Ожоги - Сара Парецки

Теперь у меня потеплело не только в груди, но даже щеки запылали от удовольствия. Я записала имя владельца гостиницы — Сол Селигман — и его адрес. Ему уже за семьдесят, сообщил Робин, и он наполовину удалился от дел, в офис на Ирвинг-парк-роуд заходит лишь где-то после полудня. Я добросовестно записала номера телефонов — домашний и служебный.

— Вик, — спросил Робин после краткого молчания, — может, попробуем еще раз пообедать вместе? Только уж на этот раз поближе к моему дому, чтобы никаких полицейских машин.

Я рассмеялась.

— Хорошо, давай в пятницу. Я еще не совсем пришла в себя, да и дел накопилось куча.

— Прекрасно. Я позвоню в пятницу утром, и мы решим, куда пойти. И спасибо, что согласилась поработать для нас.

— Да-да, — сказала я и повесила трубку.

Часы показывали начало первого. Если привычки у Элины не изменились, сейчас она только встает. Я села в машину и помчалась на бешеной скорости — четыре мили за десять минут, со скрежетом затормозила у «Копьев Виндзора». У входа, спиной к проходу, сидела пожилая пара и яростно выясняла, кто из них виноват в том, что Биффи исчез. Я задержалась ровно настолько, чтобы узнать, что Биффи — это кот. На меня они даже не взглянули.

Никто не обратил на меня внимания и в вестибюле. Старшая консьержка, а вместе с ней пятеро или шестеро постояльцев, сидели, вперившись в телевизор, на экране которого разворачивалась душераздирающая сцена, и мне удалось проскользнуть к лестнице незамеченной. Дальше я помчалась через две ступеньки, а потом неслышной трусцой по коридору к двери Элины. Дверь была закрыта. Я подергала ручку — заперто; негромко постучала — никакого ответа. Тогда я постучала сильнее, но голоса не подала — если она меня узнает, то еще двадцать четыре часа будет изображать из себя спящего опоссума.

Наконец она закричала хриплым со сна голосом:

— Убирайся ты, безмозглая сучка, я тоже имею право выспаться.

Я продолжала стучать до тех пор, пока она не открыла. Увидев меня, она сделала попытку сразу же захлопнуть дверь, но ничего не вышло — я успела пройти в комнату.

— Извини, дорогая тетушка, что потревожила, — сказала я с нежнейшей улыбкой. — Но, по-моему, ты рискуешь назвать безмозглой сучкой старшую консьержку. Это, знаешь ли…

— Виктория, радость моя, что ты здесь делаешь?

— Пришла повидаться с любимой тетушкой. У меня плохие новости, это касается Сериз.

Она смотрела на меня непонимающе, почти с невинным видом. Фиолетовая ночная сорочка все еще была нестирана, от нее исходил удушающий запах пота, смешанный с кислым перегаром. Я подошла к окну и попыталась открыть его — тщетно, слишком уж старательная рука поработала над ним. Я присела на кровать. Пружины изношенного матраса жалобно скрипнули, и одна из них вонзилась мне в ягодицу.

— Сериз? — недоуменно раскрыла глаза Элина. — А что с ней, моя радость?

— Она мертва, — торжественно заявила я. — Полиция вызвала меня сегодня ночью, чтобы опознать тело.

— Мертва? — повторила она громким шепотом. Лицо ее менялось на глазах, от безразличного до оскорбленного — мне показалось, она не знала, что именно нужно изобразить; где-то в промежутке я уловила и мимолетное выражение хитрецы. В конце концов по ее венозным щекам скатилось несколько слезинок. — Виктория, это нехорошо — врываться к людям с такой новостью. Я надеюсь, ты еще не успела обрушить это печальное известие на Церлину? Габриеле было бы за тебя стыдно. Правда, стыдно. А я-то думала, ты приглядываешь за бедной малышкой. Почему ты позволила Сериз сбежать и погибнуть, скажи на милость? — Было видно, что она изо всех сил старается изобразить гнев праведный.

— А она меня не спросилась. Когда я вернулась за ней в клинику, она уже исчезла. Я позвонила копам и попросила поискать ее, но город велик, и работы у них полно. Так вот она и умерла на дне шахты лифта на строительном участке от передозировки наркотика.

Элина поджала губы и покачала головой.

— Это ужасно, детка, просто ужасно! Не выношу, когда на меня обрушиваются такие новости. А теперь уйди, я должна надо всем подумать. И как я скажу об этом Церлине? Спасибо, детка, что потрудилась поставить меня в известность, а теперь иди. Мне нужно побыть одной.

Я стояла и смотрела на нее, держа на лице ту же ласковую улыбку.

— Я сейчас уйду, Элина. Но сначала ты скажешь мне, что вы с Сериз задумали? Какой трюк?

