Предрассветные призраки пустыни - Рахим Эсенов

Ашир кивнул головой: как скверно и тоскливо, должно быть, сейчас на душе Мовляма.

— Скажи брату, — Ашир внимательно, изучающе взглянул на Мовляма. — Его нареченную Айгуль собираются продать другому… Как бы потом поздно не было.

Мовлям неожиданно хмыкнул, отвернувшись от Ашира. И краска залила лицо Ашира. Он понял, что братья — и Нуры, и Мовлям — вероятно, догадываются о его любви к соседке Айгуль.

— А где же сестра моя Джемал? — Ашир повернулся в седле к Мовляму.

Мовлям опустил голову и теперь ехал молча.

— Говори, Мовлям! Что может быть страшнее позора Джемал и гибели отца? Я готов ко всему, даже к пытке.

— Хырслан сделал Джемал своей женой, — выдавил Мовлям и, пряча глаза, посмотрел куда-то поверх головы Ашира. — Он отвел ей новую юрту в Орта и приставил к ней Черкеза.

— Черкеза Аманли?

— Да! А ты откуда его знаешь?

— Он же наш, конгурец…

— Но в Конгуре он не жил… Просто его отец оттуда родом.

— У него тоже трагедия. Эшши-бай с Хырсланом убили его родителей, а подстроили так, будто это дело рук красноармейцев. Одурачили парня, озлобили против нас и к себе заманили. Увидишь — передай, что в Бахардене его ждет родной дядя Шаммы-ага…

Ашир натянул уздечку, строптивый ахалтекинец нехотя замедлил шаг, потом капризно закружил на месте, словно испытывая седока. Миг — и конь, дико всхрапнув, почувствовал сильную руку наездника, остановился, тараща огнистые зрачки, выделывая стройными ногами вензеля, потом застыл неподвижно, лишь вздрагивая крупом. Таганов молча протянул руку земляку, лицо Мовляма вновь омрачилось.

— Понимаю тебя, Мовлям! Крепись, джигит. Держи ушки на макушке… Вернется Хырслан, будет допытываться, почему ты не ушел с нами, о чем со мной говорил, не запутайся… Долго не задерживайся в отряде, возвращайся в село, тащи с собой Нуры. Раскрой глаза Черкезу. Не уйдете вовремя — затянет вас басмачество, как пески зыбучие.

— Не беспокойся, Ашир. Я знаю, что мне делать.

Мовлям завернул коня, остервенело ожег его плетью по крупу, вымещая досаду на бедном животном. Скакун понес седока назад, в опустевший басмаческий лагерь.

Ночью Ашира Таганова разбудил дежурный по полку, молодой безусый парень с Саратовщины, выпускник Ташкентских командных курсов.

— Там тебя один человек спрашивает, — говорил он, сильно окая. Дежурный еле поспевал за размашисто шагавшим Аширом. — Не хотел тревожить, да больно уж просил… Земляк твой в мохнатой папахе, басмач басмачом… Я к нему красноармейцев приставил, а сам за тобой.

В дежурной комнате сидел Мовлям со смертельно усталым лицом, потрескавшимися губами. В его глазах мелькнуло самодовольство, сменившееся тревогой, нерешительностью. На полу, у ног лежала старая, пропахшая лошадиным потом переметная сума, бугрившаяся арбузом. Мовлям пнул ее — оттуда вывалилась голова.

Дежурный по полку чуть опешил, но, придя в себя, невольно потянулся за револьвером. Ашир остановил его взглядом.

— Зачем ты так? — спросил Таганов, разглядывая голову одного из джунаидовских юзбашей. Мертвое лицо выглядело безобразным.

— А что, ты хотел в этом хорджуне увидеть мою голову? — рассердился Мовлям. — Лучше спроси, как я сюда добрался, не хочу ли чаю? Я вырвался из ада…

— Прости, эта голова с панталыку сбила, — Ашир протянул земляку руку, усадил его на табуретку и распорядился поставить чаю, подать еды. — Ну рассказывай, как там?

— Хырслан вернулся в лагерь на третий день после вашего отъезда. Он встречался с Джунаидом неподалеку от колодца Кирпили. Хан, старая лиса, не захотел своего логова показать. Ты бы видел, как Хырслан взбеленился, узнав, что половина его людей ушла с тобой! Начал допрашивать всех: как, почему? Даже своего отца не пожалел. Тот молчал, тогда он так швырнул Сары-агу, что бедняга пролежал два дня не поднимаясь и преставился. Арестовал меня, приказал расстрелять, но Нуры не дал…

Мовлям побледнел, тяжело перевел дыхание, схватился за грудь.

— Что с тобой, Мовлям? Ты болен?

— Хырслану я открыл глаза на убийство Дурды-бая, и он был очень озадачен… С ним в юрте сидел близкий родственник Джунаид-хана, Тайли Сердар… Он кинулся ко мне, этот Тайли, ну я его…

— А как же Хырслан?

