Чернышевский - Лев Борисович Каменев

«Скажите, — писал он своему корреспонденту, стороннику либеральной формулы освобождения крестьян, — неужели невозможно сохранить принцип: «каждый земледелец должен быть землевладельцем, а не батраком, должен сам на себя, а не на арендатора или помещика работать»?… Как скоро допустим, что при эмансипации земля дается в полную собственность не общине, а отдельным семействам, с правом ее продажи, они продадут свои участки, и большинство сделается бобылями… Освобождение будет, когда — я не знаю, но будет; мне хотелось бы, чтобы оно не влекло за собой превращения большинства крестьян в безземельных бобылей. К этому я хотел приготовить мысль образованных людей, давно приготовленных к эмансипации»{70}.

Итак, не освобождение от крепостнической зависимости само по себе занимало мысль Чернышевского. Он считал эту реформу назревшей, неизбежной и настолько элементарной, что она не требовала особой пропаганды с его стороны. Задачей своей борьбы он ставил — создать такие условия освобождения, которые гарантировали бы наибольшее продвижение к социалистическому устройству общества.

Но принцип частной собственности на землю вышел из данного кризиса не ослабленным, а, наоборот, — укрепленным. Задача аграрной революции на базе экспроприации помещичьего землевладения осталась в наследство будущим поколениям, и в течение десятилетий, вплоть до Октябрьской революции 1917 года, продолжала быть одним из основных двигателей революционного процесса. А постольку и традиции революционной борьбы Чернышевского и его программа: поднять крестьянство на социалистическую революцию — не умирали, а оставались необходимой и чрезвычайно важной составной частью всякой подлинно революционной программы и тактики.

Для марксистов ясно, что строить социализм на крестьянской революции и мелком крестьянском земледелии, хотя бы на общинных началах, было утопией. Но именно в этой утопической форме, и только в ней, могла проявиться в России 60-х годов подлинно революционная постановка вопроса о борьбе крестьянства за полное освобождение страны от всяких и всяческих остатков крепостничества. Только ленинизм, опираясь на рабочий класс, освободив эту программу от утопических черт и прежде всего от ложного представления об «едином» крестьянстве, выделив в нем те слои, которые могут итти за пролетариатом в его борьбе за социализм, сумел воплотить ее в жизнь.

V. ПЕРЕОЦЕНКА ЦЕННОСТЕЙ

1. ФИЛОСОФИЯ

ЧЕРНЫШЕВСКИЙ был политиком. Но его политика была неразрывно связана с цельным мировоззрением. Он был политиком-мыслителем. А условиями своей работы он принужден был даже уделять гораздо более времени и места статьям по философии, эстетике, литературной критике, чем собственно-политическим темам. Этими статьями он преследовал те же задачи, которые вдохновляли его политическую деятельность: разрушить господство культуры рабовладельцев над телами и умами человечества, вооружить русскую революцию правильными, научными представлениями о сущности человеческих отношений и тем сделать ее сильнее в предстоящей работе их коренной переделки, в создании новой культуры.

Революционное потрясение, в период которого входила Россия, неизбежно должно было потребовать от руководителей отдельных течений общественной мысли общего обоснования своих позиций. Новая революционно-демократическая идеология должна была вооружиться цельным философским миросозерцанием для тех боев, которые ей предстояли. В этой области положение ее было одновременно и выгодным и невыгодным. Невыгодным оно было в том смысле, что ей противостояли законченные философские мировоззрения, созданные тысячелетиями, глубоко укоренившиеся и готовые в каждый нужный момент представить господствующим группам длинный ассортимент теорий и аргументов.

Это было традиционное религиозное мировоззрение, которое готово было служить свою службу охраны существующего порядка не только в руках официальных мракобесов, но и в руках таких «просвещенных» защитников монархии и дворянства, как славянофилы, с одной стороны, умеренные западники типа Чичерина и Каткова — с другой. Не случайно главным бойцом против Чернышевского англоманский «Русский вестник» и либеральные «Отечественные записки» выставили профессора духовной академии, богослова Юркевича. Недурно с своей точки зрения были вооружены и «левые» представители дворянско-буржуазной идеологии: к их услугам находилась вся система идеалистической философии в ее наиболее высоких достижениях — от Канта до Гегеля. К услугам тех, кому доспехи этой философии казались слишком громоздкими, была эклектическая похлебка, изготовлявшаяся многочисленными профессионалами-философами, вышедшими из школы немецкого идеализма, и в частности довольно распространенная в России философия французского эклектика Кузена.

Революционно-демократическая идеология в России давно напрягала усилия для того, чтобы противопоставить этим системам такое философское мировоззрение, которое могло бы служить теоретической предпосылкой и оправданием революционных задач. Белинский, Бакунин и Герцен были главными представителями этих усилий русской мысли сформулировать на основе западноевропейской философии философские предпосылки революционной практики в крепостнической России. В начале 40-х годов они открыли с чувством величайшей радости и удовлетворения начала подобной философии в сочинениях левых гегельянцев. Но Белинский умер накануне революции 1848 года, Герцен эмигрировал, Бакунин сидел в Алексеевском равелине. Революция 1848 года вызвала реакционное, попятное движение мысли не только в Европе, но и в России. Бывшие единомышленники Белинского и Герцена, их попутчики в деле преодоления религиозно-идеалистической философии быстро и решительно поправели. Цепь развития была оборвана.

Вся работа по подготовке элементов революционно-демократической идеологии ушла в подполье. Легальная литература 1848–1855 годов представляла бесплодную пустыню, выжженую страхом перед революцией. Прилизанный эстетизм, сладенькая водичка идеалистического эклектизма, пикантный анекдотизм («чернокнижие») — вот все, что могла дать тогда легальная литература. Но рядом с этой официальной литературой не прекращало своего существования идейное подполье. Разгром петрашевцев не убил его, а только заставил глубже уйти в себя, отказаться от каких-либо активных проявлений и сосредоточиться на углубленной проработке тех идей, которые в ближайшие года, в той или другой форме, прорвали себе дорогу и в легальную журналистику. Это было подполье разночинцев-студентов, семинаристов, учителей, врачей, литераторов. Здесь хранились традиции Белинского и Герцена, перечитывались и изучались их статьи в «Отечественных — записках» и «Своевременнике». Среди последних были, между прочим, те самые «Письма об изучении природы» Герцена, о которых Плеханов писал впоследствии, что многие их страницы легко принять за произведение Энгельса 70-х годов, а не Герцена 40-х. «Это поразительное сходство показывает, — добавлял Плеханов, — что ум Герцена работал в том самом направлении, в каком работал ум Энгельса, а стало быть, и Маркса». Это важно отметить, потому что Чернышевский в ряде мест указывает именно на эти статьи, как на лучшее, то есть наиболее последовательное и, следовательно, революционное, изложение философских достижений европейской мысли[16]. Если прав Плеханов — а он несомненно прав, — что ход мысли Герцена в этих статьях напоминает ход мысли Энгельса 70-х годов, то очень важно для понимания хода мысли Чернышевского отметить, что эти статьи Герцена были