Повседневная жизнь пиратов и корсаров Атлантики от Фрэнсиса Дрейка до Генри Моргана - Екатерина Глаголева

В 1723 году команда капитана Джона Эванса захватила вблизи берегов Аргентины двухсоттонное судно «Лукреция и Катерина» под командованием капитана Миллза. Пираты начали было расспрашивать матросов о том, как вел себя с ними капитан, но Эвансу это быстро наскучило: «Зачем нам разыгрывать тут реформаторов, если нам нужны деньги?» Он спросил у пленных, хорошо ли капитан их кормил. Те ответили, что хорошо. «Ну так должен же он был заставлять вас и работать!» — подвел Эванс итог «судебному разбирательству» и велел приступить к грабежу.

Зато в команде Бартоломью Робертса была особая должность — «вершитель правосудия». Он должен был выслушивать жалобы захваченного экипажа и решать, каким образом наказать офицеров. Впрочем, он же выступал и в качестве вербовщика, ведь после публичного обличения командиров у матросов не оставалось другого выбора, кроме как примкнуть к пиратам. Кристофер Кондент тоже любил исполнять роль судьи. Если команда захваченного им судна высказывала какие-то претензии в адрес своих офицеров, Кондент приказывал выпороть последних и окунуть в уксус.

Английские капитаны XVI века (Клинтон Аткинсон, Томас Роуз, Джон Кэллис) применяли пытки по отношению к пленным: вставляли им между пальцами ног зажженные спички, затягивали жгуты на голове и гениталиях. Томас Кавендиш и Фрэнсис Дрейк применяли тиски для сдавливания больших пальцев. Протестанты особенно жестоко обращались с католиками-испанцами: даже если жертва сообщала все требуемые сведения, ее могли замучить до смерти. В 1570 году Жак Сор де Флок, убежденный гугенот, поклявшийся до самой смерти воевать с католиками-испанцами, чтобы отомстить за гибель своего друга Жана Рибо,[32] захватил вблизи города Пальма-де-Мальорка португальский корабль, на борту которого находились четыре десятка миссионеров-иезуитов, направлявшихся в Бразилию. «Ступайте на дно морское и служите там папистскую мессу!» — воскликнул корсар и приказал сбросить монахов с кормы в море вместе с дароносицами и прочей церковной утварью. Голландцы из команды Хьюго Шампендама вспороли живот монаху-францисканцу и выпустили ему кишки. Франсуа Олоне и люди Моргана использовали пыточные скамьи — правда, брали их из испанских тюрем и применяли к испанцам орудия их же инквизиции.

Все обиды, накопленные за время мирной жизни в Европе или колониях, флибустьеры вымещали на пленниках, превосходивших их по своему социальному статусу. Гугеноты, подвергавшиеся преследованиям и унижениям во Франции Людовика XIV, устраивали скачки на монахах, если на захваченном корабле оказывались миссионеры-католики. Испанцы распинали захваченных в плен французов на мачтах. Бывшие английские чернорабочие заставляли богатых купцов и работорговцев пить горячительное до потери пульса или бегать вокруг мачты, подгоняя их хлыстом.

В 1721 году Бартоломью Роберте захватил французский военный корабль, на борту которого оказался губернатор Мартиники, — губернатора повесили. В том же году его добычей стали 11 кораблей, перевозивших рабов; пират запросил выкуп — по восемь фунтов золотого порошка за корабль. Один из капитанов отказался платить, и Роберте сжег корабль вместе со всем, что на нем было, включая экипаж и рабов. В газетах того времени появлялись сообщения о том, как команда «Черного Барта» расправляется с пленными: одних запороли до смерти, другим отрезали уши, третьих подвесили на ноках рей и стреляли по ним, как по мишеням.