— Хырслан был растерян, он уехал, наверное, в урочище Орта, к Джемал… А я с тридцатью джигитами подался сюда. По дороге приняли бой, отбились. Ребят я оставил неподалеку, в ауле Карадамак… Не решаются ехать, хотят сдаться только тебе, Ашир…

— А Нуры, Черкез? Где они? — перебил Таганов.

— Они? — Мовлям посмотрел на Ашира бессмысленными глазами, неопределенно махнул в сторону рукой и медленно повалился на пол.

— Лекпома, скорей! — крикнул Ашир, развязывая под шеей Мовляма тесемки вышитой рубашки. Вся грудь его была перебинтована грязным платком, набрякшим от загустевшей крови.

Прибежавший лекарь осторожно срезал платок и долго возился над Мовлямом, едва подававшим признаки жизни. Закончив перевязку, он сказал:

— Пулевое ранение. Но жить будет. Молод еще… Сейчас тревожить его нельзя.

ПОБЕГ

Жил один богатый человек. Он был очень скуп. Имел он в хозяйстве коня, верблюда, а также кошку и собаку. Хозяин плохо кормил животных. Обиженные на него собака и кошка заспорили между собой:

— Давай убежим! — сказала собака. — А то умрем с голоду.

— Завтра у хозяина сдохнет конь, — замяукала кошка. — Мы и наедимся.

Услышал хозяин разговор зверей, вывел коня из конюшни и погнал на базар. А голодные звери опять заспорили:

— Пора бежать! — скулила собака. — Мой живот совсем пуст…

— Завтра у хозяина падет верблюд! — мяукала кошка. — Наедимся до отвала.

Хозяин, подслушавший беседу зверей, в тот же вечер продал и верблюда. Он вернулся домой с деньгами, был весел. Однако до ушей его донесся разговор кошки и собаки.

— Теперь недолго ждать, — убеждала кошка собаку, — скоро хозяин сам умрет, все его богатства достанутся нам с тобой.

— О, аллах! — выскочил из дому хозяин и помчался к мудрецу.

— Что мне делать, мудрейший? — заговорил он. — Кошка и собака ждут моей смерти! Как быть?

Мудрец покачал головой:

— Ты увел из дому коня и верблюда, эти добрые животные отводили от твоего хозяйства беду. Теперь тебе никто не поможет. Ты остался один.

Богач заплакал, пошел домой, заболел и скоро умер.

Лагерь Джунаид-хана, расположенный в урочище Пишке, был полон конными и пешими нукерами, сюда то подходили конные десятки басмачей, то выезжали куда-то по ханскому повелению. Джунаид с сыновьями располагался в огромной, укрытой светлым войлоком юрте из белого камыша, возле которой всегда стояло на страже несколько охранников с винтовками. Нуры сегодня был поставлен к юрте, что находилась вблизи от ханской, в ней хранились ящики с английским оружием. Кутаясь от осеннего ветра в шерстяной верблюжий чекмен, Нуры лениво оглядывал соседние юрты юзбашей, сплетенные из камыша и тамариска загоны для овец, верблюдов, стоянки лошадей. Из забытья его вывел неожиданно подскакавший всадник. Спрыгнув со взмыленной кобылы, он едва не упал под ноги Нуры:

— Где Джунаид-хан?

Исподлобья глянув на коротконогого басмача, Нуры узнал в нем Сапара-Заику.

— Чего хочешь? Растолкуй!

Глаза нукера бегали из стороны в сторону, он был в панике.

— Ну?! — зверовато уставился Нуры.

— В К-кирпили у Хырслана т-твой брат убил родственника хана, Тайли Сердара, он отрезал ему голову и у-увез красным…

Нуры меланхолично ждал, что скажет этот коротышка дальше, не привык личный телохранитель хана церемониться с нукерами.

— Мовлям?

— Да, — кивнул Сапар.

Кровь прилила к лицу Нуры, страх охватывал все его тело, разливался в ногах, мелкая дрожь застучала под лопаткой. Но Нуры подавил в себе волнение, с равнодушным видом допрашивая нукера:

— Где же сам Хырслан?

— О-о… — только и смог ответить косноязыкий басмач.

Однако Нуры не отпустил его и, задав еще несколько вопросов, выведал-таки: на колодце Кирпили бунт, джигиты вместе с красным шпионом Аширом Тагановым ушли сдаваться советским властям, Хырслан с женой Джемал ускакал за кордон. Что же будет с ним, с Нуры? Как посмел Мовлям убить Тайли Сердара? Почему он увез его голову красным аскерам? «Джунаид-хан расстреляет меня за поступок брата, — думал Нуры. — Бежать! Бежать! Но куда?» Унимая волнение, сдерживая себя, чтобы тотчас не кинуться к первой попавшейся лошади, не вскочить на нее и не ускакать отсюда, Нуры все еще спрашивал Сапара о чем-то, тянул время, изображая на лице заботу о Джунаид-хане.

— Хан-ага отдыхает, — меланхолично выговорил Нуры, глядя на загон, где жевал ячмень палевый жеребец, и на вход в ханскую юрту. — Ты иди закуси с дороги… Приведи себя в порядок. Нельзя в таком виде к хану…