Костер на льду (повесть и рассказы) - Борис Порфирьев

В зале ожидания стоял гул. Я взглянул на часы. До отхода поезда еще оставалась уйма времени. Я прохо­дил из зала в зал в поисках места. Шел медленно, опи­раясь на палку, и не сразу понял, что кто-то меня окли­кает. Я обернулся и встретился взглядом с женщиной в старенькой телогрейке; она держала на руках спящего ребенка.

— Смотрю, второй раз проходите мимо. Садитесь. Наденька, уступи место бойцу. Видишь, он с палочкой.

А буквально рядом сидел мой ровесник и, как мне показалось, с наглой улыбкой наблюдал за нами. От этого взгляда меня начал бить нервный озноб. Я с не­навистью взглянул на его холеное лицо, на его желтое полупальто, сшитое из материала под замшу, на блестя­щую коричневую высокую шапку, на клетчатый шарф, завязанный пышным узлом. Я втиснулся на место, осво­божденное девочкой, и сказал ему сухим дрожащим голосом:

— А сейчас молодой человек освободит место ре­бенку.

Он молча нагло смотрел на меня.

— Ты! Пижон в бабьем шарфе! Не слышишь?! — взорвался я.

Не вставая, все так же глядя на меня, он сказал:

— Своим хамством вы позорите шинель, которую надело на вас государство.

Я схватился за палку.

Только тогда он поднялся и, сдув несуществующую пушинку с широкого плеча, пошел прочь. Я смотрел, как он идет походкой уверенного в себе человека, дер­жа в пальчиках оранжевую папку-портфель.

— Паразит, — сказала женщина, укачивая проснув­шегося малыша. — Видать, никто у него в семье не ра­нен.

Я вытащил дрожащими руками папиросу, потом при­шел в себя и смял ее.

— Откуда только берутся такие на нашу шею, — продолжала она. — Пришел, сказал мне, что на скамей­ках спать нельзя, разбудил мою Наденьку и уселся...

Меня все еще бил озноб. Впрочем, может, из-за того, что потянуло холодом: за нашими спинами началась посадка на какой-то поезд. Галдящая очередь двигалась перед глазами. Люди тащили чемоданы, тюки, фанерные баулы с привязанными жестяными чайниками. Неожи­данно очередь оборвалась. Пробежали еще один-два человека, и все успокоилось. Мимо прошла старушка с совком и щеткой.

Словно из другого мира, до меня доносился голос соседки:

— ...Отца нашего выписали из госпиталя... В Сиби­ри... Он на работу устроился... Токарь знаменитый был на весь завод... И сейчас, пишет, почет ему на новом месте... Вот к нему и пробираемся... Целую неделю на вокзале провалялись... Слава богу, хорошие люди по­могли — билеты достали...

Опять началась посадка, и опять галдящая толпа двигалась перед нами.

— А-а-а... — укачивала женщина ребенка.

Я достал из кармана газету и, постепенно успокаи­ваясь, начал читать новости.

Я прочитал сводку Информбюро, потом передовую о героях фронта и тыла. Когда были прочитаны и сти­хи, и подписи под фотографиями, я поднял взгляд на электрические часы и подумал, что время словно оста­новилось.

Прочитав последнюю страницу, я снова поднял глаза. Удивительно! — по проходу шел Петр Васильевич. Он шагал через лежащих на полу людей, через чемоданы и мешки и отыскивал меня глазами.

Я окликнул его. Он обрадовался, услыхав мой голос, и торопливо пробрался ко мне. Он сказал, что очень обиделся, не застав меня в номере; надо было подождать его хотя бы из вежливости, хотя бы затем, чтоб попро­щаться; он ведь знает, что поезд мой отходит в пять часов.

Я стал оправдываться, но он махнул рукой и начал журить меня за табак. Но я видел, что он очень растро­ган. Он стоял передо мной в телячьем пиджаке, в белых высоких валенках с галошами и смотрел на меня из-под очков детскими глазами, и казалось, что сейчас из них брызнут слезы. Он был растроган и обижен, все вместе. И он походил на ребенка, только с усами.

Мне стало жалко его, и я извинился.

Петр Васильевич расстегнул пиджак, порылся в кар­манах и протянул мне трубку.

— Это вам.

— Ни за что не возьму...

— Вам, вам. Держите. Обкуренная. У меня их много. Люблю обкуривать.

Не знаю, правду он говорил или нет, но мне при­шлось принять подарок.

И в это время я увидел Ладу. Она беспомощно огля­дывалась по сторонам.

— Минутку, — сказал я торопливо Петру Василье­вичу и, забыв о палке, пошел навстречу Ладе.

Поправляя выбившиеся из-под берета волосы, накло­нив голову, она объяснила:

— Знаешь, я отпросилась на час раньше и решила, что еще застану тебя, — и взглянула на меня своими большими глазами.

— Пойдем, я тебя познакомлю со своим соседом по номеру.