Она выпрямилась и взглянула на меня с видом оскорбленного достоинства.

— Какой еще трюк, детка? О чем ты говоришь?

— А такой, чтобы вытянуть деньги. Ведь вы вместе это придумали, правда?

— Виктория! Бедная девочка еще остыть не успела, а ты уже порочишь ее память. Что бы сказала на это Габриела! — Она нервно запахнула ночную рубашку.

Нет, вы только подумайте, она еще упоминает на каждом шагу мою мать!

— Она бы сказала: «Элина, надо говорить правду. Это трудно, но зато потом хорошо себя чувствуешь». — Габриела верила в очистительную силу признания.

— Как бы там ни было… я не знаю, о чем ты говоришь.

Я покачала головой.

— Нехорошо, Элина. Вы с Сериз явились ко мне тогда ночью с этой историей о пропавшем ребенке. Потом вы обе испарились, должно быть, застеснялись. Если бы вы беспокоились о девочке, уж нашли бы способ со мной связаться.

— Должно быть, у Сериз не было твоего номера телефона. А может, она забыла твое имя.

— Это меня не удивляет. Но от нее только и требовалось — дождаться меня в клинике доктора Хершель, и вот она я — преданная, честная, настойчивая, или как там гласит скаутский девиз? Но у вас было на уме что-то свое. Иначе почему бы ты так упорно отказывалась назвать мне фамилию Церлины?

— Просто не хотела, чтобы ты беспокоила ее.

— Ага, точно… А в прошлую среду ты шантажировала ее: сказала, что нельзя держать ребенка в «Копьях Индианы». Хотела заработать на бутылку, да? Гнусно, тетушка, но эта твоя гнусность спасла девочке жизнь. В воскресенье, когда вы ко мне заявились, ты знала, что Церлина отослала девочку. Я хочу знать, черт побери, что вы задумали и зачем втянули меня в это дело?

Я так распалилась от собственных слов, что даже вскочила на ноги.

Глаза тетки наполнились слезами.

— Оставь меня, Виктория Ифигения. Выйди отсюда! Мне жаль, что я пришла к тебе после того пожара. Ты чертова зазнайка, не уважающая старших. Можешь считать своей собственностью весь Чикаго, но это моя комната, и, если ты не уйдешь, я позову полицию.

Я оглядела комнату, и мой гнев уступил место чувству безнадежности и стыда. Господи, ну как она вызовет полицию, ведь у нее даже телефона нет! Единственное, что у нее есть, — полиэтиленовый пакет и провонявшая ночная сорочка. Я сморгнула слезу, повернулась и вышла. За моей спиной в двери повернулся ключ.

У выхода та парочка уже не ругалась из-за кота, а мирилась за бутылочкой «риппла». Я медленно пошла к машине, села и сгорбилась за рулем. На душе было так тяжко, что и двигаться не хотелось.

Глава 18

НЕТ, ОН НЕ ДОНАЛЬД ТРАМП[17]

Больше всего на свете мне хотелось очутиться сейчас в каком-нибудь отдаленном уголке земного шара, где человеческие невзгоды предстают не в таком обнаженном виде. Можно, конечно, — из-за недостатка средств — закрыться в своей квартире и на месяц залечь в постель. Но ссуда за квартиру еще не выплачена, значит, счета будут приходить и возвращаться в банк неоплаченными, и очень скоро я тоже окажусь перед лицом неприкрытой бедности и засяду за бутылочкой «риппла», чтобы выбросить все из головы. Я нажала на акселератор и поехала на север, туда, где помещалась контора Сола Селигмана.

Она оказалась в небольшом доме-развалюхе, где находился еще и магазин. Окна первого этажа были заколочены. Полустершаяся вывеска на фронтоне гласила: «Управление имуществом Селигмана». Доски и грязные окна мешали заглянуть внутрь, но мне показалось, что в доме горит свет.

Тяжелая дверь подалась с большим трудом. Потом оказалось, что она зацепилась за кусок отодранного линолеума. Я попыталась было вернуть линолеум на место, но как только я отставляла ногу, линолеум занимал прежнее положение. Я отказалась от тщетной попытки навести порядок и направилась к высокой перегородке, отделяющей Сола Селигмана от остального мира. Если он и купался в золоте, то сюда он его, совершенно очевидно, не вкладывал.

В задней части помещения стояло пять столов, но лишь один из них был обитаем. За ним сидела крашеная блондинка лет шестидесяти, с тщательно завитыми волосами и читала книжку, явно взятую в библиотеке. Коротеньким, украшенным перстнем пальцем она водила вдоль страницы, беззвучно шевеля губами. Она не могла не слышать, как я боролась с линолеумом, но глаз не подняла. Может быть, книгу сдавать сегодня, подумала я, а у нее еще и половина не прочитана.

— Могу вам сказать, чем там кончается, — проговорила я.