История - Публий Корнелий Тацит

65. Вителлий уже выступил из Лугдунума, когда его догнал, бросив в Испании все свои дела, Клувий Руф; с виду он был полон радости и горячо поздравлял нового императора, в душе же скрывал страх, так как знал о взводимых на него обвинениях. Вольноотпущенник Цезаря Гиларий[138] донес, будто Клувий Руф, узнав о провозглашении принцепсами Отона и Вителлия, тоже решил захватить власть и овладеть Испанией, будто именно поэтому он не ставил имени ни того, ни другого из принцепсов на выдаваемых им подорожных[139] и будто некоторые из его речей были рассчитаны на завоевание популярности и оскорбительны для Вителлия. Уважение, которым пользовался Клувий, оказалось сильнее этих наветов, и Вителлий даже велел наказать вольноотпущенника[140]. Клувий присоединился к свите принцепса, в Испанию не вернулся и стал управлять ею на расстоянии по примеру Луция Аррунция[141]. Аррунция Тиберий Цезарь не отпускал от себя из страха, Клувия же Вителлий оставил при себе без всяких тайных мыслей. Требеллий Максим, который, спасаясь от ярости солдат, бежал из Британии, не был удостоен подобной чести, — на его место Вителлий послал нового легата Веттия Болана[142], человека из своего ближайшего окружения.

66. Вителлия серьезно беспокоило настроение, царившее в разбитых легионах[143]. Разбросанные по всей Италии среди легионов победившей армии, они были рассадниками слухов и разговоров, враждебных новому принцепсу. Особенно буйствовали солдаты четырнадцатого легиона, которые вообще не считали себя побежденными. Под Бедриаком, говорили они, поражение потерпели одни лишь приданные легиону отряды, а главных наших сил там и не было. Вителлий счел за лучшее отправить их обратно в Британию, откуда Нерон некогда их вывел, а пока что поместить в одном лагере с когортами батавов, издавна враждовавших с солдатами четырнадцатого легиона[144]. Батавы и легионеры, ненавидевшие друг друга и при этом вооруженные, недолго жили в мире. В колонии Августа Тавринов[145] один батав обругал какого-то ремесленника изменником; легионер, стоявший у этого ремесленника на квартире, за него вступился; на помощь тому и другому подоспели товарищи, и дело, начавшись с перебранки, кончилось резней. Драка превратилась бы во всеобщее побоище, если бы две преторианские когорты не встали на сторону легионеров, умножив тем самым их силы и напугав батавов. За проявленную преданность Вителлий влил батавов в состав своей армии, а легиону приказал перевалить через Грайские Альпы и двигаться дальше, минуя Виенну, так как жители этой колонии тоже опасались буйства легионеров[146]. В ночь, когда четырнадцатый легион уходил из Таврины, от больших костров, оставленных повсюду солдатами, начался пожар, уничтоживший часть города. Беда эта, как и многие, порожденные войной, была позже вытеснена из памяти людей худшими несчастьями, которые пришлось перенести другим городам. Когда легион спустился с Альп, некоторые самые мятежные его подразделения свернули на дорогу, ведущую к Виенне, но лучшие солдаты подавили бунт, и легион благополучно переправился в Британию.

67. Немногим меньше, чем побежденных легионов, боялся Вителлий преторианских когорт. Сначала их изолировали, затем предложили почетную отставку на льготных условиях[147]; наконец, они сдали трибунам оружие, но едва распространился слух о войне, начатой Веспасианом, — снова вернулись в строй и составили главную опору флавианской партии. Первый легион морской пехоты отправили в Испанию, дабы он успокоился, живя на отдыхе, вдали от военных столкновений, одиннадцатый и седьмой вернулись в свои зимние лагеря[148]; тринадцатый получил приказ приступить к сооружению амфитеатров: Цецина в Кремоне, а Валент в Бононии готовили гладиаторские игры, ибо Вителлий никогда не был в состоянии настолько предаться делам, чтобы забыть об удовольствиях.

