Меч на ладонях - Андрей Муравьев

Торвал с трудом мог понять, что происходит. Кмет оказался колдуном. Его корявая рогулька продырявила стеганый доспех нурмана, оставаясь в руках теперь уже мертвого мага. Кровь толчками покидала становившееся непослушным тело викинга, а на глаза начала набегать белесая пелена.

Последним усилием он вытянул свою секиру и поднялся навстречу заходящему солнцу.

«Один! Я иду!» Ему казалось, что он проревел это, как свой зычный боевой клич, но только хрип натужно сорвался с непослушного языка. Напряжение тяжелеющих рук и уже ватных ног, потребовавшееся для этого, подорвало остатки сил, и лучник рухнул в снег. Бороду его приятно холодил слежавшийся наст, покрытый мягким свежим снежком, а губы все шевелились, шепча последний клич уходящего в Вальгаллу… Глаза наливались свинцом, снег казался мягкой медвежьей шкурой, на которой так приятно вздремнуть зимними вечерами.

Норвежец уже не видел, как из-за елей, привлеченные звуками выстрелов, вылетели четверо лыжников в белых маскхалатах, обутых в ботинки со смешно загнутыми вверх носами. Второй раз за двадцать четыре часа он прощался с жизнью…

Два дня, до самого Любека, главной темой разговоров на «Одиноком Волке» было колдовское оружие «полочан». То, что после инцидента около Борнхольма Пригодько оставил винтовку себе, а Горовой осваивал «Суоми», только подтверждало слухи, что колдовское оружие слушается одного владельца.

Даже Сила Титович подошел поблагодарить, а Онисий Навкратович, не оригинальничая, предложил купить хоть одну из колдовских палок. Пусть он и не сможет стрелять из нее (а хитрый купец рассчитывал, что дома монахи или волхвы сумеют заставить магическую вещь слушаться нового хозяина), но уж больно вещица редкостная – за такую диковинку и денег не жалко. Когда купец, горячась, довел предложение до пяти новгородских гривен, Сомохову пришлось осаживать разошедшегося русича. Тот никак не мог понять, что «полочане» не торгуются и не набивают цену, а просто не желают расставаться со своим имуществом.

Мимо Руга прошли на удивление спокойно. На море было необычно тихо, так что команда большую часть дня проводила на веслах. Через день подошли к порту назначения.

У причальных мостков качались на волнах около трех дюжин торговых кнорров и снек, десятка четыре рыбацких баркасов да пяток драккаров.

Законодателями мод на Варяжском море все еще оставались скандинавы, хотя и прошли те времена, когда выходцы из Норвегии, Швеции и Дании безраздельно властвовали на всех морских просторах «цивилизованного» мира за пределами Средиземного моря.

Особняком у мостков держались несколько кораблей венецианской республики, а у северной части порта, немного в стороне от других, стояла византийская галера.

Естественным сдерживающим фактором в развитии города была близость порта к границам Северной марки[58], территории языческих славян, по документам входивших в Германскую империю, но на деле упорно не желавших безоговорочно принимать немецкие указы. То, что пять лет назад бодричский князь не сровнял город с землей, было большой удачей. В течение следующих пятидесяти лет Любек дважды разграбят и сожгут, но теперь между славянами и немцами установилось хрупкое равновесие – состояние, которому здорово помогала зимовавшая в Магдебурге императорская армия.

Бьерн Гусак правил «Одноглазого Волка» к свободному месту возле драккаров. Первым на причальный мосток лихо спрыгнул один из дружинников с канатом, но не успел он привязать корабль у причала, как навстречу прибывшим из порта вышла процессия. Впереди ступал важный толстун в бархатном камзоле и в коротком синем плаще с прорезями для рук на плечах. На голове его был надет сложный головной убор: короткую кожаную шапочку, закрывающую все волосы, прикрывал пышный берет с павлиньим пером. Гладко выбритое холеное лицо с аккуратной бородкой и пальцы, унизанные кольцами, должны были указать любому невежде, с каким важным господином тот имеет дело. Для антуража вокруг толстуна крутилась пара клерков помельче, в коротких кожаных курточках, а за спиной топали пятеро портовых стражников, кряжистых бородатых данов в лориках[59] и с копьями в руках.

Навстречу вышел сам Онисий Навкратович, переодевшийся на подходе к порту в свою лучшую одежду: соболью шубу, золотые перстни, шитую золотом перевязь. Богатый новгородец выглядел не хуже подошедшего к «Одноглазому Волку» германца.

