Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Навстречу предстоящему XXII съезду КПСС. Новое жилищное строительство в Москве, завершается подготовка к открытию Кремлевского Дворца Съездов… – Саша слышал, что Хрущев собирается внести резолюцию о переименовании Сталинграда в Волгоград:
– Тело Сталина уберут из Мавзолея… – вспомнил он, – впрочем, какая разница? Иосиф Виссарионович будет лежать у Кремлевской Стены, что тоже почетно… – Саша навещал памятный знак, поставленный в честь деда у той же стены:
– Ленин распорядился отметить гибель дедушки, – он покосился на Куколку, – но камень простой, дедушка при жизни был скромным человеком, аскетом… – в темный гранит врезали четкие буквы: «Горский. Друг, боец, трибун». Судя по одному из писем Владимира Ильича, надпись он составлял сам. Саша не задумывался о появлении на свет своей матери:
– Думать нечего, – напомнил он себе, – дедушка влюбился в товарища по борьбе, красную партизанку, родилась моя мама. Она рано осиротела, ее, как и моего отца, вырастила советская родина… – товарищ Котов сказал ему, что мать после рождения Саши занялась разведывательной работой:
– По нашему заданию она разыграла побег на запад… – наставник двигал шахматные фигуры, – вышла замуж за британского офицера, тогда еще полковника Кроу. Она собиралась перевезти его обратно в СССР, откуда он бежал под чужим именем… – по словам товарища Котова, генерал Кроу пытался атаковать штаб советских войск в Карлсхорсте:
– Твоя мать была в кабине машины, – Котов помолчал, – но, видимо, что-то пошло не так. Мы сейчас и не узнаем, что случилось… – британец хотел протаранить здания штаба:
– Его истребитель вовремя сбили… – товарищ Котов коснулся руки Саши, – пойми, это стало для нас нелегким выбором. Однако, протяни мы время, погибли бы десятки советских граждан… – Саша все понимал:
– Ради дела революции надо идти на жертвы, товарищ Котов, – серьезно сказал он, – я уверен, что дедушка тоже отдал бы такой приказ… – в темных глазах наставника промелькнул холод:
– Да, – коротко сказал он, – твой дед не сомневался в таких обстоятельствах. Надеюсь, ты хорошо запомнишь этот урок… – Саша запомнил:
– Долг коммуниста, комсомольца превыше всего, – говорил он себе, – товарищ Дзержинский отдал приказ об аресте собственного брата за контрреволюционную деятельность. И вообще, кто не с нами, тот против нас…
Куколка мрачно щипала виноград, на ее стройных коленях лежал свежий американский Vogue. Саша полюбовался моделью. Высокая девушка в собольей шапке и отороченном мехом жакете удерживала на поводке собак:
– Мода осеннего сезона, прогулка по Нью-Йорку… – дочка покойного Ягненка, мисс Ева Горовиц, надменно смотрела со страницы:
– Две собаки у нее гончие, – понял Саша, – а третий совсем дворняга… – низкий пес, с закрученным бубликом хвостом, ласкался к ногам девушки, – но они самые умные. Хотел бы я взять собаку, однако с моей работой пса никак не завести… – Саша добродушно сказал:
– Вам пойдет такой наряд, с темным соболем. Но вообще вам надо читать вот это… – новая «Работница» обучала женщин своими руками делать домашние тапочки:
– Лоскут кожи, ремешок и все готово… – Саша улыбнулся:
– Вы хорошо шьете, товарищ Левина. Затруднений с приданым для ребенка не ожидается. Мы снабдим вас необходимым, вы займете руки во время беременности… – прикусив губу, Надя ощутила во рту соленый привкус крови:
– Не будет никакой беременности и никакого ребенка… – незаметно для товарища Матвеева, она раздула ноздри: «Не будет».
