Меч на ладонях - Андрей Муравьев

Захар впервые попал «за границу», и его молодой пытливый ум переполняли впечатления.

– А что, Улугбек Карлович, все большие города здесь такие вонючие? – волновался сибиряк.

Сомохов покачал головой:

– В Европе, пожалуй, все. Систему канализации, которую изобрели и строили в своих городах еще римляне, эксплуатируют только там, где она осталась. В основном, по городам вдоль улиц сделаны стоки, которые работают только тогда, когда идет дождь.

– То-то ж они грязюку развели, смотреть тошно, – проворчал Горовой.

Пригодько поддакнул:

– Точно. Да ладно бы только улицы. – Он понизил голос и махнул руками в сторону зала: – Так ведь и сами смердят, как козлы бородатые.

Сомохов усмехнулся:

– Ну, мыться Европа еще долго не будет.

Словно в подтверждение разговора, к столу подвалил пьяный в стельку ремесленник. Он что-то радостно промычал и, размахивая деревянной кружкой с пивом, уставился на русичей, ожидая реакции. Те молчали. Не дождавшись, немец разочарованно сплюнул и вернулся к своему столу.

– Что хотел-то? – Горовой повернулся к Сомохову, как к единственному в компании, кроме пьяного Хругви, понимающего немецкий.

– Да спрашивал, видели ли мы город краше, чем Любек? – Сомохов улыбнулся.

Горовой осклабился, хлебнул пива и философски заметил:

– Кажный сверчок хвалит свой шесток.

Хмельной Захар покачал головой:

– А по мне, так и пусть, что смердят, а все равно любо. – Он повел руками в сторону города. – У нас вот, в Хобурге в том же, землянки да срубы в елку, а тут и каменные дома, и рынок с иноземцами, и лавки с товарами диковинными.

– Не видел ты городов больших на Руси еще, Захар, – проговорил Улугбек. – Русь же викинги как зовут? Гардарикой, землей городов. А почему? Что они, городов во Франции или Германии не видели? Нет! Тот же Новгород да Киев и покраше, и посильнее здешних столиц будут.

Пригодько пожал плечами:

– Ну, извиняй, Улугбек Карлович. Я ж, как с Подзерска моего в армию меня-то забрали, так, почитай, городов-то и не видел… С заимки, мать их, на факторию шел. Ранней-то дед ходил, а зимой помер дед. Я и пошел, а меня… Из фактории в военкомат да в армию… А потом с вами сюда вот…

Сотоварищи замолкли.

Каждый что-то оставил в своем времени. На фоне впитанного в кровь выпитого пива мысли становились туманными и расплывчатыми, но зато более эмоциональными и душевными. Горовой, тучный здоровяк с обветренным лицом, вспоминая своих деток, даже хлюпнул носом.

Вывел их из молчаливого ступора Хругви. Он на минутку прикорнул в уголке, но, как только «полочане» замолкли, проснулся и, оценив траурное затишье, начал по новой свою песню, громко бухая деревянной кружкой по столу.

Захар очнулся от воспоминаний первым:

– Ну, за деда моего. Знатный дед был. Пусть земля ему будет пухом, а душе – прощение…

Сотоварищи, не чокаясь, подняли кружки и выпили под заунывную песнь Хругви Сивого.

Снова возникла пауза, которую прервал ученый:

– Кстати, давно хотел вас спросить, Тимофей Михайлович, отчего ваш акцент кажется мне таким нетипичным для малоросса? Вроде и русский, но не такой. Похож на украинский, но ведь тоже не совсем правильный?

После секунд десяти чесания заросшего затылка и поскребывания уже отросшей бороды, подъесаул выдал свою версию ответа на интересовавший археолога вопрос:

– Шо-гло, слова… акцент… Так эта… Дед у меня, значит, из-под Витебска был. Там сяло есть, Глыбокае, знатнае сяло, а насупратив – веска Путраница. Вось он оттуда в шахты на заработки шел, уголь, значит, копать. А по дороге к прадеду моему, значит, и заглянул. На Дон, знамо дело. Как он туда попал – то отдельна справа… Вот… В парабки[64] там пошел, или еще как, то не знаю, а только остался он и на единственной дочке женился. Так прадед его в реестровые и записал. Тятьку, знамо дело, тож в реестровые. Так что на хуторе, когда я родился, я дедом и воспитывался. Тятьку-то, царствие ему небесное, за месяц до моего рождения на кордоне зарубали, а мамка моими родами да и померла. Вот и поднабрался, видаць…

Было видно, что казаку неприятно вспоминать, но он искренне старался объясниться.

– Так шо, так вот… Дедку меня, как мог, воспитау, а шо размовляю неяк не так, так то мне многие казали… А шо мне? Все разумеюць, и добра. – Горовой облегченно выдохнул. – Я в академиях не учився, а на плацу дык кажу так, шо усим все разумела! О!

Сомохов кивнул.

