Обман - Анна Бялко

— Ты чего такая? — продолжала она приставать. Господи, как же я не люблю, когда вот так расспрашивают. Ну какая такая? Я вообще не такая, но не скажешь же ей об этом.

— Да знаешь, что-то голова закружилась, — вежливо соврала я. Нину это совершенно удовлетворило.

— Ещё бы. У меня у самой после каникул голова кругом идёт. Отдохнуть толком не успели, и опять-здорово. А ты чего вчера на собрании не была?

Вот тебе раз! Какое ещё собрание? Я ничего не знаю, Марина не говорила. А вдруг говорила, а я… Эх, глянуть бы в записи, да только как…

— Клавдия про тебя спрашивала… Сердилась, старая мымра. Я сказала, что тебе дозвониться не смогли. Где ты была-то?

Так, постепенно. Клавдия Старая Мымра — это директриса. А дозвониться… Точно! Я же не всегда беру телефон. Матери я звоню сама, с Мариной мы договорились о прозвоне — два гудка и перезвонить, а остальные звонки я просто пропускаю. И верно, дня два назад телефон весь вечер надрывался. Интересно, где я могла быть?

— Знаешь, Нин, я, наверное, голову мыла, не слышала. Или к соседке вышла…

Плохо. Очень плохо. Никогда нельзя выдавать сразу две отговорки, во всех шпионских романах пишут. Но Ниночка явно была непривычна к ловле резидентов.

— А у тебя, я гляжу, причёска другая. Постриглась? К Алику ездила?

Про Алика Марина мне рассказала в подробностях, и тут я могла поддержать беседу с достоинством. Так, за разговорами, мы поднялись по какой-то лестнице на второй этаж и продолжали движение по унылому коридору.

— У тебя сейчас кто? — спросила Нина.

— То есть?

— Ну, какой класс, — нетерпеливо пояснила она.

Это я знала.

— А, шестой «Б».

— Не выношу этот класс. Один Иванов чего стоит. А тебе ж тогда не сюда, тебе на третий. Я-то думала, у тебя в девятом… Беги скорей, две минуты осталось.

Хорошенькое дело — скорей! Ещё бы знать, куда. Я повернулась, поскакала бодрым маршем по коридору, свернула — ура, лестница, взлетела, распихивая детишек, на третий этаж, опять повернула… Звонок застал меня перед дверью, на которой большими чёрными буквами стояло: «Русский язык. Мл.».

Это уже сильно потом я узнала, что в школе было несколько кабинетов почти для каждого предмета, кроме, скажем, биологии или химии, и в них занимались по возрастам. Кабинет, перед которым я стояла, предназначался, например, для младших классов, пятых и шестых, а были ещё «Ср.» — с седьмого по девятый, и «Ст.» — для всех остальных. Изнутри они различались несильно, разве что портретами великих писателей на стенах и коллекциями учебно-вспомогательных материалов в шкафах, но, справедливости ради, некое удобство в этом было. С кабинетами вообще было много разной петрушки, они были ещё лично учительские, для классного руководства, тематические, художественно оформленные и всякие другие. Эту сложную систему в своё время придумала бульдогообразная Клавдия Старая Мымра, и вся школа теперь трепетала в немом восторге.

Но тогда я всего этого не знала и трепетала не в общем восторге, а сама по себе. От страха. Потому что за дверью с дидактической надписью сидел шестой класс «Б» в количестве тридцати с лишним человек, а я должна была учить их русскому языку.

Я честно готовилась, и даже примерно представляла, что будет происходить. С точки зрения грамматики. Там были, кажется, сложноподчинённые предложения с разными союзами, и задание на каникулы, и внеклассное чтение. Хотя нет, чтение — это у них же по литературе, тремя уроками позже. Значит, предложения. Я вдохнула поглубже, внутренне перекрестилась и потянула дверь на себя.

В конце концов этот день кончился. Не могу сказать, чтоб я целиком была согласна с Мариной. «Подумаешь, первый после каникул, да ещё четверг…» Но, в конце концов, кончился же… И я осталась жива, и меня не прогнали с позором, да и вообще, кажется, у меня получилось…

На первом уроке в шестом «Б», хоть я и совершенно умирала от страха, все прошло вполне гладко. Иванов, конечно, оказался противным мальчишищей, я его довольно быстро опознала — толстый такой, наглый пацан, который играл в этом классе роль рыжего. Он не был по-настоящему рыжим, скорее каштановым, как Валька в детстве, но настоящего рыжего у них не было, вот он и выпендривался. К счастью, у Мити в своё время был очень похожий приятель, он часто бывал у нас в гостях, и я наловчилась с ним обращаться. Тут главное было — озадачить его чем-нибудь позитивным. Это его блокировало.

Поэтому, когда Иванов в пятый раз задал мне какой-то дурацкий вопрос (я в это время проводила якобы перекличку, а на самом деле пыталась хоть чуть-чуть разобраться, кто из них кто), я, ласково посмотрев на него, не стала делать никаких замечаний и орать, на что он, в общем, напрашивался, а очень серьёзно сказала:

— Васенька, я вижу, ты так повзрослел за каникулы. У меня к тебе будет просьба. Или даже серьёзное поручение. Я специально говорю при всех, чтобы весь класс понимал, как это важно.