Часть четырнадцатая
Москва, октябрь 1961
Из недр грязноватого лотка с надписью «Пирожки» упоительно пахло жареным тестом и жирным мясом. Продавщица в поношенном белом халате, замотанная крест-накрест пуховым платком, ловко отрывала куски чековой ленты:
– Два с ливером, два с капустой… – певучим московским говором сказала она, – с вас двадцать четыре копейки, девушка… – в ладонь женщины лег яркий рубль:
– Хрущевский фантик… – она невольно улыбнулась, – я деньги поменяла, сколько моих денег, но вот другие… – ходили слухи, что директор вокзального ресторана даже лег в клинику нервных расстройств, не справившись с горечью утраты почти всех сбережений:
– У него трехэтажная дача в Кратово и новая «Волга», – хмыкнула продавщица, – он сидел на полной кубышке, но не хотел светиться перед властями миллионами… – она окинула покупательницу долгим взглядом:
– У нее больше рублевки в кармане никогда не водилось, – со знанием дела решила женщина, – наверное, она из Лавры приехала. Такая молодая, а богомолка… – электричка из Загорска пришла на Ярославский вокзал десять минут назад. Девушка, с брезентовым рюкзаком за плечами, носила драповое пальто и растоптанные сапоги. Голову она замотала дешевым платком. Одинокий белокурый локон падал на точеную, темную бровь. Она блеснула голубым глазом:
– Спасибо, гражданочка… – девушка немного окала:
– Или она из Ярославля, – покупательница ссыпала сдачу в дерматиновый кошелек, – вроде недавно и оттуда был поезд… – продавщице, стоявшей на бойком месте у входа в вокзал, было недосуг следить за расписанием:
– За деньгами бы уследить… – она подышала на пальцы в обрезанных шерстяных перчатках, – на вокзале всегда всякая шваль отирается… – проводив девушку глазами, она услышала развязный голос:
– Два с мясом, только заверните в бумагу… – рыжеватый парень, в прохладной не по сезону замшевой куртке, держал букет пышных астр:
– Пижон какой, – подумала женщина, – на свидание идет, решил пофорсить перед барышней. Но пирожки он все равно покупает, пусть и не при ней… – она сунула пирожки в ленту:
– Бумаги нет, – отозвалась продавщица, – ничего, не обляпаешься… – что-то буркнув, парень направился вразвалочку к обитой дерматином скамье рядом с газетным киоском. Передовица «Правды» на прилавке сообщала об открытии XXII съезда партии:
– Небывалым, героическим подъемом промышленности и сельского хозяйства встретил Советский Союз знаменательную дату… – женщина за лотком широко зевнула, – в съезде участвует почти пять тысяч делегатов, представителей рабочего класса, советского крестьянства и трудовой интеллигенции… – за стеклом ларька красовалась новая «Роман-Газета» с фотографией вальяжного мужчины: «Василий Королёв. Партизанские были». На обложке красная кавалерия сминала строй белых, под копытами коней валялись изуродованные пулеметы.
Бросив скептический взгляд на киоск, давешний юноша вытянул из кармана пестрый томик в бумажной обложке. Продавщица решила:
– Пижон, он и есть пижон. Делает вид, что читает на иностранном языке… – кусая сразу от двух пирожков, юноша зашелестел страницами. Продавщица обвела глазами высокий, зал:
– Богомолка тоже здесь, – поняла она, – она, кажется, приехала в Москву с отцом… – невысокий, крепко сбитый мужичок лет пятидесяти, носил черную повязку, закрывающую утерянный глаз. На непокрытой голове серебрился короткий ежик:
– Инвалид войны, – женщина отвела взгляд, – неудобно его разглядывать…
Инвалид тоже щеголял в самых обтрепанных вещах, сером ватнике и подшитых валенках. Они с девушкой расстелили салфетку на скамейке. Из рюкзака богомолки появились вареные вкрутую яйца, черный хлеб и заветренные коржики:
– Фляга у нее тоже при себе, – прищурилась продавщица, – аккуратная девушка… – мужик неожиданно изящно очистил яйцо:
– У него повадки другие, – поняла женщина, – наверное, он из реабилитированных. По лицу видно, что он не простой человек…
Несмотря на полуседую щетину, покрывавшую впалые щеки, лицо незнакомца казалось отдохнувшим. Выкинув куски ленты в урну, парень замотал вокруг шеи дорогой, мягкий шарф. На улице сеял мокрый снег вперемешку с дождем. На следующей неделе, к годовщине революции, ожидались первые заморозки. Проводив глазами выскочившего на улицу пижона, продавщица увидела, что девушка грызет коржик. Прибрав салфетку, инвалид вытащил пачку папирос:
– Здесь курить нельзя, дядя… –
