Костер на льду (повесть и рассказы) - Борис Порфирьев

Нога не болела, тело мое наливалось силой, настрое­ние было хорошим, и я писал Ладе бодрые письма, акку­ратно получая ответы. Жажда деятельности по-прежне­му не покидала меня, но я не находил выхода для своей энергии. Видимо, это и заставило меня вспомнить о диске, который скромно притаился в вещевом мешке под кроватью. В теплый денек, когда таяли прозрачные сосульки и на липе, растущей подле нашего барака, весело чирикали воробьи, я вышел с ним на волейболь­ную площадку, очертил тростью круг, закрутился в пру­жину и запустил его с силой. Движения, которые у вся­кого дискобола бывают автоматическими, давались с огромным напряжением. Я не смог выпустить диск под необходимым углом и сообщить ему скорость, которой я добивался, сдавая нормы на значок ГТО. Больше того, он не хотел лететь у меня плашмя. Я был рад, что в этот день все ушли за дровами и никто не мог посме­яться надо мной. Я оглянулся на барак и посмотрел, не наблюдает ли за мной сестра, но окна были пусты. По-моему, никто не следил за мной и из госпиталя. Снова и снова я становился в круг и швырял диск с ожесто­чением. Раз от разу броски получались удачнее, и мне от этого стало весело.

Позже, вечером, когда старшина в нерешительности замер у моих дверей, я понял, что он удивлен, услышав мое пение. Но я не только не замолчал, а, наоборот, за­пел еще громче. Я пел песню о бойце морской пехоты, которому все удается, потому что у него легкая рука.

Как ни велико было искушение возобновить трени­ровки на следующей неделе, когда предстоял очередной поход за дровами, однако я заставил себя присоеди­ниться к солдатам. Старшина деликатно предложил мне сесть на лошадку, но я отказался. Идти было по-преж­нему трудно. Я старательно выбирал дорогу и не чувст­вовал себя таким разбитым, как в тот раз. Однако, как я ни берег себя, возвращаться пришлось опять на ло­шадке. Нога, конечно, болела, но совместными усилиями со старшиной мы стянули валенок. Опухоль меня огор­чила, и я было взгрустнул. Конечно, все дело было в валенках. Просить подшитые? Надеть в следующий раз ботинки? И вдруг меня осенило — лыжи! Ну, ко­нечно! Как же я до этого не додумался раньше? Вот что защитит мою ступню! Выход был настолько удачен, что я чуть не запел среди ночи.

И действительно, раздобыв лыжи, я почувствовал себя на них если не богом, то, во всяком случае, полу­богом. Теперь, отправляясь на торфяное поле, я обгонял всех и возвращался без помощи хмурого Галабурды.

Мне до того понравилось ходить на лыжах, что я с тоской смотрел на таявший снег, на ручьи, которые потекли по улицам Раменки.

Вскоре зазеленела трава, под моим окном высыпали желтенькие одуванчики. Я всегда любовался этим скромным цветком, на который у нас не принято обра­щать внимания, и сейчас набрал их букетик и поставил в стакане на стол. А Лада писала, что купила первые ландыши. Мне было дорого все, о чем она сообщала: смотрела в театре «Русских людей»; получила ордер на туфли; вчера опять насмешила хозяйка — не встала к чаю, потому что на плече спал Мурик; а когда он проснулся, сказала Ладе назидательно: «У кардинала Ришелье кошка уснула в рукаве; он приказал обрезать рукав, чтобы не будить ее, и только тогда поднялся. А его ждал сам король!»...

Я был просто влюблен в эти милые Ладины пустяки.

Почти все бойцы из батальона выздоравливающих ушли на фронт, их заменили новые люди, но никто уже не боялся холодных обтираний, потому что на перво­майском вечере начальник госпиталя зачитал мне бла­годарность, в которой говорилось, что в прошедшую зи­му в нашем батальоне не было случаев гриппа.

В мертвый час я выходил иногда на волейбольную площадку, чтобы заняться диском, и то, что кто-нибудь видит мои неудачные броски, уже не смущало меня.

Впрочем, кроме пробегавших по двору сестер, в это время следить за мной было некому, и только однажды мне показалось, что я видел в окне комиссара. Я не ошибся: как-то открылось именно это окно, и комиссар окликнул меня.

Впившись пальцами в поверхность диска, я поднял к нему лицо.

— Снежков!— крикнул он.— Я прошу вас зайти ко мне.

Не выпуская диска из руки, я пошел через волей­больную площадку к госпиталю.

Глава девятая

В этом зареве ветровомВыбор был небольшой,—Но лучше прийти с пустым рукавом,Чем с пустой душой.(Михаил Луконин).

Когда я вошел к комиссару, он расхаживал из угла в угол. Увидев меня, он сделал несколько торопливых шагов навстречу, пожал мне руку и, не выпуская ее, сказал, как полгода назад:

— Мне нужно поговорить с вами о важном деле.

— Я к вашим услугам.

