Приключения Ричарда Шарпа. т2. - Бернард Корнуэлл

– И что будет потом, сэр? – спросил Жан.

– Потом ничего! – ухмыльнулся тот. – Охраняем пушки и наблюдаем за атакой.

– Правда?

– Честное слово.

Солдаты заулыбались: на этот раз сражаться и умирать за них будет кто-то другой. Лейтенант поглядел в зияющую в стене дыру, но увидел лишь очередной снежный вихрь на перевале.

– Скоро все кончится.

Час тянулся долго. Наверху пушкари готовили свои профессиональные инструменты: рыхлители и штопоры-«червяки», банники и швабры, ведра и запалы, иглы и фитили. Гаубицы, орудия непристойно короткие, уставились в небо; вокруг суетились канониры. Расстояние до цели было невелико, и офицеры спорили, сколько пороха класть в каждый ствол. Заряжающие, вооружившись совками на длинных ручках, уже готовы были накормить задранные кверху пасти: скоро те будут один за другим выплевывать в сторону замка свои шестидюймовые снаряды. Останки граба давно сожгли в одном из пылавших в нижнем дворе костров.

На востоке, над самым горизонтом, появилась светлая полоска чистого неба, как будто раньше времени пришел рассвет, но ее не заметил никто, кроме стрелков на холме. Для четверки часовых в наполненной черепами и костями комнате, снова предоставленных самим себе, ночь была так же темна, как и раньше. Им казалось, что солнце никогда не взойдет, что они заперты в этой холодной темноте, среди поднимающихся до самого потолка гор черепов. Глядя на ночное небо над бесконечным снежным полем и почти теряя надежду на рассвет, они тряслись от страха. Внезапно один из них вскинул голову:

– Что это было?

– Где?

– Какой-то шум! Прямо здесь! Слышите?

Они прислушались. Юнец покачал головой:

– Может, крыса?

– Заткнись, щенок!

Жан, чей энтузиазм за прошедший час окончательно иссяк, откинулся на пушечное колесо.

– Крысы. Чертовы крысы должны здесь кишеть тысячами. Но я ничего не слышу из-за этого грохота. Что у них там происходит наверху? Mardi Gras[314]?

Канониры, выбрав точку на замковой стене, наводили батарею двенадцатифунтовиков на общую цель. Их полковник уже прибыл в монастырь и прохаживался в соседнем клуатре, довольно потирая руки и улыбаясь своим людям.

– Все готово?

– Да, сэр.

– Сколько пороха в гаубицах?

– Полфунта, сэр.

– Слишком много. Стволы перегреются. Боже, ну и холод! – он дошел до часовни, чья стена ранее выходила на юг, а теперь отсутствовала, и проследил за тем, как еще пару его любимых двенадцатифунтовиков втаскивают в специально расширенную для этих целей дверь, чтобы направить на замок через пробитые амбразуры. – Стрелки вас не беспокоили?

– Нет, сэр.

– Будем надеяться, что у них кончаются порох и пули, – он прошелся по руинам часовни и остановился у странного куска гранита, вделанного в пол и гладко отполированного. Интересно, подумал он, зачем здесь эта штука? Как это похоже на чертовых испанцев: они даже не расчистили хорошенько место, где собрались строить монастырь! Хотя зачем строить монастырь в таком мрачном месте – тоже та еще загадка. Неудивительно, что все монахини сбежали. Он вернулся к двери:

– Отлично, парни! Вы хорошо поработали! – что было чистейшей правдой.

Выйдя наружу, полковник поглядел на восток и увидел первый румянец зари. Снежный покров на остатках замковой стены был уже в два дюйма толщиной.

– Ладно, попробуем гаубицы! Сперва будет перелет, вот увидите!

Капитан крикнул дежурившему на крыше лейтенанту, чтобы тот проследил за падением снаряда, потом скомандовал открыть огонь. Четыре пальника коснулись четырех запалов, гаубицы дернулись, как будто пытаясь зарыться в припорошенные снегом мраморные плиты, повалил густой удушливый дым. Лейтенант с крыши прокричал:

– Две сотни перелет!

– Ну, что я говорил!

У Господних Врат наступило утро. Одна за другой кашляли гаубицы, запуская высоко в воздух снаряды с почти незаметными хвостами тлеющих запалов. Те падали к югу от цитадели, начинали вращаться и взрывались в облаке черного дыма. Снег вокруг темнел; под ударами осколков снарядов трещал терновник.

Заставив обрушиться остатки лепнины в часовне и осыпав пол золотой пылью, рявкнули двенадцатифунтовики. Ядро врезалось в стену замка и вырвало огромный кусок кладки. Шарп, стоя на башне, крикнул вниз:

– Без моей команды огонь не открывать!

