Костер на льду (повесть и рассказы) - Борис Порфирьев

Пальцы ее вздрогнули и легко сжали мою ладонь. Мы оба замерли от напряжения. Через несколько минут я погладил их — мягкие и горячие, и она ответила мне тем же. Какое уж тут кино! Если еще в первый час мы, хоть и смутно, все же видели кое-какие сцены, мелькав­шие перед нами на экране, то сейчас забыли обо всем на свете, кроме переплетшихся пальцев. Но оказалось, что Иришка владела собой лучше меня. Она каким-то образом умудрилась почувствовать, когда картина кончится, и нежно, но настойчиво высвободила руку.

Когда зажегся свет, Иришка поднялась, стараясь не встречаться со мной взглядом, и, расправляя складки на платье, заговорила о картине преувеличенно громко. Мы так и расстались, боясь посмотреть друг другу в глаза.

Я несколько дней жил воспоминанием о ее мягкой, нежной руке, но что-то меня удерживало от новой встре­чи и заставляло обходить вышку по соседним улицам. Однако куда бы я ни уходил, она отовсюду была видна. Сидя в поле, опустив ноги в прохладу канавы, я не спускал глаз с вышки; спички капризничали в моих ру­ках, ломались, зажигаясь с трудом, папироса трещала от сильных затяжек. С нежностью я смотрел на девичью фигуру в защитной форме, маячащую в голубом небе, и, усмехаясь, говорил себе, что это может быть вовсе и не Иришка — мало ли там дежурит девчонок.

Не знаю, когда бы мы с ней еще встретились, если бы я не увидел ее однажды в нашем зале перед началом кино. Держась за плечи подруги, она весело разгова­ривала с ребятами. Увидев меня, Иришка вспыхнула. Когда я поклонился, она подошла ко мне, оставив по­другу, и смущенно спросила, почему меня не было видно эти дни. Я сказал, что болела нога.

— Бедненький, — произнесла она участливо, и мы первый раз встретились взглядами. И оба смутились.

Она проговорила:

— Я хотела послать вам записку, но вы мне не на­звали даже своего имени.

Я сказал, как меня зовут.

— А вы вспоминали обо мне? — спросила она.

— Все время.

Она незаметно и торопливо пожала мне руку.

По-моему, мы оба только и ждали, когда начнется кино...

Едва выключили свет, как она сама сразу же оты­скала мою руку и прижалась ко мне горячим плечом.

После кино я пошел ее провожать. Мои костыли гулко стучали по деревянным тротуарам. В небе висел желтый серпик луны. Где-то журчал ручей.

Иришка остановилась около низенького темного домика. Лениво тявкнула собака во дворе и звякнула цепью.

В свете луны я увидел бледное Иришкино лицо; тень от ресниц падала на щеки; может, от этого глаза ее казались большими... Я сжал ее лицо ладонями и нелов­ко прикоснулся к нему губами. Она не оттолкнула меня, молча обняла за шею и поцеловала долгим поцелуем, от которого у меня перехватило дыхание. С грохотом упал костыль, и когда я наклонился за ним, Иришка чмокнула меня в висок и побежала.

— Ты куда? — спросил я прерывающимся от волне­ния голосом.

Она остановилась. Закинув руки за голову, поправ­ляя прическу, сказала, смеясь:

— Неужели ты думал, что я здесь живу? У нас тоже казарменное положение. Как и тебе, придется сейчас отчитываться за опоздание. Спокойной ночи!

Она сделала несколько шагов, потом обернулась и сказала:

— Ты возвращайся через окно. Мне тоже девчата откроют.

Я смотрел, как она бежит вдаль по сонной улице.

Впервые мне пришлось возвращаться в госпиталь испытанным другими способом — через окно в бывшей раздевалке, превращенной в склад сестры-хозяйки, и че­рез бильярдную.

Разные мысли лезли ночью мне в голову. Чтобы уснуть, я решил выкурить папиросу у окна. Дым изви­вающимися струйками тек кверху. В вышине перелива­лись звезды. Луны не было видно, но из-за крыши падал ее свет. На волейбольной площадке лежали тени от столбов. Я спрашивал себя, люблю ли я Иришку, и ста­рался уверить себя, что нет. Однако стоило мне вспом­нить о ее мягких теплых губах, как я уже ни в чем не мог разобраться.

Странными были наши дальнейшие встречи. Мы стеснялись глядеть друг другу в глаза, разговаривали на «вы». Даже когда я шутил и называл ее Ириской вместо Иришки, она смотрела на меня настороженно, и я не мог понять по выражению ее лица, улыбнется она в следующее мгновение или обидится. Но во время кино все было так же чудесно, как и в первый раз, а если мне удавалось ее провожать, мы переходили на «ты»... Как-то она спросила меня, когда мы сидели на скамейке:

— Помнишь, как мы с тобой познакомились?

— Конечно. Как хорошо, что нам помог случай, — сказал я, не выпуская ее руки.

— Ой, какой ты смешной! — воскликнула она и, вы­дернув пальцы, хлопнула в ладоши. — Глупый, да это я бросила нарочно: ты мне понравился.

