Молчаливый полковник Брэмбл - Андре Моруа

«29 июля 1830 года газет не привезли; но из писем и рассказов нескольких путешественников, прибывших из Парижа, явствовало, что над башнями собора Парижской Богоматери взвилось трехцветное знамя. Прошло немного дней, и все узнали, что бои прекратились и героическое население столицы овладело всеми главными зданиями.

Вскоре Луи-Филипп, сопровождаемый герцогами Орлеанским и Немурским, следуя по пути в Лилль, остановился в Эстре. Здесь, под триумфальной аркой его встретил мэр и корпус муниципальных депутатов. На фасадах всех домов пестрели туго натянутые трехцветные драпировки. Громогласные приветствия огромной толпы сотрясали воздух. Король направился на площадь Святого Ферреоля, где его ожидала национальная гвардия и несколько рот таможенников. Различные подразделения городской гвардии в наилучшем парадном обмундировании, несколько диковинные с виду сельские гвардейцы и среди них наполеоновские ветераны в своих мундирах давних времен, неустрашимые матросы из Кайе, триумфально несущие десять старых трехцветных знамен, полученных в награду за успехи в состязаниях по рыбной ловле, матросы таможенных сторожевых судов с карабинами на ремне за спиной и саблями в руке — все сливалось в живописнейшую картину, и этот красочный праздник вызвал в душе короля и его штабных офицеров поистине трепетное волнение».

На этом заканчивалась книга Жана Валина. Но Орелю, глядевшему на медленно погружающийся в сумерки сад, захотелось представить себе дальнейшее: конечно же состоялся визит Ламартина, затем Наполеона III, опять и опять триумфальные арки и соответствующие надписи на них, а в более позднее время здесь, быть может, побывали Карно[90] или Файер[91], которые на все той же площади Святого Ферреоля получали от мэра заверения в неизменной преданности республиканским институтам верноподданных жителей Эстре. Потом Орель подумал о будущем: какие-то новые, неизвестные руководители, какие-то иные драпировки, может, просто красные или синие, и все это до того дня, когда некий слепой бог ударом ноги раздавит весь этот почтенный человеческий муравейник.

«А ведь всякий раз, — продолжал размышлять Орель, — весь этот энтузиазм вполне искренен, клятвы вполне лояльны, и эти честные лавочники счастливы видеть, как под старинными сводами городских ворот проезжают все новые и новые властители, которых они никогда не выбирают.

О счастливая провинция! Ты послушно приемлешь любые империи, в муках рождаемые в Париже, а падение еще одного режима не меняет для тебя ровным счетом ничего, кроме слов приветственной речи или цветов на серебряном блюде… Жаль нет здесь доктора О’Грэйди, уж он-то процитировал бы для меня по этому поводу что-нибудь из Экклезиаста!»

Он попытался вспомнить:

«Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?»

«Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки».

«Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…»

— Орель, — сказал незаметно подошедший полковник Масгрэйв, — если после обеда захотите понаблюдать за артиллерийским обстрелом, поднимитесь на холм. Все небо озарено… Завтра утром пойдем в наступление.

И действительно — какой-то далекий и приглушенный грохот доносился сквозь тихий, спокойный вечерний воздух. С каланчи в испанском стиле, построенной на главной городской площади лет пятьсот назад, раздавался меланхоличный трезвон. Над обеими колоколенками церкви Святого Ферреоля зажглись первые звезды, и старинный, высокомерный городок заснул под знакомый гул слизкого сражения.

XXII

Провинциальный сад. Сонный вечер… Где-то ребенокПовторяет на скрипке мотив: «У меня табачок неплохой…»Бьют медлительно колокола… И чуть слышно среди потемок,Как вибрирует в дальнем просторе сражения гул глухой.

Вон звезда в серой мгле зажглась… Вон дерево над рекоюНа тускнеющий запад кладет узоры тонких ветвей,Создавая японский эскиз, завершенный неяркой луною…Чья-то песня, да лай собак, да трепет теней.

С виду жизнь так спокойна в доброй долине здешней,Что, не будь наша память, увы, упрямой такой,Кто-то мог бы подумать в этой ночи безмятежной:Лживый мир наш и вправду Господь сотворил всеблагой…

А меж тем за волнистой грядою холмов окрестных,Под небом обманчиво-мирным с узорами звезд на нем,Лишь в нескольких лье от мест этих тихих, прелестныхВрата преисподней раскрылись — глотают людей живьем.