68. Вителлию таким образом удалось без шума разъединить и изолировать силы побежденной партии, но как раз в это время начался мятеж в стане победителей. Повод для его возникновения был незначителен, но количество жертв, которое он за собой повлек, еще увеличило ненависть к новому принцепсу. Однажды Вителлий обедал в Тицине; среди приглашенных был Вергиний[149]. В лагере Вителлия легаты и трибуны подражали императору: то старались перещеголять друг друга суровостью нравов, то начинали пировать среди бела дня; солдаты вели себя точно так же: то удивляли всех послушанием, то буйствовали. Вообще в лагерях вителлианской армии не прекращались беспорядки и пьянство, все здесь походило больше на ночную пирушку или вакханалию, чем на воинский лагерь. Два солдата, один из пятого легиона, другой — из галльских вспомогательных войск, затеяли борьбу, сначала в шутку, потом, разозлившись, — всерьез; легионер упал, галл стал всячески поносить его; зрители разделились; сбежавшиеся легионеры набросились на солдат вспомогательных войск и перебили две когорты. Побоище прекратилось, только когда поднялся новый переполох: кто-то, завидев вдали клубы пыли и блеск оружия, крикнул, что это возвращается на помощь своим четырнадцатый легион. На самом деле то было тыловое охранение уходившего легиона, и едва это стало ясно, как волнение улеглось. Тем временем солдаты случайно повстречали на улице принадлежавшего Вергинию раба, стали обвинять его в убийстве Вителлия и бросились в дом, где шел пир, требуя смерти Вергиния. Вителлий, обычно трепетавший от всякого рода подозрений, на этот раз не сомневался, что обвинение ложно; ему, однако, стоила большого труда усмирить солдат, с криками требовавших смерти консулярия, еще недавно бывшего их полководцем. Вообще трудно найти человека, которому бы столько раз грозили смертью мятежные войска; солдатам казалось, будто Вергиний их презирает[150], и они не могли простить ему этого, хотя преклонялись перед его доблестью и славой.

69. На следующий день Вителлий принял представителей сената (он еще раньше приказал им дожидаться его в Тицине), а затем отправился в лагерь и произнес речь, в которой хвалил войска за преданность и дисциплину. Солдаты вспомогательных отрядов, увидев, что легионеры, после всех бесчинств, ими содеянных, остаются безнаказанными, пришли в ярость. Опасаясь их гнева и буйства, Вителлий отправил батавов назад в Германию[151], сделав первый шаг к той войне, одновременно и внешней, и междоусобной, которую готовила нам судьба[152]. Вернули в свои племена и галльских ополченцев: они были набраны немедленно после измены[153], набраны в несметном количестве и во время военных действий оказались совершенно бесполезными. Впоследствии Вителлий, опасаясь, что императорской казне не хватит денег на все его расходы, распорядился сократить кадровый состав легионов и вспомогательных войск, впредь пополнений не проводить и стал всем и каждому предлагать выход в отставку. Эти меры, губительные для государства, не одобряли и солдаты: раз людей становилось меньше, а труды и опасности оставались те же, на долю каждого их должно было приходиться больше. Армия теряла силы в распутстве и наслаждениях и все больше забывала древнюю дисциплину, установления предков, при которых Римское государство стояло твердо, ибо зиждилось на доблести, а не на богатстве[154].

70. Из Тицина Вителлий свернул на Кремону[155] и, посмотрев устроенные Цециной гладиаторские игры, выразил желание побывать на поле сражения у Бедриака, чтобы своими глазами увидеть места, где его войска недавно добились победы. Зрелище, открывшееся глазам Вителлия, вызывало лишь отвращение и ужас. Со времени сражения прошло уже сорок дней; повсюду виднелись растерзанные тела, отрубленные члены, гниющие останки людей и коней, пропитанная кровью земля дышала миазмами, деревья были поломаны, посевы вытоптаны, кругом расстилалась мертвая пустыня. Дорога, шедшая через эти нагромождения трупов[156], выглядела еще ужаснее оттого, что кремонцы, следуя обычаям восточных деспотий, разбросали по ней цветы и лавровые ветки и соорудили алтари, на которых убивали жертвенных животных[157]. Кремонцы ликовали, но прошло совсем немного времени, и эти самые торжества обернулись для них несчастьями и бедами[158]. Валент и Цецина рассказывали о ходе битвы и показывали Вителлию места, где разворачивались те или иные ее эпизоды, — здесь легионы бросились в атаку, отсюда налетела конница, оттуда вспомогательные войска двинулись на окружение противника. В разговор вмешались трибуны и префекты; каждый восхвалял свои подвиги, примешивая к правде всяческие преувеличения, а то и прямую ложь. Солдаты с шумом и веселыми криками разбрелись по полю, узнавая места, где происходили схватки, дивились на горы оружия и груды трупов. Некоторые же, видя, сколь превратно бывает счастье человеческое, сокрушались и плакали. Вителлий, однако, не пришел в ужас, не опустил глаза при виде стольких тысяч своих сограждан, оставшихся без погребения[159]; не зная еще, что готовит ему судьба, он радостно приносил жертвы местным богам.