Мы усадили Ладу на мое место; она склонилась над ребенком, лежащим на руках женщины, и приоткрыла одеяльце:

— О, какой бутуз! Красавец! А глазищи! Саша, по­смотри, какие глазищи. — Она взглянула на женщину.— Весь, наверное, в отца?

Женщина счастливо улыбалась.

— Дай вам бог такого же сыночка, — сказала она, переводя взгляд с Лады на меня.

— Саша, — рассмеялась Лада, прижавшись к моей руке на мгновение,— нас принимают не за тех... — Она повернулась к женщине: — Мы просто друзья. Пони­маете, друзья?

— А как же без дружбы, девушка, милая?

Лада, все еще не согнав улыбки с лица, положила руки на плечи девочке, откинула волосы с ее лба и по­хвалила:

— Ну, а старшая в маму. Такая же красавица.

Я посмотрел на улыбающуюся женщину, и она, дейст­вительно, показалась мне красивой. На сердце у меня потеплело. Но только позже, когда мы проводили Петра Васильевича, я понял, откуда это чувство: Лада оттаяла; она сегодня смеялась — впервые за эти дни, проведен­ные нами вместе, и, очевидно, впервые за все эти долгие тоскливые месяцы.

— Лада, — сказал я, останавливаясь у буфета. — Я хотел угостить тебя шоколадом. Но давай сделаем так: подарим его той девочке?

— Ну, о чем ты спрашиваешь, глупый?

— Только отдашь ты. Ладно?

— Как хочешь.

Я достал две тридцатки — почти последние из своих денег — и, получив двадцать рублей сдачи, купил шоко­ладный коммерческий батон; на обертке его были нари­сованы журавль и лиса.

— Я пойду на перрон, покурю.

— Хорошо, я догоню тебя.

Мой поезд стоял на первом пути. Наступили сумер­ки, и под крышей дебаркадера было темно. Синие лам­почки светили мертвым светом. Я достал папиросу и закурил.

Подошла Лада, взяла меня под руку, потрогала вещевой мешок, висящий на спине.

— Почему он такой тяжелый? Такой пустой и такой тяжелый?

— Я купил диск, — объяснил я, сдувая пепел с па­пиросы.

— Диск?

— Да. Такой, который метают.

— Почему ты не сказал мне? Я бы тебе подарила на память.

Продолжая курить, я признался:

— Я и сам не ожидал, что куплю. Вышло все слу­чайно. В этом виноват бокс, который мы смотрели, и еще... один спортсмен, которого я вчера увидел.

— Знакомый?

— Нет, — покачал я головой. — В первый раз видел; около института физкультуры.

— А причем здесь бокс? — спросила она осторожно после молчания.

— Помнишь Старика? Прозвище ему действительно дали за возраст. И за опыт. Так вот, он нашел в себе силы, чтобы выиграть бой у молодого, отличного бок­сера... Так уж мне-то сам бог велел найти в себе эти силы... Кроме того, он оказался фронтовиком. — Я вы­бросил папиросу, и мы медленно пошли по пер­рону.

— Ты там не только делаешь зарядку с выздорав­ливающими, но и занимаешься спортом? — спросила Лада.

— Нет, — покачал я головой. — Но приеду — буду. Нужна нагрузка на ногу.

— Я думала: главное для диска — руки.

Я горько усмехнулся.

— Нет. Один наш крупный специалист по легкой атлетике сказал: «Фигурально выражаясь, диск метают ногами»... Я, может, даже заведу велосипед.

— Велосипед... — повторила она задумчиво. — Зна­ешь, мне Володя рассказывал, что мечтой его детства был велосипед.

Когда она заговорила о Володе, я вздрогнул: «Зна­чит, она ни на минуту не забывает о нем».

А она продолжала:

— На руднике, где он рос, был сын главного инже­нера, ему подарили велосипед... Единственный велосипед во всем поселке. Все ребята с завистью смотрели на него. А мальчик никому не давал прокатиться. Исклю­чением был Володя, потому что он бил этого маменьки­ного сынка и играл лучше всех в бабки... как он называл, в «панки»... Катался он так: разбежится и ляжет на живот... Расплачивался за это самыми лучшими бабка­ми... Но так всю жизнь велосипед был чужим... И, в об­щем, недосягаемым... Позже, когда Володя окончил десятый класс, в город, где он жил, вернулись два его друга... Оба работали на золотых приисках. Они при­везли целую кучу каких-то купонов, которые получили за добытое золото, и позвали Володю путешествовать на юг... Это были удивительные друзья — у них было все общее: и последний кусок хлеба, и большие деньги... Они объехали Крым и в Киеве, в торгсине (помнишь, были торгсины?) купили по велосипеду... На купоны... Велосипед стоил там двадцать пять рублей... И поехали по Киеву. Забрались на какую-то гору, по-моему, к Кие­во-Печерской лавре, и прокляли велосипеды... Старший, заводила, говорит: «К черту велосипед, лучше ездить на поезде; да и в поезд нас с ним не пустят». Поставил его, пнул ногой — и велосипед укатился под откос. Володя поставил и пнул. Третий друг поставил и пнул...