Он так охренел уже от одного «Васеньки», что я могла делать с ним, что захочу. И я коварно попросила его следить за порядком и дисциплиной в классе, по крайней мере на моих уроках. На этом дестабилизирующая роль Васеньки славно закончилась. Только иногда, когда ему казалось, что кто-то ведёт себя несоответственно, он втягивал в себя воздух и шипел сквозь зубы что-то злобное в адрес провинившегося.

А так детишки были вполне забавные. То есть, конечно, в целом-то они были довольно противными, как и полагается детям в этом возрасте, сколько им там — одиннадцать, двенадцать, но если на каждого смотреть отдельно, как на человека… Почему-то, общаясь с ними, я все время вспоминала не Митю, что было бы, в общем, естественно, а Вальку. Глупо, тем более я с ним и знакома-то в таком возрасте не была, он только в десятом классе пришёл.

В десятом классе у меня тоже был урок. Правда, этот десятый не был выпускным, как наш тогда, но это и к лучшему. Если б выпускной, у меня ответственность была бы больше, все-таки у детишек экзамены через полгода, а так я могла расслабляться, если чего и напортачу, на будущий год настоящий учитель поправит.

С десятым классом у меня случилась любовь. Они проходили почему-то «Мастера и Маргариту», по-моему, вставлять этот роман в школьную программу — безумие в чистом виде. Он же прекрасный, его надо любить, а не отбивать к нему охоту на всю оставшуюся жизнь, как к тому же «Евгению Онегину». Ну да ладно.

Примерно через десять минут занудных рассуждений и ответов на занудные же вопросы из методических указаний (были и такие, когда только успели понаписать) у меня свело скулы намертво. Все-таки «Мастер» — это вам не какой-нибудь Горький со своей «Матерью», тут так нельзя. Черт с ними, с методичками. Я остановила отвечавшую ученицу, оглядела затихший класс и, сама не очень понимая, откуда это во мне берётся, спросила их:

— Ну, а как вы думаете, этот роман, он вообще-то о чем?

Человека три вразнобой стали отвечать с места что-то такое про борьбу и сатиру.

— А мне кажется, — сказала я негромко, — что это роман о любви…

И тут их прорвало. Не сразу и не всех, но все равно прорвало. Конец урока мы взахлёб протрепались об этой самой любви, и уже после звонка они, уходя, просили меня на следующем уроке обязательно продолжить. В общем, с этим классом я подружилась.

Урока в девятом (ещё один мой, то есть Маринин, класс) в этот день не было, а перед следующим уроком в шестом оказался пустой урок, или дырка, во время которой я от нечего делать и некуда деться стаскалась в буфет, и в общем-то зря. Есть там было нечего, зато за соседним столом сидели директриса с какой-то ещё более толстой тёткой и косились на меня мрачным взглядом. С трудом допивши невкусный чай, я удрала и спряталась в туалете.

Директрису полной мерой я получила на педсовете в конце дня. С моего собственного окончания школы прошло двадцать лет, я успела прожить одну жизнь и начать другую, а тут как будто ничего не изменилось. И тётка почти та же, и говорит все то же самое… Школьный буфет, писсуары на втором этаже, комиссия из районо, родительский комитет… Бр-р… Новыми были только, пожалуй, слова «спонсор» и «спонсорская помощь», употреблявшиеся в немереных количествах. Коллектив слушал и согласно кивал.

Да и сам коллектив-то… Та ещё кунсткамера. В основном это были довольно пожилые дамы, все из себя учительницы до мозга костей, одетые в строгие костюмы с оборчатыми блузками, торчащими над лацканами столетней давности. Самыми молодыми в этом цветнике были мы с Ниной. А ведь я тоже давно не девочка, и Нина вряд ли сильно моложе… Был ещё довольно мухортый мужичишка, я забыла, то ли физкультурник, то ли трудовик, Марина мне про него говорила, что он герой-любовник, мечта всей школы, от училок до девятиклассниц.

Школа, в которую попали мы с Мариной, последние десять или около того лет находилась в состоянии медленного загнивания и умирания. Несмотря на выгодное расположение в центре Москвы, она не превратилась, как многие школы рядом, ни в лицей, ни в гимназию. Соответственно, никаких сторонних денежных вливаний не получала, и зарплата учителям доставалась лишь та, что была положена государством, то есть стремящаяся к нулю. Поэтому каждый, кто был способен удрать из неё хоть куда-нибудь, давно сделал это. Молодые учителя сюда не приходили вовсе, а те, кто остались, просто досиживали до пенсии, уныло перемалывая ученикам навязший в зубах материал. Ученики тоже не блистали — все те, кому было не все равно, поуходили в те самые гимназии и лицеи несмотря на их платность, а те, что остались, платить ничего не хотели и не могли. С каждым годом их становилось все меньше. Поговаривали, что на будущий год в школе будут проблемы с набором в единственный первый класс. Это в то время, когда записать ребёнка первоклассником в хорошую школу превратилось в животрепещущую проблему. Возможно, если бы директриса ушла на пенсию, а новое начальство смогло уловить конъюнктуру, школу можно было бы спасти, но она никуда не собиралась, и все катилось по-прежнему…