Шандор Петефи - Анатоль Гидаш

Петефи, сын народа, именно от народа унаследовал необычайное усердие и любовь к труду. Потому-то и ненавидел он всех бездельников и белоручек. Потому-то и видел этот юноша Венгрию такой, какой она была на самом деле. За правду о Венгрии, за любовь к Венгрии народной. и ненависть к Венгрии господ ненавидели его «добрые» хозяева и будут ненавидеть до тех самых пор, покуда сами не сгинут со света.

Тебе, дорогая отчизна,Хозяйкою быть не дано.Обуглилось снизу жаркое,А сверху — сырое оно.

Счастливцы живут в изобилье —Объелись и все-таки жрут,А бедные дети отчизныВ то время от голода мрут.

Петефи получил место помощника редактора в июне, но, прежде чем приступить к работе, он решил, как мы уже сказали, съездить в провинцию проведать родителей, живших там в большой нужде.

…Стояли ясные дни начала лета. На полях, которые могли бы накормить хлебом весь венгерский народ, зеленела озимь; паслись стада коров и овец, которые могли бы дать мяса, молока и шерсти для всех венгерских людей.

Лицо Шандора овевал знакомый летний ветер, юноша почти задремал от мягких его прикосновений. Ему вспомнилась мать — добрая, маленькая, тихая мама, которую он так редко видел. Она ждет его. Только заслышит дребезжание телеги — выбегает из дому и высматривает, не сын ли ее сидит в ней, а то выглядывает через окошко на дорогу — может быть, сын ее опять пешком идет. Сколько раз мечтал он о ней, и так ему хотелось, чтобы она радовалась! И вот он ясно видит, как мать стоит перед ним, смущенно пряча под фартук руку, искалеченную работой, и шепчет: «Сынок, Шандор… ты приехал… я так тебя ждала!»

Быть может, как раз в это время возникли у него в голове первые строчки стихотворения, которое он только полгода спустя набросал целиком на бумагу.

Эх, родители мои,Если б мне богатство!Уж тогда бы не пришлосьВам с нуждой тягаться.

Я исполнил бы тогдаВсе желанья ваши,Вы бы век свой жили так,Что не надо краше.

Я б такой нашел вам дом,Чтобы все светилось,Чтобы в погребе виноНе переводилось;

Чтоб к отцу пришли друзьяИ за стол бы сели,Чтоб купались их сердцаВ озере веселья.

Я бы матери купилНе карету — диво,Чтобы в церковь по утрамНе пешком ходила.

И молитвенник ееБыл бы, вне сомненья,С ликом господа Христа,С золотым тисненьем.

Я коней бы дорогихНакупил с излишком —Пусть по ярмаркам на нихЕздит мой братишка!

Библиотеку б завел —Всем на удивленье.И не стал бы денег братьЗа стихотворенья.

Я бы все их отдавалДаром для печати,И они редакторамБыли б очень кстати.

А коль девушка б нашлась,Да притом мадьярка, —Ух, как стали б танцеватьМы на свадьбе жарко!

Вот как жизнь у нас пошла бБез нужды проклятой…Эх, родители мои,Стать бы мне богатым!

Сколько благородства, любви к родителям вложил он в это стихотворение, с какой благодушной усмешкой записал о своем воображаемом богатстве!

Трясет телега по ухабистому большаку — плохи венгерские дороги, нет до них дела ни венгерским магнатам, ни австрийскому императору. Господину помощнику редактора наконец-то довелось не идти пешком. Благодаря «великодушию» господина Вахота он мог себе позволить нанять эту тряскую телегу. Колеса поскрипывают, возчик, верно, заснул на облучке. Нигде ни звука человеческого голоса, только иногда слышны колокольчики отар или топот копыт лошадей. Изредка вдали появляется встречная телега, вслед за ней подымается облако пыли; кажется, будто оно бежит за повозкой, просится подвезти его. Потом облако пыли безнадежно отстает, ложится обратно на дорогу, а вслед за ним подымается новое, бежит, словно умоляя взять его с собой.

…Но вот встречная телега поравнялась. На этой узкой дороге колеса почти цепляются друг за друга. Облако пыли окутывает седоков, оседает на лицах, одежде и, наконец, успокаивается: его взяли на телегу.

Солнце светит, ветер бормочет, шепчет Шандору на ухо, так же как в детстве, когда он «скакал, трубя в осиновый рожок». И снова перед глазами встает мать.

Бедный деньгами и богатый душой, сын Венгрии везет своей матери подарок. Его дары бессмертны. Это стихи, посвященные ей:

Почему же ты вздыхаешь, мать?Хлеб твой слишком черен? Потому?Мол, другие люди белый хлебПредлагают сыну твоему?Полно, мать! Отрежь еще ломоть.Как бы черен ни был хлеб, — он твой,Он милей, чем самый белый хлебГде-нибудь под крышею чужой!

Родители его занимали одну комнатушку. Петефи хотелось работать, ему необходимо было для этого одиночество, и поэтому он снял по соседству от них горенку. В перерывах между работой он приходил к своим, беседовал с отцом и матерью. Хотя они и не очень-то разбирались в поэзии, но зато гово рилн всегда то, что думали.

Пусть у поэта Петефи обширнее и глубже стал духовный мир, но он по-прежнему беззаветно любил и уважал своих простых родителей. Любил за то, что они всю жизнь честно трудились, любил за то, что они по-своему заботились о нем и сделали все, чтобы «вывести в люди» своего сына; любил потому, что даже в ту пору, когда он был окружен величайшим ореолом славы, он все-таки оставался сыном Альфельда, сыном народа.

Быстро проходят дни пребывания у родных. Петефи возвращается назад в Пешт и приступает к работе в журнале. На свой заработок он должен был не только сам прожить, но и помогать родителям, которых совсем замучили долги. Думая о своих стариках, Шандор шагал взад и вперед по своей сумрачной комнате, потом сел за стол и написал письмо «Моему брату Иштвану»: