Дети земли и неба - Гай Гэвриел Кей

– Четыреста сералей, четырнадцать тюков. Уходите. Я берусь доложить, что человек, который убил лекаря, был немедленно убит одним из ваших людей, и что вы выразили свое сожаление. Даю вам слово.

Колебание. Четыреста – намного меньше, чем они могут получить, если ее семья действительно богата, но для этого потребуется много месяцев, кораблей и гонцов, а сеньянцам нужны деньги и товары, чтобы продать их и купить еду, прямо сейчас.

– Нет! – слышит Марин. Кто-то крикнул это слово. – Нет! Не надо!

Это голос женщины из Сеньяна, той, что с луком. Он быстро смотрит туда, видит то, что видит она.

И тоже кричит: «Нет!»

Леонора так никогда и не поймет, почему она остановилась, уже поставив одну ногу на поручни корабля, над зеленым морем внизу. Этот момент будет возвращаться к ней во сне.

Это не имело отношения к голосам, в ужасе окликающим ее. Конечно, они должны были прийти в ужас, когда увидели ее у поручней почти на носу судна, готовую сделать шаг – и полететь вниз, к свободе.

Это не имело к ним отношения. Нет, ей показалось, что она ощутила сопротивление, давление, силу отрицания. Как будто ей сказали, что она не может прыгнуть, что море – пока еще? – не ее дом, не ее отдохновение, не ее конец.

Что-то тянуло ее назад, какой-то груз, или, может быть, это больше походило на барьер, на стену – потом она никак не могла придумать подходящий образ.

Растерянная, испуганная, она стояла у поручней, тяжело дыша. Она ведь до этого не боялась. Она была так уверена…

Она видела маленькие суденышки сеньянцев внизу, видел на волнах солнечные блики. Она взглянула вверх. Ясное утреннее небо, легкие, высокие облака, слабый бриз в парусах, чайки вокруг корабля. Яркий свет. Солнце бога на востоке, над водой, над землей, которую она не могла видеть. Она шла к этому свету.

И каким-то образом ее остановили, не дали прыгнуть за борт, вниз, в глубину.

Первым к ней подбежал капитан, плотный, бородатый, ворчливый человек по имени Драго.

– Госпожа! – крикнул он. Протянул руку, но замер, не прикоснувшись к ней.

Леонора чувствовала себя странно. Вероятно, она и выглядит странно, подумала она.

Она с трудом прочистила горло и сказала:

– Я… не сделаю этого. Думала, что сделаю. Но обнаружила, что не могу, – она и сама не знала, что хочет сказать этим «не могу». Должно быть, он ее неправильно понял.

– Возблагодарим Джада, синьора. Прошу вас. Они вас не заберут. Пираты. Вы останетесь с нами.

– Какое это имеет значение? – спросила она у него, что было нечестно.

Нечестно, потому что он не смог бы ответить на этот вопрос. Как он мог понять ее жизнь? Она была обманом на палубе его корабля, и ей некуда было идти в этом мире.

Море казалось ей местом назначения.

Торопливо подошел художник, все еще с бледным лицом, даже еще более бледным. Еще один милый человек? По-видимому, такие люди попадаются. Это не имеет значения.

На этот раз Леонора позволила ему отвести себя вниз, в свою каюту. Теперь уже только ее каюту. Она закрыла тяжелую дверь и села на свою койку, ощущая покачивание корабля, как качание колыбели. Колыбели младенца. Где-то в этом мире лежит в своей колыбели младенец, таких младенцев много…

Она не плакала. Это было слишком странно, чтобы плакать.

Она думала о воде, окружающей их. Она холодная и глубокая, и была бы ответом на все вопросы.

– Жадек, что только что произошло?

– Не знаю, – голос у нее в голове звучал неуверенно.

– Она собиралась прыгнуть за борт.

– Я видел. Она передумала. Страшно совершить такое.

– Правда? Передумала?

Она чувствовала, что он опять заколебался.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не знаю, что я имею в виду! Но это выглядело так, или это не выглядело так, будто…

Даница умолкла. Ее дед молчал. Он теперь тоже как-то изменился, она не понимала как. Она испугалась. Ясно, что та, другая женщина только что была готова прыгнуть в море, чтобы не стать заложницей, или чтобы не быть выкупленной за деньги – или даже чтобы не жить без своего мужа.

В этом дело? Может ли один человек так сильно любить другого?

А когда она остановилась, уже поставив ногу на поручни, это выглядело так, будто…

Даница прекратила думать об этом. Здесь скрывалось что-то сложное, и это ее пугало.

Они заканчивали переговоры, Хрант Бунич и владелец корабля по фамилии Дживо. Даница огляделась. Она увидела, что другие пираты выглядят теперь еще более смущенными, напряженными. Подобно слишком туго натянутой тетиве лука.