– Понятно. Трясянка[65], так сказать.

– Га? – не понял опять Горовой.

– Ничего, любезный. Все абсолютно нормально. Легкая смесь наречий, а то я думаю, что это у вас за странный диалект? То ли малоросский, то ли еще какой? Теперь-то понятно.

Тимофей Михайлович кивнул:

– Ну, понятно, так и добра. Наш командир гэту мову балачкай кликау.

…Еще через час, когда служка уже прикидывал, не стоит ли заменить бочонок на новый, Горовой нагнулся к Сомохову и, обдавая перегаром столь же нетрезвого ученого, прошептал:

– Глянь-ка ты, Улугбек Карлович, на того шныря, что в углу каля двери пивко потягивает.

Сомохов сфокусировал взгляд в нужном направлении. До времен, когда в нормальных кабачках к ночи под потолком будут скапливаться тучи табачного дыма, Европе оставалось еще веков пять, но и без курения в зале было так душно, что можно было вешать топор на воздух. Дым из кухни и от очага и испарения скапливались под потолком, создавая легко узнаваемый пьяный чад.

Улугбек всмотрелся в типа, на которого указал Горовой. По виду – обычная портовая шваль. Маленький, тщедушный человек в коротенькой безрукавке сидел и тянул небольшую кружку какого-то пойла, пряча в ней свой крючковатый нос. Кожаная шапочка с завязками практически закрывала лицо, а плащ был откинут назад. На поясе не было ни кинжала, ни приметного кошеля.

Сомохов повернулся к Горовому:

– Ну?

Тот так же шепотом добавил:

– Я этого субъекта заприметил, еще когда мы из порта шли. За нами хвостиком плелся, казалупка. – Горовой перевел дух и отхлебнул пива. – Как в шинок зашли, то этот зник, а зараз знову пришел.

Сомохов отмахнулся:

– Ну, может, соглядатай портовый какой. Или просто карманник.

Горовой покачал головой:

– Так что ж за нами-то топать? – Он махнул рукой. – Окрест хватает и побогаче, и пожиже людишек.

Улугбек напрягся. Если очень постараться, даже в самом алкогольном угаре, можно заставить себя протрезветь на доли секунды. Главное, не растерять эти мгновения на ерунду, а потратить с пользой. Улугбек обрел способность мыслить если не трезво, то взвешенно.

Были они здесь чужие, а неприятности могли получить свои. Кем бы ни был соглядатай, интерес к собственной персоне со стороны незнакомцев практически всегда несет опасность, будь то интерес карманника, ночного грабителя или другого какого представителей любителей легкой поживы.

А силы коллектива таяли обратно пропорционально степени опьянения его участников.

– Собирайся, Тимофей. Будем выходить, держи руку на револьвере.

Когда Хругви и Захар совместными усилиями растолкали прикорнувшего Бьертмара, расплатились с корчмарем и двинулись к выходу, Сомохов посмотрел на место, где сидел мужичок, вызвавший опасения у Горового. Тот исчез…

Обратная дорога к порту заняла меньше времени. Город уже спал, хотя был еще добрый час до звона колокола, возвещавшего полночь и отмечавшего момент, когда ночная стража могла задерживать праздношатавшихся гуляк. До обычая устанавливать уличные фонари еще оставались долгие века кромешной темноты, так что единственным светом в наступивших сумерках служили скупые лучи молодого месяца.

Члены команды «Одноглазого Волка» шли к родным бортам драккара. Свежий воздух слегка протрезвил сонного Бьертмара, и Хругви втолковывал молодому викингу на норвежском, что негоже молодым перед какими-то торгашами варягов ославливать. Не можешь пить – не пей! Но падать на стол и спать, когда напротив тебя еще на ногах стоят, викинг «не могет».

Бьертмар вздыхал и послушно кивал головой.

До порта оставались только улочка да переулочек, когда навстречу из темноты закоулка вышли шестеро бородачей. Хругви только радостно хмыкнул при взгляде на людей, загораживающих ему дорогу. Но тут сзади захрустел раскиданный мусор. Отрезая отход их пьяной компании, из подворотни появилось еще пятеро хмурых бородатых типов. Незнакомцы были одеты в нестираные холщовые обноски и разномастно вооружены. У большинства были короткие дубинки, у вожака, стоявшего впереди, блестел длинный кинжал, у других – короткие копья, а один даже поигрывал заряженным арбалетом. По сложению они тоже различались, как доски в заборе у нерадивого хозяина, – от хилых коротышек до толстых увальней. По сравнению с пришельцами из двадцатого века нападавшие казались заморышами, хотя и вооруженными.

– Ну, гости дорогие. Давайте-ка сюда ваши кошели да портки скидывайте. – Вожак ночных грабителей явно бравировал. Странную смесь немецкого и норвежского, на котором здесь принято было изъясняться, русичи, за исключением Сомохова, понимали с пятого на десятое, но в смысле сказанного трудно было ошибиться.