Рассказчица - Кэтрин Уильямс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Надо запустить стирку? – спрашивает мама. Она искоса поглядывает на мой наряд – футболку, которую Кэти с Тайлером подарили мне в прошлом году, со словами «литература – не дура» и изображением сестер Бронте. любовь к каламбурам была важным элементом нашей дружбы.
– Нет, – отвечаю я. – Давно ее не надевала.
– М-м. – Мама меняет ноги. – Может, купить тебе еще платьев? Они так тебе идут.
Z прохожу мимо, мама ерошит мне волосы. За столом сидит брат, склонившись над миской хлопьев Cheerios, как заключенный, оберегающий добычу. Хотя в последнее время он вел себя очень противно, после дневников Анастасии я чувствую неожиданный прилив нежности к брату, «свинюшке». Выразительно на него смотрю и закатываю глаза – попытка проявления солидарности, – но он хлюпает молоко из ложки и фыркает:
– Откуда футболка? Благотворительный магазин для лохов?
Все. Нежность улетучилась.
– Пока, – говорит Гриффин, со скрипом отодвигая стул. – Я к Аманде.
– Во сколько вернешься? – спрашивает мама, но он уже на полпути к двери. – Веди себя хорошо! – кричит она ему вслед, и я вижу, как он ощетинился.
Миску хлопьев за собой он тоже не убрал. Мама вздыхает, ополаскивает ее и убирает в посудомойку. Я стискиваю зубы. Если бы я не убрала за собой посуду, получила бы выговор.
Мама прислоняется к столешнице.
– Как там Райан? Лиза говорит, у него сейчас много тренировок.
– Да, тренер сейчас его гоняет. У нас остались хлопья?
Мама встряхивает почти пустую коробку – в которой не настоящие Cheerios, а здоровая версия, напоминающая по вкусу картон, – и передает ее мне.
– Говорит, ты оставила там серый свитер.
Честное слово, удивительно, что мама с миссис Харт еще не установили специальную горячую линию для обсуждения наших отношений.
В миску вываливаются примерно три ложки хлопьев, а сверху – горка крошек.
– У меня нет серого свитера, – говорю я. – Это, наверное, Иззи.
Сестра Райана. Она, в отличие от брата, не лыжница и учится в старшей школе Кина.
Мама берет губку и принимается стирать несуществующее пятнышко со столешницы.
– Не хочешь пригласить его поужинать, пока он не уехал обратно? Или можно барбекю устроить, позвать друзей. Закрытие летнего сезона!
Она говорит это с такой радостью, будто вечеринки по закрытию летнего сезона – моя специальность. Я морщусь.
– Да, можно.
– Отлично. Поговори с Райаном. Выберем день. – Она чмокает меня в макушку и принюхивается. – Новый шампунь?
– Нет. Тот же, что ты покупаешь уже много лет.
Она улыбается.
– Ладно, меня сегодня не будет. Днем показываю дом покупателям, в шесть у меня встреча. Придумаете с Гриффом, чем поужинать?
– Ага, найду что-то пожевать.
– Ты выбрала, что надеть для семейного фото? Мы остановились на пастельных тонах.
«Мы» ни на чем не останавливались, да и мне нет смысла подбирать костюм, потому что мама еще три раза передумает перед фотосессией.
– На прошлогодней в белом мы какие-то бледные, – морщится она. – Поищи голубое.
– Пока, мам.
…Хоть мы и знакомы меньше недели, я уже успела привыкнуть к некоторым манерам Эвана. Когда он запускает пальцы в волосы и чуть их подер гивает, значит, он в размышлениях, только сейчас он делает это так старательно, что я боюсь, как бы он не вырвал клочок.
– Все нормально?
Обычно я ненавижу этот вопрос, потому что его, как правило, задают именно тогда, когда я хочу остаться наедине с собственными мыслями, но Эвана явно что-то беспокоит.
– Есть тут что-то, что я никак не могу понять, – говорит он, не здороваясь при входе. От него пахнет водопадом, скрипящей чистотой, настолько непохожей на резкий запах дезодоранта Райана, что я начинаю вдыхать глубже, чем обычно. – Твоя прабабушка никому не говорила, что она Анастасия? – продолжает он. – Никто в семье не знал?
– Доброе утро.
– А. Да, доброе утро.
– Я спрашивала родителей, – отвечаю я. – Ну, завуалированно.
Он хмурится.
– А почему не прямо?
– «Мам, пап, – говорю я деланно непринужденным голосом. – Вы, случайно, не знаете, может, тетя Анна на самом деле была Анастасией Романовой, той самой российской княжной, которую будто бы убили в 1917 году? Кстати, королева Елизавета, случайно, не приходится мне бабушкой?» Меня сразу в психушку увезут.
Конечно, это преувеличение, но я не знаю, как объяснить Эвану, что не все так просто. Что все стороны моей жизни покрыты чужими отпечатками пальцев – родителей, учителей, друзей. Единственное, что полностью и однозначно принадлежит мне, это истории, которые я сочиняю. Но теперь есть дневники. И я еще не готова ими делиться.
– Справедливо, – соглашается Эван. – Может, когда у нас будет больше доказательств… Но у нее же были другие родственники – муж, его семья, племянники, племянницы?
– Первые два умерли, третья перед тобой. Ее муж умер еще в шестидесятых, детей у нее не было. У нее никого не было, кроме нашей семьи, поэтому папа о ней и заботился. Могу спросить дядю, но он, мне кажется, не обращал на нее особого внимания.
Дядя Дейл – пилот, поэтому дома бывает редко. Мы приглашали тетю Анну на День благодарения к себе, потому что дядя Дейл и тетя Мэй были то на Таити, то в Мехико, то на Барбадосе.
– Можешь не сомневаться, мне тоже хочется, чтобы у нас было больше информации, но я вчера много прочла, и факты сходятся. Возраст совпадает. А про одежду и украшения – я нашла статью, и…
– Косвенные улики, – перебивает меня Эван. – Нам нужны свидетели. – Он бродит по нашей маленькой прихожей. – Если твоя прабабушка и правда Анастасия Романова, должна же она была кому-то это рассказать.
– Может, не должна была. Сам подумай: если бы большевики узнали, что кто-то из Романовых выжил и мог собрать вокруг себя всех их врагов, они бы бросились ее искать. Она, наверно, жутко боялась.
Эван настроен скептически.
– Что-то настолько опасное… – настаиваю я. – Не уверена, что я бы на ее месте кому-то рассказала.
– Но ты хранила бы здоровый сундук с дневниками? Вот это – опасно.
– Да, – соглашаюсь я. – Но она ведь их спрятала.
Эван останавливается и поворачивается ко мне.
– Ты могла бы почти всю жизнь прожить в обмане, притворяться другим человеком?
Что-то в