Некоторых отправили вниз за товарами, которые они заберут. Четырнадцать тюков тканей. Это очень много. Если материя хорошая, они продадут ее дальше по побережью за большие деньги. Наверное, она хорошая. Ранний корабль, Дубрава должна была иметь возможность выбирать на рынке лучшее.

Потом кое-что еще стало на место в ее голове, и ее охватил новый страх. Она осознала, что некоторые пираты смотрят на нее, но отводят глаза, встречаясь с ней взглядом.

Она подошла к тому месту, куда отшвырнула шляпу. Подобрала ее и надела на голову, чтобы выглядеть больше похожей на мужчину, на парня, на обычного пирата из Сеньяна.

К тому моменту, когда она закончила заправлять под шляпу волосы, чувствуя на себе взгляды людей, рядом с которыми сидела на веслах и плыла под парусами, Даница поняла, что ее жизнь должна измениться. Прямо сейчас.

Она ощутила глухой удар сердца, словно кто-то сильно ударил в барабан.

От этого нельзя отвертеться. Она только что убила Кукара Михо, чья семья, как говорят некоторые, жила в Сеньяне с того времени, когда возвели его стены. У него пять братьев, влиятельный отец, дяди, много двоюродных братьев и сестер.

А у нее только она одна. Их семья, из трех человек – мать, дед и она – приехали в Сеньян всего десять лет назад, а теперь осталась лишь она.

Иногда ты совершаешь определенный поступок, и все меняется. Она расправила плечи. Подошла к Буничу и купцу. Они стояли, молча, и с ними капитан, переговоры были закончены, их договоренность выполнялась. Товары и золото для Сеньяна, в разумных пределах, чтобы не нарушилось равновесие мира.

Когда они подошла, они повернулись к ней.

Даница сказала, глядя на Марина Дживо:

– Вы поклялись доложить о том, что мы убили того, кто зарезал доктора, и что мы сожалеем об этом.

У него были ярко-голубые глаза.

– Да, – ответил он, – и я это сделаю. Это вы перестреляли из лука серессцев в вашей бухте?

Она проигнорировала эти слова, хотя ее удивил его вопрос. Она повернулась к Буничу. Перевела дыхание. После того, как произнесешь некоторые слова, назад дороги не будет.

– Нам необходимо, чтобы не только он один заявил об этом. Кому-то нужно отправиться в Дубраву и выразить наше сожаление.

– Что? Кто отправится туда, чтобы его повесили?

– Никто. Но я поеду, если этот человек даст гарантию, что меня не повесят.

– Почему? – спросил Бунич.

Он был умным, хорошим вожаком, и она видела, что он уже это обдумывает, что он, собственно говоря, уже понял.

– Потому что я убила Кукара, – ответила она.

– Значит, вы поплывете к нам и извинитесь, чтобы мы убедились в вашей искренности? – спросил купец. – Полагаю, это могло бы…

– Нет, – перебила его Даница. Она смотрела на Бунича, видела понимание в его глазах, и неожиданную печаль. – Нет. Я поплыву с вами потому, что меня в Сеньяне убьют его родственники. Я не могу вернуться домой.

Воцарилась тишина. Капитан корабля, полный, широкоплечий, прочистил горло.

– Никогда? – спросил он.

– Кто может сказать «никогда»? – спросила Даница.

– Ох, детка, – услышала она внутри себя. Она ждала этого.

– Молчи, жадек, иначе я не смогу это сделать.

– Детка, – повторил он и умолк.

Однако она ощущала его боль. И свою собственную, тяжелую, как пушечное ядро, как якорь, опускающийся все глубже в море.

Бунич сказал:

– Я замолвлю за тебя словечко дома, Даница. Ты сегодня утром предотвратила большое кровопролитие.

– В основном, с их стороны, – сказала она. – Не с нашей. Так скажут в Сеньяне. И вы знаете семейство Михо. Что бы вы ни сказали, разве их это остановит?

Она никогда раньше не видела Хранта Бунича таким печальным. Сейчас у него был именно такой вид, в конце необычайно успешного первого рейда сезона.

– Они действительно ее убьют? – спросил купец. Он смотрел на Бунича.

– Я… это вероятно, – ответил Хрант, помолчав. – Мы – жестокие люди.

– Жестокие люди, – повторил Марин Дживо ровным голосом. Потом повернулся к Данице: – Вы хотите отправиться в Дубраву и заявить перед Советом Правителя о раскаянии сеньянцев. А потом?

– А потом – понятия не имею, – ответила она.

И это было всего лишь правдой.

В тот же день, ближе к закату, похолодало. Марин стоит на носу, закутавшись в плащ от холода. Сейчас они идут на юго-восток через море, направляясь к дому, с поднятыми парусами и с попутным ветром. Всегда охватывает трепет, когда землю уже нельзя увидеть с корабля, даже в своем родном море, но они хорошо знают эти воды.