Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер

И тут Марсден заговорил.

– Вас не повесят, – сказал он.

Последние полчаса – все то время, что Клавдиус находился в кабинете, – небо за окном постепенно темнело. Несколько солнечных дней кряду неизбежно должны были смениться грозой, и слова Марсдена прозвучали на фоне первых глухих раскатов. Хорнблауэру вспомнились раскаты грома в «Илиаде», подтверждающие клятву Зевса.

Клавдиус испытующе глянул на Марсдена:

– В таком случае мы договорились, и мой опыт в полном вашем распоряжении.

Хорнблауэр вновь восхитился; Клавдиус не потребовал официальных гарантий: джентльмен верит джентльмену на слово. Быть может, его тоже убедили подтверждающие раскаты грома.

– Очень хорошо, – сказал Марсден, и Клавдиус перешел к делу. Только то, что он нервно сглотнул и мгновение помедлил, выдало пережитые чувства.

– Прежде всего надо очертить некоторые границы. Невозможно подделать длинный документ чужим почерком – я ведь полагаю, вам нужно целое письмо, а не просто несколько слов? В таком случае не стоит и пытаться воспроизвести все полностью. С другой стороны, малейшая оплошность может оказаться роковой. Как я уже сказал, это стандартный почерк французских писцов – полагаю, его ставят в иезуитских школах. В Лондоне много эмигрантов-французов. Пусть кто-нибудь из них напишет вам письмо.

– Все правильно, сэр, – сказал Дорси Марсдену.

– Опять-таки, – продолжал Клавдиус, – пусть письмо составит француз. Вы, господа, можете гордиться своим прекрасным, грамматически правильным французским, но любой француз с первых строк поймет, что это написал иностранец. Более того, господа. Дайте французу перевести абзац с английского, и любой его соотечественник поймет: что-то не так. Надо, чтобы письмо ab initio[82] сочинял француз, вам же следует ограничиться общими указаниями.

Марсден слушал, машинально кивая. Очевидно, речь Клавдиуса произвела на него впечатление, как ни старался он это скрыть.

– Итак, господа, – продолжал Клавдиус, – теперь касательно деталей менее значимых. Как я понимаю, вы намерены отправить письмо человеку флотскому или, возможно, армейскому. В таком случае за дело можно браться увереннее. Коммерсанты, черствые банкиры, торгаши, рискующие кое-чем посущественнее чужой жизни, склонны изучать документы более пристально. Однако в военных штабах всегда может найтись подчиненный, который желает выслужиться, проявив особое рвение. Поэтому работу следует выполнить безупречно. Чернила, думаю, можно подобрать на Ченсери-лейн; надо будет сделать пробные экземпляры и сравнить. Для печатной шапки придется специально отливать шрифт, чтобы добиться полного соответствия. Тут у вас будет меньше затруднений, чем в свое время у меня.

– Да. – Марсден так заслушался, что невольно дал втянуть себя в разговор.

– А вот бумага… – Клавдиус пухлыми, но явно чуткими пальцами тщательно огладил письмо. – Мне придется объяснить вам, где такую найти. Не могли бы вы, сэр, любезно подержать документ между моими глазами и светом? Цепь чрезвычайно стесняет мои движения. Премного благодарю, сэр. Да, как я и думал. Мне знакома бумага такого качества, а водяных знаков, по счастью, нет. Нам не придется изготавливать ее de novo[83]. Вы едва ли оцените всю важность единообразия, господа, если не напряжете воображение. Единичный документ вполне может не вызвать сомнений, но нам следует думать о целой их последовательности. Представьте, что после, допустим, шести подлинных документов некто получает подложный. Естественно, в канцелярии все входящие документы подшиваются вместе. Если один будет разительно – или даже в малейшей степени – отличаться, то сразу обратит на себя внимание. Hinc illae lacrymae[84]. А если и содержание его несколько необычно – даже если в других обстоятельствах оно не возбудило бы подозрений, – то пиши пропало и жди фараонов. Et ego in arcadia vixi[85], господа.

– Весьма познавательно, – заметил Марсден, и Хорнблауэр, успевший его немного изучить, подумал, что эти два слова равноценны длинной хвалебной речи.

– Теперь же, господа, я подхожу в своей проповеди к словам «и в завершение», – сказал Клавдиус. За окном вновь блеснула молния и прокатился гром. – Даже из-за кафедры я чувствовал, как ободряется при этих словах моя паства, так что буду предельно краток. Вручить письмо надо точно так же, как вручались предыдущие. Опять-таки необходимо величайшее тщание, дабы не вызвать подозрений чем-либо необычным.

Когда Клавдиус входил в кабинет, он был очень бледен, а к концу своей речи побледнел еще сильнее.

– Возможно, господа, вы позволите мне сесть? – сказал он. – Силы мои уже не те, что в былые времена.

– Уведите его, Дорси, – коротко распорядился Марсден. – Дайте ему бокал вина. И что-нибудь поесть.

Возможно, именно слова о еде пробудили в Клавдиусе остатки прежней беззастенчивой напористости.

– Бифштекс, господа? – произнес он. – Могу ли я надеяться на бифштекс? Последнюю неделю тщетные грезы о бифштексе добавляли горечи моим скорбным раздумьям о петле.

– Распорядитесь, чтобы ему принесли бифштекс, Дорси, – сказал Марсден.

Клавдиус двинулся к двери – его еще немного пошатывало, но на заросшем лице заиграло подобие улыбки.

– В таком случае, господа, я готов, не щадя сил, служить королю, отечеству и самому себе.

Едва Дорси и Клавдиус вышли, Марсден вновь повернулся к Хорнблауэру. Из-за нависших туч в кабинете было совсем темно, хотя часы лишь недавно пробили полдень. Внезапно все озарилось вспышкой молнии, и громовой раскат, словно пушечный выстрел, грянул внезапно и так же резко оборвался.

– Его милость, – сказал Марсден, – уже одобрил план в целом. Я беседовал с ним сегодня утром. Мистер Барроу, без сомнения, знает, кому из французских эмигрантов можно поручить составление и переписку депеши.

– Да, мистер Марсден, – ответил Барроу.

– Необходимо будет воспроизвести слог, сэр, – заметил Хорнблауэр.

– Без сомнения, капитан, – согласился Барроу.

– И приказы не должны содержать ничего явно невозможного.

Тут вмешался Марсден.

– С каких