XXIII

Полковник Масгрэйв, сидевший за чашкой кофе в роскошной гостиной откупщика ван Мопеца, развернул розовый листок официальной телеграммы и прочитал:

«От начальника снабжения полковнику Масгрэйву.

Индийские пакгаузы в Марселе переполнены… Примите специальный эшелон тысячей коз, также пастухами-туземцами, найдите подходящее место размещения и организуйте временную ферму».

— Будь они неладны, эти козы! — сказал полковник Масгрэйв.

Получив приказ кормить австралийцев, он считал несправедливым, что вдобавок должен считаться еще и с религиозными законами индусов. Но полковника Масгрэйва ничто не могло расстроить надолго. Он попросил вызвать своего переводчика.

— Орель, — сказал он, — сегодня вечером я ожидаю прибытия тысячи коз. Возьмите мой автомобиль и прокатитесь по окрестным деревням. Нужно найти к пяти часам подходящий участок с каким-нибудь небольшим строением для пастухов. Если владелец откажется сдать это внаем, произведете реквизицию. Have a cigar? Good bye[92].

Распорядившись таким образом по поводу этой первоочередной заботы, полковник обернулся к своему адъютанту.

— Теперь мне нужен офицер, — сказал он, — который мог бы командовать этими козами. Прекрасный случай избавиться от этого капитана Кассела, прибывшего к нам вчера. Тоже мне капитан! Я его спросил, чем он занимается в мирное время. Ни за что не угадаете!.. Музыкальный критик газеты «Морнинг лидер»!

Так капитан Кассел, музыкальный критик, был произведен в старшего козопаса. Орель нашел какую-то фермершу, чей муж был мобилизован в армию. Пустив в ход все свое красноречие, он убедил эту женщину, что присутствие тысячи коз в ее яблоневом саду, обнесенном изгородью, станет для нее источником всяческого процветания и обогащения. Вечером вместе с Касселом он отправился на вокзал встречать коз. Вышагивая впереди живописного стада, сопровождаемого старыми индусами, похожими на библейских пастухов, оба офицера пересекли из конца в конец весь город.

Полковник Масгрэйв приказал Касселу ежедневно посылать ему по сотне коз для снабжения фронта мясом. Но уже на четвертый день кто-то из детей фермерши доставил полковнику краткую записку Кассела. Последний как о чем-то совершенно естественном сообщал, что через сутки от стада ничего не останется, а посему, мол, требуется новый контингент коз.

Быстро прочитав это абсолютно неправдоподобное послание, полковник едва не задохнулся от гнева и даже вопреки обычаю позабыл объявить Кассела законченным кретином. Арифметика была в этом случае очень проста и ошибки исключались: Кассел получил тысячу коз, отправил для фронта четыреста, должны были остаться шестьсот.

Полковник вызвал машину и приказал Орелю проехать с ним на ферму, куда вела живописная дорога, тянувшаяся по дну оврага. На ферме они увидели добротные дома, построенные в стиле, характерном для французской сельской архитектуры конца XVIII века.

— Совершенно очаровательный уголок, — сказал переводчик, гордый своей находкой.

— А где же этот чертов Кассел? — спросил полковник.

Он оказался на кухне, где брал урок французского у дочери фермерши. Капитан Кассел встал, приятно улыбнулся и шагнул навстречу вошедшим, словно дворянин-землевладелец, которого городские друзья застигли врасплох в его сельском уединении.

— Хэлло, полковник, — сказал он. — Весьма счастлив видеть вас.

Полковник сразу же перешел к делу.

— Что за дурацкую записку вы прислали мне сегодня утром? Вы получили тысячу коз. Мне вы перегнали четыреста. Покажите остальных.

Участок за фермой полого снижался в сторону лощины, засаженной яблонями. Около хлева, лежа прямо в грязи, пастухи-индусы заранее предвкушали все радости грядущего небытия. Подойдя поближе, полковник увидел не менее сотни козьих трупов, разбросанных между яблонями; мертвые животные уже начали разлагаться и валялись со вздутыми брюшками. Несколько вконец отощавших коз тоскливо глодали кору яблонь. Вглядываясь вдаль на лесную поросль, покрывавшую противоположный склон, можно было разглядеть разбредшихся во все стороны коз, объедавших молодой подлесок. Созерцая всю эту жалостную картину, Орель проникся сочувствием к несчастному Касселу.