– Кто это? – Костя незаметно толкнул близко сидящего к нему викинга Гуннара. Рыжебородый Слоппи Крючок презрительно фыркнул:

– Мытня[60].

Пока купец и таможенник обсуждали на палубе погоду и пиратов, двое мытарей обрыскали корабль, проверили каждый сундук, перетрясли каждый мешок. Для записей они принесли с собой дощечки, покрытые воском, на которых делали пометки об учтенных ценностях. Через полчаса дощечки были переданы чиновнику. Тот удивленно поиграл бровями, почмокал губами и назвал первую цифру таможенного сбора. Любек не любил чужих торговцев. Со временем это выльется в монополию Ганзейского союза, первого профсоюза на берегах Балтийского моря.

Онисий Навкратович вздохнул и пригласил гостя дорогого на корму, чтобы обсудить нюансы. Через двадцать минут таможенник покинул корабль со значительно потяжелевшим поясом, а сумма мыта, необходимая к уплате в казну, сократилась наполовину.

До вечера на корабле побывали несколько местных купцов, предложивших оптом скупить привезенные товары, пару раз приходили земляки из русских земель, зашли знакомые викинги, признавшие в кормчем Бьерна Гусака, а в корабле – судно ярла Струппарсона. К вечеру команда, за исключением пяти дружинников, оставленных для охраны, и двух подручных купца, была отпущена на берег. Свободный город манил своими харчевнями, гулящими девками, азартными играми и возможностью увидеть что-нибудь новое.

По городу было запрещено ходить с оружием, но безоружными большинство дружинников не было. На поясах и в сапогах оставались приторочены длинные кинжалы и ножи, в рукавах спрятаны свинцовые битки на кожаных или суровых суконных шнурах, кистени. Это было хорошее оружие для удара с лету, но в тесной корчме, заполненной народом, размахнуться кистенем было негде, да и эффект от удара битки в крепкие кожушки и просоленные кожаные куртки был невелик, спьяну же попасть в лоб было довольно проблематично. Куда большим почетом пользовались в здешних местах крепкие полутораметровые палки, используемые в обычное время как дорожные посохи. Путешествовать тогда было принято не с пустыми руками, и если у тебя не висит на поясе меч или секира, то уж метровое полено, скромно именуемое дорожным посошком, в руке быть должно. И от собак наглых избавит, и от людишек надоедливых или до чужого добра охочих.

Перед тем как отпустить команду на берег, Онисий Навкратович прочитал лекцию о «правилах поведения за рубежом» и об «особенностях правовой системы Германской империи». За большинство правонарушений полагался штраф от марки до пятнадцати марок. За разбой – повешение, за кражу – отсечение руки. Нельзя было горланить песни на ночных улицах, драться со стражей, будь то стража порта или города, задирать прохожих и иноверцев.

В страже, кроме детей бюргеров и списанных на берег старых вояк из корабельной рати, служили выходцы из Скандинавии, так что, случись инцидент, малой кровью можно было и не отделаться.

После того как купец настращал команду, «полочане» выходить всем вместе в город посчитали опасным. Так как за оружие их винтовки и револьверы никто не принимал, взяли с собой револьверы Горового и Малышева, оставив на судне завернутые в промасленную холщовую мешковину винтовки и автомат. Кто-то должен был остаться, во-первых, при арсенале, а во-вторых, на случай, если остальные влипнут в неприятности. Бросили жребий на соломинках, и Малышеву досталась короткая. Он поскрипел зубами, повздыхал, но принял выбор фортуны.

В кабаки, двери которых выходили сразу на набережную, заходить не стали. У этих мест была самая дурная слава, а закончить «экскурсию», не увидев города, не хотелось. После небольшого совещания была принята программа посещения славного города Любек: пройтись до центра к рынку и дому бургомистра, погулять по лавкам в торговом квартале, отведать немецкого пива – и назад, на корабль. Гидом уговорили «поработать» одного из викингов ярла Струппарсона, Хругви Сивого. Побывавший за свою долгую жизнь во всех портах и городах Балтийского моря, старый мореход легко ориентировался в порту и за его пределами. За «полочанами» увязался молодой Бьертмар Ложка, прозванный так за свою серебряную ложку, которую он носил за поясом. Он впервые выехал за пределы Хобурга и тоже нервничал, предвкушая возможные приключения.