— Полчаса назад мне звонили из обкома партии: получен приказ Государственного Комитета Обороны...

Он не докончил фразы, подвел меня за руку к окну и, по-отечески обняв за плечо, спросил:

— Видите на горизонте дымки?

Я улыбнулся:

— Они целый год у меня перед глазами.

— Ну, а перед глазами, так нечего вам объяснять. Это - ГРЭС.

— Слышал.

— А если слышали, так знаете, что зависит от ее работы. Наших танков ждет фронт. Торф для нашего областного города, в котором расположена ГРЭС, — самое узкое место. Не получит она торфа — остановятся заводы. Поэтому постановление ГКО о мобилизации специалистов железнодорожного транспорта особенно важно для нашей области.

— Все ясно,— сказал я.

— Как офицер, вы демобилизованы. Даже мы не имеем права задерживать вас у себя. Но как комсомо­лец, вы всегда должны быть готовы пойти на прорыв. Так же, как и мы — коммунисты.

— Я думаю, что вопрос исчерпан,— сказал я, хотя все это было для меня неожиданностью.

Он уселся в кресло и, взяв из моих рук диск, рас­сматривая его, произнес:

— С удивлением я наблюдаю из окна, как вы зани­маетесь с этой штукой. Сколько все-таки в вас упорства и, я бы сказал, мужества, даже зависть берет порой...

Я смутился и, помолчав, признался ему:

— Нет, это совсем не так. Бывало, я распускался, как маменькин сынок, и совсем отчаивался.

Глядя на меня устало и, как мне впервые показа­лось, близоруко, он сказал:

— Не мудрено, когда по три дня нельзя валенка снять, потому что нога стала, как бревно...

Меня поразило, что он знает даже об этом.

А он выдвинул ящик стола и, достав блокнот и поли­став его, поднял на меня глаза.

— Знаете, читал я на днях на сон грядущий пере­писку Николая Островского с женой... Попались мне такие слова: «Итак, да здравствует упорство! Побеж­дают только сильные духом! К черту людей, не умею­щих жить полезно, радостно и красиво. К черту сопли­вых нытиков! Еще раз да здравствует творчество!»... Пусть эти слова будут моим напутствием вам... Отдох­ните денька два, заместителя мы вам найдем, и отправ­ляйтесь в область... Ну, будьте счастливы! Очевидно, попадете на работу в торфотрест. Он, кстати, в квар­тале от моей семьи. Вот вам адрес — зайдите как-нибудь.

Спускаясь по лестнице, глядя, как раненые гоняют костяные шары бильярда, я думал: «Вот и хорошо. Здесь меня заменит любая девчонка, а я буду зани­маться настоящим делом». Позже, когда я лежал на койке, крутя в пальцах одуванчик, у меня возникла мысль, что в областном городе я отыщу опытного тре­нера и поговорю с ним насчет занятий диском; что он, интересно, скажет?

Однако с мечтой о тренере мне пришлось расстаться, когда двумя днями позже я сидел в кабинете началь­ника транспортного отдела торфотреста. О том, чтобы остаться в областном городе, не было и речи. Люди тре­бовались на предприятия. Меня направили на Быстрянстрой и объяснили, как туда добраться, но когда узна­ли, что я приехал с Раменки, сказали:

— Ну, от Раменки там рукой подать. Не больше пят­надцати километров. Доберетесь с попутной лошадкой.

Начальник отдела, объясняя это мне, торопился, совал в портфель какие-то бумаги. Я поблагодарил его и вышел на улицу. Лил сильный дождь. Я перебежал дорогу и спрятался под широким балконом почты. Дождь остервенело хлестал по асфальту, бурлящие по­токи мчались по обочинам. Первый весенний гром рас­калывал небо.

Дождь прекратился неожиданно. Выглянуло солнце, облака разбежались. А чуть позже, когда я сидел в ва­гоне и смотрел на промытые дождем зеленеющие поля, через все небо перекинулась яркая радуга. Где-то я чи­тал, что человек, прошедший под ее аркой, становится счастливым...

И на другой день брызнул дождик, маленький, и сно­ва появилась радуга, и я, шагая по прибитой пыли про­селочной дороги, думал о том, как бы мне дойти до тех мест, где радуга перекинула свой мост. Вот здо­рово бы пройти под ней где-нибудь перед Быстрянстроем!

Шинелка висела у меня на руке, за спиной в вещ­мешке болтался диск и полбуханки хлеба. Я смотрел по сторонам. Мелкий осинничек робко жался к дороге, поблескивали водяные оконца среди кочек, поросших чахлой травой; ни конца, ни края болоту... Послышался цокот копыт. Не обертываясь, я ступил в сторону. Меня обогнал плетеный возок и остановился. Рядом с возни­цей примостился сухонький человечек в оловянных оч­ках, держа на острых коленях берестяную сумку. А сзади, развалившись, восседал обрюзгший, красно-лос­нящийся мужчина. Ящик водки, едва прикрытый пуч­ком травы, стоял в его ногах.