Она взъерошила мне волосы.

— Серьезно? — спросил я удивленно. — А если бы я не поднял записную книжку?

— Поднял бы, — возразила она уверенно.

Хотя мне польстило, что я ей понравился до зна­комства, но вся история почему-то оставила горький осадок. И когда Иришка пригласила меня на вечеринку, которую их девушки устраивали в субботу, я отка­зался.

— Почему? — удивилась она.

— Поздно. Если вы собираетесь к десяти, то, зна­чит, долго засидитесь. А ты знаешь, что у нас в один­надцать отбой.

— Раньше нельзя. Мы идем к зенитчикам. Два знакомых офицера снимают частную квартиру. А они до десяти дежурят... Пойдем? Будет весело. У ихней хозяйки есть патефон.

— Нет. Знаешь, как-то неудобно объяснять дежур­ному врачу, почему пустовала твоя койка.

— Ну-у, — протянула она разочарованно.— А ты по­проси увольнительную. Придумай что-нибудь. Скажи, что родственники приехали.

— Нет, я так не умею.

Она убрала руку с моего плеча и отодвинулась.

— Не придешь?

Я отрицательно покачал головой.

Тогда она поднялась со скамейки.

Я бы не удивился, если бы она ушла, не попрощав­шись. Но она честно решила испробовать все методы, чтобы уговорить меня.

Сорвав стручок акации, она сделала свистульку и, наклонившись, по-озорному свистнула мне в лицо. По­том отшвырнула стручок, прижалась ко мне, взъеро­шила мои волосы.

— Сделаешь это ради меня?

Я вспомнил записи в книжке, вспомнил, что она нарочно была брошена к моим ногам, и у меня опять стало горько на душе...

— Что ты за парень? Любой бы сделал это ради девушки, — сказала она обиженно.

«Володя бы сделал... — подумал я.— Но ведь не ради нее, а ради Лады..» И промолчал. Мне хотелось, чтобы Иришка ушла.

И она, словно прочитав мои мысли, не замедлила это сделать. А я сидел, облокотясь на костыли, и слу­шал, как удалялись ее шаги.

«Все кончено», — сказал я себе с усмешкой.

Однако утром не удержался и спросил у нашей ня­нечки, не знает ли она, где живут офицеры-зенитчики.

Мир Раменки был тесен, и она знала.

После ужина я ушел за поселок. Прислонившись к стогу сена, смотрел на трубы ГРЭС. Вечер был на­столько ясным, что я мог сосчитать их все. Вскоре стек­ла станции засверкали расплавленным золотом. Незаметно начало смеркаться. На небе появилась первая звезда. Крупная, она мерцала зеленоватым светом. Ко­гда совсем стемнело и звезды высыпали на небосклоне, я поднялся. Подходя к поселку, я почувствовал, что но­ги мои промокли от росы.

Звуки патефона заставили меня остановиться и сесть на лавочку у соседнего дома. Рядом, в палисаднике, белели цветы табака. Их запах был так резок, что пере­бивал все остальное. Я протянул руку сквозь реечки и сорвал один цветок. Он пах дурманяще.

Зачем я тут сидел, я не мог бы себе объяснить...

Но вот звякнуло кольцо у соседней калитки, и вы­шла Иришка. На ней было то же платье, в котором она явилась в первый раз в кино. Она сделала несколько шагов вдоль палисадника, но вернулась и потому не заметила меня. Постояла у ворот. Снова скрипнула калитка.

Вполне возможно, что Иришка ждала меня. Но я не мог пойти к ней. Я вспомнил, как нам было неловко встречаться днем, как мы избегали смотреть друг другу в глаза... Нет, очевидно, это была не любовь... Тогда не лучше ли сразу поставить на нашей игре точку?.. Я вздохнул и, поднимаясь с лавочки, подумал, что от этого решения мне не очень-то легко. Потом я вспом­нил Асю и подумал, что совсем не тоскую по ней. То же самое будет и теперь —- пройдет несколько месяцев, и я забуду Иришку... Другое дело, если бы мне встре­тилась такая девушка, какая встретилась Володе... Хва­тит, точка! «Если хочешь, чтобы тебя полюбила девушка, похожая на Ладу, будь таким, как Володька, — сказал я себе. — Он вернулся на фронт, а что ты сделал для этого?»

Я казался себе сейчас маленьким и ни к чему не при­годным. Одиночество давило меня, как гора. А ведь даже под Ленинградом, когда пришло известие о мами­ной смерти, я находил силы разговаривать с Гольдманом. Почему же теперь меня не тянет к окружающим? Ведь это такие же люди, что и в блокадном госпитале. Вон с каким ожесточением они разрабатывают планы вторжения в Германию — ни дать, ни взять стратеги-маршалы! Какие казни они придумывают Гитлеру! Как бы мы смеялись с Володей над их нецензурными вариан­тами!.. Неужели все оттого, что сейчас все так определен­но стало с моей ногой? Или от безделья?.. Счастливец Володька — вернулся на фронт... И он делает свое дело, чтобы ускорить победу! А что сделал я для этого?..