Говорят, что, когда команда корабля «Ройал Ровер» («Королевский пират») избрала Робертса своим капитаном, тот заявил: «Лучше уж быть командиром, чем обычным человеком, раз я окунул руки в грязную воду и должен быть пиратом». Судя по тому, как складывались судьбы известных флибустьеров, смыть эту грязь не удавалось ни морской, ни пресной водой, тем более что никто в очищении не усердствовал да и не поощрял к нему Джон Коксон, мирно перевозивший в 1669–1674 годах красильное дерево из Кампече на Ямайку, в 1675-м получил каперский патент от губернатора Сан-Доминго, чтобы охотиться на испанцев и голландцев; губернатор Ямайки Вогэн объявил его пиратом. После нескольких флибустьерских рейдов в составе флотилии маркиза де Ментенона Коксон решил вернуться на Ямайку и, чтобы заслужить прощение, передал Вогэну епископа, захваченного им с товарищами в порту Санта-Марта с целью получения выкупа. Амнистию он получил, но вскоре снова вернулся к морскому разбою. Поставив себя вне закона, он два года скитался между Панамой и Флоридой, пока вновь не покаялся в 1682 году, когда губернатором Ямайки был уже сэр Томас Линч. Тот выдал Коксону патент на борьбу с английскими и французскими пиратами, мешавшими морской торговле. Но уже в следующем году Коксон опять поднял черный флаг, объединившись со старым товарищем Шарпом и капитаном Янки. После трех лет охоты за испанскими торговыми судами у полуострова Юкатан и Гондураса он сдался губернатору Моулсворту и предстал перед судом. Некоторые из судей отнеслись к нему благосклонно, и виселицы удалось избежать. Коксона посадили в тюрьму Порт-Ройала, но он бежал оттуда в Кампече и торговал с индейцами племени москито. Во время войны Аугсбургской лиги губернатор Ямайки великодушно простил ему прошлое и использовал то как кормчего, то как корсара, привлекая к операциям против французских поселений на Сан-Доминго. Судьба была к Коксону благосклонна: он не погиб в бою, не был застрелен взбунтовавшейся командой, не сгнил в тюрьме, не был вздернут на виселицу, а провел остаток своих дней в Гондурасе, среди индейцев.

Хотя «текучка» среди флибустьеров была большой — пиратская карьера даже таких известных личностей, как Бартоломью Роберте и Эдвард Тич, продолжалась менее пяти лет, — нередки примеры, когда «морские волки» занимались своим ремеслом десять, пятнадцать, а то и больше двадцати лет. В книге Дампира упоминается Джон Сван, бывший солдат армии Кромвеля, сражавшийся затем с испанцами в Южных морях и умерший в 84 года! Для таких людей корабль становился единственным домом, ведь только о нем «пенитель морей» мог сказать, что это — его крепость.

Так держать!

Коварная Атлантика: бури, рифы, течения и ветры, маршруты движения. — Пираты-первопроходцы. — Морские карты и приборы. — Дневная рутина. — Одежда. — Гигиена. — Еда. — Голод. — Цинга. — Жажда. — Ром. — Табак, — Развлечения. — Суеверия

Четвертый день на море стоял мертвый штиль. От духоты стучало в висках и распирало грудь, от смрада мутило. Матросы лежали на палубе, соорудив подобие тента из обрывков парусов; кое-кто метался в жару. Те, у кого не было сил добраться до отхожего места, ходили прямо под себя, и по доскам настила растекалась зловонная жижа.

Резкий запах ударил в нос капитану.

— Богдан! Палубу драить! — крикнул он, поморщившись.

Один из матросов с большой неохотой поднялся и бросил за борт ведро на лине. Прозрачная вода плескалась о края, играя бликами на солнце. Матрос уже размахнулся, чтобы окатить ею палубу, но тут к нему бросился другой, вырвал ведро и стал жадно пить соленую воду, обливаясь, кашляя и судорожно сглатывая. Вдруг он выронил ведро и сам упал на четвереньки: его рвало желчью; при каждом позыве он изгибался дугой, издавал болезненный, утробный звук, а потом со свистом ловил запекшимися губами воздух. Капитана самого чуть не стошнило. Он резко повернулся и пошел на полуют.

Кругом, покуда хватит глаз, простирался океан. Одноцветное небо, равнодушная вода, неподвижный воздух. «Где же мы, черт побери?» — подумал капитан. По его расчетам, они еще позавчера должны были подойти к Эспаньоле. Значит, тот чертов ветер здорово снес их к югу. И вот теперь — мертвый штиль, влажная духота и палящее солнце. Воды осталось полбочонка, а дождей не будет еще месяца два.

Ближе к вечеру два бачковых притащили с твиндека бочонок с водой; днем он хранился под замком. Ром кончился три дня назад, капитан по-честному разделил с командой свои личные запасы. Произвели перекличку: двое не отозвались и не поднялись. Один смотрел в небо остекленевшими глазами, у другого лицо вздулось и посинело. Их сбросили за борт, даже не привязав к ногам ядро: в последнее время за кораблем неотступно следовали акулы, и круги, выписываемые острыми черными плавниками, сужались с каждым днем. Сто двадцать три человека обступили тесным кольцом бочонок, задние заглядывали через плечо передних.

Вода была теплой, коричневой, с отвратительным запахом; видно было, как в ней шевелятся личинки. Каждому полагалось по трети черпака — хватало на два глотка, не больше. Выдавая последнюю порцию, бачковой чиркнул черпаком по дну.

Капитан выпил свои два глотка, зажав нос и зажмурившись. Он был брезглив, и ничто на свете не заставило бы его пить собственную мочу, как делали некоторые матросы, но эти вонючие два глотка он вливал в себя, веря, что в них — жизнь.