Северную стену заняли полсотни стрелков. Шарп лично расставил их по местам и запретил стрелять по наскоро пробитым амбразурам монастыря, изрыгавшим в утренние сумерки пламя и дым. Фузилеры, глядя прямо в лицо восходящему солнцу, охраняли позиции на востоке, но стрелками руководил лично Шарп.

– Ждать!

Артиллерийская пальба стала сигналом: сон слетел даже с тех, кто задремал поутру. Это было предупреждение о том, что по Господним Вратам снова ударила смерть. Но сигналом это стало и для еще одного человека. Он потянулся всем своим мощным телом, пытаясь осознать, не окоченели ли мышцы, и стал считать секунды до следующего мощного залпа. Правая рука его крепко сжимала замок семизарядного ружья.

Шарп и Харпер никому не рассказывали об этом плане, чтобы ни один взятый в плен этой ночью солдат не мог проболтаться. Харпер устроил в костнице берлогу: он натаскал туда одеял и даже приволок стол с коротко обрезанными ножками, под которым смог укрыть свое громадное тело. Когда Прайс приказал бежать, Харпер, повторив его команду, стал, как и положено сержанту, подгонять своих людей, а потом отступил в тень. Он видел, как его товарищи покидали монастырь: никто не заметил его исчезновения, все были заняты поспешным бегством от французов, чьи крики уже слышались у самой упавшей стены. Потом Харпер вернулся в костницу, завернулся в одеяла, укрылся под своим деревянным щитом, насыпав сверху груду черепов, и начал ждать.

Он ждал – несмотря на холод, несмотря на полнейшую темноту вокруг. Где-то рядом гуляла смерть, но он лишь молча сжимал висевшее на шее распятие. Иногда он дремал, иногда прислушивался к голосам, звучавшим всего в нескольких футах, и пытался понять, скольких людей ему придется убить.

Берлога располагалась у самой стены, с другой стороны ее прикрывала груда костей. Гадая, почему же нет второго залпа, Харпер успел убедиться, что вес наваленных сверху скелетов не слишком велик, и взвести курок семиствольного ружья. Потом пушки наконец выстрелили, заставив стены монастыря задрожать.

Одновременно с залпом четверка часовых услышала грохот падающих костей. В этот момент они смотрели на долину, стараясь увидеть, куда падают снаряды.

Поднимая тяжелый стол, заваленный останками мертвецов, Харпер зарычал; мгновенье спустя рычание перешло в боевой клич. Новобранец оглянулся на шум и увидел, что мертвые тела двигаются: падали на пол черепа, сверкая беззубыми ухмылками, вздымались в темноте скелеты. Другие часовые успели лишь увидеть, как посыпались в разные стороны кости, и из могилы восстала мрачная фигура, чьи зубы блеснули в темноте не хуже улыбок ее зловещих соседей.

Клич Харпера потонул в грохоте выстрела громадного ружья. Семь стволов выплюнули пламя в полумрак костницы, над пирамидами черепов поплыл белесый дым. У часовых не было времени прицелиться в неожиданно возникшего противника: двое погибли мгновенно, получив по пуле в голову, третий, пораженный в грудь, рухнул назад, и лишь новобранца мощный залп чудом не задел.

Харпер, пытаясь справиться с отдачей своего ружья, чуть не поскользнулся на черепе, хрустнувшем под каблуком. Новобранец в ужасе забормотал молитву.

– Спокойно, парень, – проворчал ирландец. – Не дергайся.

Тяжелое ружье развернулось, окованный медью приклад рванулся вперед, и новобранец провалился в беспамятство. Харпер быстро оглядел оставшихся троих, но никто из них уже не мог ему помешать.

В коридоре, ведущем вглубь монастыря, тоже было тихо: ни тревожных криков, ни шагов. Но Харпер не хотел, чтобы его застали врасплох, поэтому, извинившись вполголоса перед мертвыми, уперся плечом в пирамиду костей и толкнул ее. Пирамида подалась, но кости были как-то скреплены между собой. Харпер задумался, не холод ли отнял у него силы, и толкнул сильнее. Он почувствовал, как пирамида подается под его натиском, как скрипят и трещат кости, зарычал и вложил в следующий толчок всю свою силу. Кости рухнули, засыпав коридор. Войдя во вкус, Харпер, хрустя каблуками по сухим костям, пробрался к еще целым пирамидам. Он сунул пальцы одной руки в мертвые глазницы, другой зацепил пожелтевшие зубы, и очередная пирамида с грохотом рухнула. Харпер продолжал разрушения, пока завал не стал выше его роста, а из дальнего конца коридора, теряющегося в темноте, не послышался нервный окрик.

Не обратив на окрик никакого внимания, Харпер вернулся к часовым и нашел рядом с одним из них еще тлеющую трубку. Пару раз мощно втянув табачный дым, пока не показалось яркое пламя, он двинулся назад, в свою берлогу, отодвинув по пути сделавший свое дело стол и разметав ногой кости.