Костер на льду (повесть и рассказы) - Борис Порфирьев

Я вышел на улицу, посредине которой пролегал буль­вар. Это была самая широкая улица из всех, что я видел в своей жизни.

Я уселся на скамейку и достал кусок хлеба. Старик в кепке с наушниками наблюдал за мной, глядя поверх газеты. Через несколько минут мы уже были друзьями; может быть, этому помогла моя откровенность.

— Дети, дети... — сказал он.

Его сын погиб в сорок втором, — его надежда и ра­дость.

Мне захотелось снять перед ним шапку, но я сдер­жался. Мы разговаривали около часа.

— Не горюйте, — сказал он, — я устрою вас в гости­нице. У меня там работает зять. Тоже инвалид, как и вы. У них обычно останавливаются комсомольцы вроде вас. Бывают и военные, без паспортов. Идемте, я позвоню ему.

Мы встали и, опираясь на палки, пошли через дорогу. Он отыскал гривенник и вошел в кабину телефона-автомата. Десятью минутами позже я уже сидел в трамвае и махал ему рукой. Трамвай шел узкой улицей мимо старинных домов из красного кирпича. Я смотрел через грязное стекло. Река под мостом лежала серая от копо­ти, холодной сталью поблескивали полыньи. У Киевского вокзала я сошел. В подъезде гостиницы швейцар внима­тельно осмотрел мою мятую шинель, но ничего не ска­зал. Мне пришлось долго ждать. Я сидел смирно, чув­ствуя себя здесь лишним. У барьера толпилось много народа. Мелькали солидные мужчины в меховых шап­ках, с пухлыми портфелями... Вся эта история показа­лась мне авантюрой. Но потом ко мне подошел парень в гимнастерке с заткнутым за пояс рукавом и весело сказал:

— Привет! Это, очевидно, о тебе со мной разгова­ривал отец?

— Да.

— Обещаю дня на два-три. Не дольше.

— Вполне достаточно. И большое спасибо.

— Чудак, — рассмеялся он. — Ты где воевал?

Я объяснил.

— А я здесь, — он ткнул пальцем перед собой. — Со­всем рядом с домом меня ранило, под Малым Ярославцем.

Когда все было готово, я еще раз поблагодарил его.

Он снова рассмеялся:

— Чудак! Мы же оба фронтовики.

В моем номере оказалось две кровати. На одной из них лежал усатый мужчина и читал «Огонек». Не дав мне опомниться, он спросил:

— Не подскажете, как назвать одним словом ква­шеное топленое молоко?

— Варенец.

— Правильно. А я никак не мог угадать... Вот чер­тов кроссворд, — говорил он ворчливо, вписывая слово в клеточки. Потом отложил журнал в сторону и спро­сил меня, откуда я и по каким делам.

Мы долго с ним разговаривали, лежа на койках, разделенных столом. Я все ждал, когда нога перестанет болеть, и представлял, как мы с Ладой встретимся. По­том я подумал: а что, если мы встретимся на матче бок­серов? Это могло бы сгладить остроту встречи. Дейст­вительно, зачем мне ехать на Беговую, не лучше ли сойтись на матче?

За обедом сосед объяснил мне, как проехать к Ко­лонному залу.

Прямо в кассе Дома Союзов я взял билеты на бокс и из автомата позвонил Ладе. Она уже была дома. Сейчас, сказали мне, она подойдет.

Стараясь сдержать дрожь в голосе, я произнес:

— Ладочка, это я, Саша Снежков. Здравствуй.

В трубке, кроме треска, ничего не было слышно. Потом раздался глухой растерянный голос:

— Здравствуй, Саша. Ты откуда говоришь?

Я объяснил.

— Хорошо, я сейчас приеду. Только договорюсь с со­седями, чтобы тебе можно было переночевать.

— Не надо, Ладочка, — сказал я.— У меня все в по­рядке.

Когда я повесил трубку на рычаг, огромное спокойст­вие охватило меня. Я выбрался из толпы и, прислонив­шись к цоколю дома, закурил папиросу из заветной пач­ки. Сегодня я мог позволить себе эту роскошь. Мне нра­вилось высокое здание, которое стояло по ту сторону улицы, мне нравились принарядившиеся к вечеру моск­вичи, мне нравились проносившиеся с шелестом трол­лейбусы.

Ладу я сразу узнал. Стройная, как лозинка, она про­биралась сквозь толпу. На ней было старенькое легкое пальто в талию и берет.

Мы взялись за руки и долго глядели друг на друга. Толпа нас обтекала, люди толкали нас, наступали нам на ноги, но мы ни на что не обращали внимания...

Когда мы сдавали пальто и шинель в раздевалку, вестибюль почти опустел. Электрический звонок прозве­нел два раза. Мы поднимались по белой широкой лест­нице одними из последних. Свои места мы уже отыскали при выключенном верхнем свете. Усаживаясь, я поко­сился на Ладу. Лицо ее мне показалось спокойным, но круги вокруг глаз были еще синее. Очевидно, она часто плакала.

