Хранящие тепло - Елена Лагутина

Домашний номер не отвечал. Денис чувствовал, как ускользает последняя надежда, и почти с замиранием сердца принялся набирать сотовый. Опять — долгие и протяжные гудки. Десять, одиннадцать, двенадцать. Денис уже начал сбиваться со счета, когда совершенно неожиданно вдруг услышал ее голос.

— Кристина? Это Денис…

Связь внезапно оборвалась, и он снова принялся отчаянно крутить круглый диск. Но на этот раз никаких гудков не последовало. Девушка-автомат сначала один, потом второй, третий, четвертый раз однотонно сообщала, что аппарат абонента отключен. Денис звонил спустя час, спустя два часа, но дозвониться так и не смог.

Когда они наконец вышли из кабинета следователя, было уже почти три часа ночи. Кристина впервые подняла взгляд на Владимира.

— Я должна перед вами извиниться…

В ее глазах была только мука. Владимир видел, чувствовал, что у этой девушки просто не осталось никаких сил. Он остановил ее — лишь взглядом, и молча подал руку, когда они спускались по ступенькам. Они долго молчали, не зная, что сказать друг другу. Куда идти, что делать. Милицейский «УАЗик», подкативший к крыльцу, должен был развести их по домам. Но Владимиру почему-то меньше всего хотелось в тот момент снова оказаться в сопровождении людей в форме. Он посмотрел на Кристину и сразу же понял, что она не хочет этого еще сильнее, чем он. Она была испугана, она смотрела на приближающуюся машину с таким страхом, как будто никогда в жизни не видела машин. Как будто…

— Спасибо, — он выступил вперед и заговорил, не замечая, насколько сильно изменился его голос, — спасибо, мы доберемся сами…

В ту же секунду он почувствовал тепло ее ладони, благодарно сжимавшей его пальцы. И это тепло отозвалось где-то внутри, вызвав ответную волну тепла и неожиданной нежности.

В тот момент, когда Саша обрела сознание, солнечный луч скользнул в больничную палату, медленно и робко двинувшись по направлению к ее кровати. Но почему-то остановился, не дойдя нескольких сантиметров, улегся на подушке и стал медленно исчезать, словно так и не решившись коснуться ее. Саша чувствовала его тепло, но не видела его. Что-то мешало, какая-то мгла окружала пространство, ограничивала его своей серой, хоть и не строгой, расплывчатой рамкой. Но она с раннего детства привыкла чувствовать солнце, и поэтому сильно удивилась, когда тепло растаяло, исчезло, испарилось, словно его и не было. Видимо, всему виной были шторы на окнах. Солнце пробилось сквозь щель, осветило то пространство, которое только было ему доступно, и снова скрылось — просто потому, что дальше его не пускали.

Саша вспомнила бабушку.

«Солнце-солнышко, разбуди нашу сонюшку», — ласково и тихо говорила она по утрам, пытаясь поднять с постели заспавшуюся маленькую Сашу. Саша любила бабушку как, наверное, любила бы маму, если бы она у нее была. Но мамы у Саши не было, и папы тоже — ее родители погибли во время схода горного ледника вместе со всеми остальными членами геологической экспедиции, поэтому Сашу воспитывала бабушка.

Бабушка умерла уже давно, и Саша уже привыкла к тому, что ее нет. Но в тот момент, еще не успев вспомнить, что с ней произошло, не осознавая ситуации, она почему-то очень остро ощутила тоску по утраченному близкому человеку.

— Солнце-солнышко, — пролепетала она одними губами, и удивилась, что не чувствует губ. Ей почему-то стало больно, было такое ощущение, что лицо стянуто маской. Маской из белка — наверное, именно такое ощущение испытывает женщина, когда накладывает на лицо стягивающую маску. Но Саша никогда в жизни не делала масок.

— Солнце-солнышко, — снова проговорила Саша и ясно почувствовала боль. Инстинкт заставил ее приподнять ладонь и дотронуться до лица. Она дотронулась.

Кожа была какой-то странной. Как будто и не кожа вовсе, а шершавая материя с грубым плетением или кусок пергамента. Саша снова дотронулась до лица, проверяя свои ощущения. Дотронулась — и в тот же момент поняла, что это не лицо. Это бинт. Она провела рукой дальше, пытаясь найти хотя бы маленький островок кожи, но кожи нигде не было — только бинт. Один бесконечный, сплошной бинт. Эти мутные сероватые круги перед глазами, ограничивающие пространство, — тоже бинт.

Она изо всех сил пыталась заставить себя не думать. Забыть о том, что было, даже не успев вспомнить. Но память не хотела идти на компромисс, не умела делать выбор между черным и белым.

«Я все-таки жива. Жива, а это самое главное, — подумала она после того, как картина вчерашнего вечера полностью оформилась в ее сознании. — Он не успел меня убить. Что-то ему помешало…»

— Как вы себя чувствуете? — внезапно раздавшийся голос был дружелюбным и заинтересованным. Саша снова попыталась раскрыть рот, но ее тут же перебили: — Нет-нет, не отвечайте, ни в коем случае. Вам пока еще не надо… говорить.

Саша прикрыла глаза. В палате было душно, даже слишком душно, и ей мучительно захотелось глотнуть свежего воздуха.

— Душно, — тихо проговорила она, опять удивившись новому отзвуку боли. Сквозь сомкнутые подрагивающие ресницы она видела лицо женщины, склонившейся над ней. Это лицо показалось ей добрым и хорошим, впрочем, как все лица окружающих Сашу людей — по-другому она просто не умела видеть мир. Она боялась, что одного ее слова будет слишком мало для того, чтобы эта женщина поняла, насколько сильно необходим ей сейчас воздух. Повинуясь какому-то внутреннему порыву, вынула руку из-под одеяла и протянула ее наугад, в пространство, сразу же почувствовав теплое прикосновение чьих-то пальцев. И вслед за этим — воздух. Свежий, терпкий, пронзительный воздух осени — как глоток свежей и чистой воды из родника.

— Спасибо, — снова, несмотря на запрет, невнятно проговорила она, на этот раз уже предугадав ощущение боли, подготовившись к нему. На самом деле, пока лицо было без движения, боль не ощущалась. Или почти не ощущалась. Пока Саша не двигалась, она просто чувствовала, как будто кожа на лице слегка обожжена. Так бывает, когда летом слишком долго находишься под солнцем, под вечер лицо краснеет, начинает жечь. С Сашей такое случалось очень часто, особенно в детстве: она любила солнце, любила подставлять ему лицо, а потом по вечерам, следуя советам бабушки, мазалась кефиром. К утру кожа успокаивалась, становилась бледно-розовой, потом матово-оливковой…

Она вдыхала воздух, не чувствуя его кожей. Это было странно. Она снова достала руки из-под одеяла, наконец ощутив прохладное прикосновение. Это оказалось настолько важным, что ей сразу стало легче.

— Пройдемте на перевязку, — снова услышала она откуда-то из-за горизонта своей видимости. Это было как-то странно и даже дико, как будто голос раздавался из какого-то другого мира, теперь уже недоступного для Саши… «Неужели так будет всегда? — с нарастающим страхом в душе подумала она, представив, что теперь ее мир будет всегда ограничен мутными серыми сферами вокруг глаз, и тут же отогнала от себя эту мысль. — Это бинт. Просто бинт, его скоро снимут, и тогда все будет нормально. Все будет так, как было раньше…»