Я отыскал ее руку и молча пожал.

Она вздрогнула.

Я почти все время смотрел на нее сбоку, хотя на ринге происходили интересные схватки. В конце концов Лада заметила мой взгляд и кивнула в сторону сцены. Однако бокс не шел мне на ум. Я думал о своем друге, о неудавшейся Ладиной жизни. Только в самом конце, когда со сцены объявили имя знаменитого боксера, я пе­рестал смотреть на Ладу. Но зрелище, кроме огорчения, мне ничего не приносило. Оно бередило мою рану, под­черкивало, что на спорте для меня поставлен крест. Что ж, никого винить нельзя в том, что я стал инвали­дом. Однако обидно, что эти боксеры всю войну про­сидели в тылу... Если бы моя жизнь сложилась, как у них, я сейчас, наверное, тоже бы выступал на столич­ных аренах... Мои мысли расплывались, я не мог ни на чем сосредоточиться, мой взгляд останавливался то на Ладе, то на дерущейся паре.

Потом я неожиданно поймал себя на том, что не спускаю глаз с ринга. Да, хорош был молодой парень, сражающийся с прославленным бойцом: он уже на про­тяжении двух раундов оказывал ему великолепное со­противление. Я незаметно для себя наклонился вперед. Но вот стремительный удар бросил парня на канаты, и в публике закричали: «Повис!» И сразу после этого закончился раунд. Только тут я вспомнил о Ладе.

— Тебе не скучно? — спросил я извиняющимся то­ном. — Не ругаешь, что вытащил тебя сюда?

— Нет. Этот молодой — до чего он упрям!

Я подумал, что она права. Во втором раунде он драл­ся так же хорошо, как и в первом. Но все-таки это разве чего-нибудь значило, когда он имел такого про­тивника? Молодой не был достаточно опытным, чтобы не проиграть этот бой. Если я не ошибаюсь, он уже дваж­ды побывал в нокдауне: один раз лежал, другой — стоял на колене; часто он ударялся спиной о канаты. Тогда в публике кричали: «Повис!» Но я мог поклясться, что парень ни разу не висел на канатах.

— Он проигрывает? — спросила Лада.

— Да.

— Вот никогда не думала, что проигрывающий мо­жет вызывать восхищение.

Молодой сидел в углу перед нами, и мы могли хоро­шо его рассмотреть. Он откинулся, положил руки на канаты и закрыл глаза. Пот стекал по его лицу. Один из секундантов, высокий, худой, в полосатом пуловере и серых спортивных штанах, обмахивал его полотенцем. Другой, в свитере, оттягивал резинку его трусов. Очень домашнего вида человек стоял над боксером и гладил его плечи. Это был тренер. Он еще ни разу не накло­нился к своему боксеру, чтобы сказать ему что-нибудь на ухо.

Противник сидел в противоположном углу. Встретив на улице, я бы его, конечно, не узнал. Но здесь, на рин­ге, он очень походил на свои портреты. Даже было удиви­тельно, что он не изменился. На его переносице белел шрам — память о схватке, в которой он уступил звание абсолютного чемпиона страны. До этого он был непо­бедим. Он выигрывал все встречи в Чехословакии, Фин­ляндии, Норвегии, Дании, Польше. Побили его в три­дцать восьмом осенью, когда я начинал второй курс в институте. Помню, мы много об этом говорили с друзьями.

Обо всем этом я рассказал в перерыв Ладе.

В следующий раунд все было по-прежнему. Парень не хотел висеть ни на канатах, ни на противнике. Он шел напролом. Никто не ожидал, что он продержится так долго против Старика, как любовно звали бывшего чем­пиона. Многие аплодировали молодому. Но вот Старик неожиданно ударил коротким ударом снизу в печень, и парень свалился на брезент. Удар был до того стреми­телен, что Лада его даже не заметила. Она испуганно схватила меня за руку. Однако я-то знал, сколько встреч Старик кончал своим знаменитым апперкотом в печень.

Парень грохнулся, и в зале наступила тишина.

Это был нокаут...

Я поймал себя на том, что сижу сгорбившись, опу­стив плечи, и смотрю на опустевший ринг, освещенный юпитерами.

Очевидно, чтобы замять замешательство, возникшее из-за моего молчания, Лада сказала:

— Давай еще посидим. Зачем с твоей ногой тол­каться в раздевалке.

Я словно вернулся из другого мира.

— Да, — сказал я, — давай посидим.

Позже, когда мы одевались, она произнесла задум­чиво:

— Володя, наверное, тоже любил бокс.

Первый раз за весь вечер было произнесено его имя.

Я ответил торопливо и горячо:

— Не мог не любить. Он был настоящим парнем.

Все так же задумчиво она сказала:

— Как странно, мы были с ним такими близкими, собирались пожениться, а ведь совершенно ничего не успели узнать друг о друге.