Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Вчера я получил от дирекции императорских театров официальное извещение, что моя опера принята и будет поставлена в январе. При этом мне выслали экземпляр либретто, пропущенного Цензурным упpавлением, но с ограничениями, а именно: “чтобы архиепископ был назван стpанником (?) и чтобы были устранены всякие разговоры о кресте, а также чтобы на сцене этих крестов не было”. Как это глупо! Дело в том, что в конце оперы, когда Иоанну ведут на костер, она пронзит крест, и один из солдат связывает из двух обломков палки кpест, который и дает ей. Вся эта сцена запрещена. Пришлось и в некоторых других местах изменить слова и сцены. Но нелепее всего, что архиепископа мне приказано назвать странником, что не имеет ни малейшего смысла. Кто подумает, что такие распоряжения исходят из центрального учреждения, надзирающего за всем печатающимся в России и, следовательно, долженствующего состоять из людей просвещенных! Нечего делать, пришлось подчиниться.

Сегодня утром пришло Ваше второе письмо из Флоренции. Вы зовете меня сейчас же приехать к Вам. Увы, милый и дорогой друг, этого нельзя сделать. Дело в том, что Алеше теперь ни под каким видом не выдадут паспорта, так что все равно мне пришлось бы ехать одному, и я предпочитаю предпринять поездку уже тогда, когда он уедет в свою деревню. Кроме того, мне в эту минуту оттого не приходится уехать из Каменки, что здесь живет Модест, приехавший главнейшим образом для того, чтобы пожить со мной. И Модест и Алеша уедут в конце октября, и вот тогда-то я мечтаю совершить свою поездку. Без Алеши я не решусь отправиться куда-нибудь надолго в одно место.

Поэтому мне хочется сделать настоящее путешествие, т. е. побывать в некоторых городах Германии, где я еще не бывал или бывал только проездом, например, в Мюнхене, в Лейпциге, в Дрездене и т. п. Потом я через Бреннер направился бы в Италию, остановился бы между прочим недели на две во Флоренции, посетил бы Рим, который я с прошлого года очень полюбил, побывал бы и в Неаполе и уже оттуда к январю месяцу проехал бы в Петербург для присутствования на постановке “Орлеанской девы”. Мысль об этом путешествии очень увлекает и прельщает меня, и я ежеминутно об этом думаю. Само собою разумеется, что всего обольстительнее в этом проекте-Флоренция вообще и Viale dei Colli в особенности. Конечно, на сей раз я уже не буду просить Вас приютить меня в вилле Bonciani. Без Алеши мне можно жить только в отеле, но, разумеется, ежедневная моя прогулка будет направлена к той местности. Не правда ли, милый друг, Вы одобряете этот проект путешествия? Я по свойству своей натуры турист, ибо только любитель одиночества может настоящим образом наслаждаться путешествием. Жду величайшего удовольствия от этой поездки, и мне кажется, что только подобная перегринация из города в город может меня развлечь от той грусти, которую мне придется испытать, лишившись Алеши, с которым меня так освоила десятилетняя привычка.

Я передал Модесту то, что Вы пишете по поводу медлительности его. Он поручает передать Вам, что до крайности благодарен за участие Ваше, что единственное его оправдание то, что занятия с Колей мешают ему работать поспешнее. Он почти уверен, что окончит свою комедию к ноябрю, а повесть к будущему лету.

На вопрос о бюджетной сумме скажу, что совершенно подчиняюсь Вашим распоряжениям. Прошу Вас, друг мой, сделать, как Вам удобнее.

На некоторые другие Ваши вопросы отвечу в следующем письме.

Модест воспитывался в Училище правоведения и вышел в 1870 г.

Как я рад, что бедненького Макса Вы обратили в экстерна!!!

Безгранично преданный и любящий

П. Чайковский.

Мне кажется, что письмо мое к Влад[иславу] Альберт[овичу], адресованное в Неаполь, не дошло до него. Так ли это?

290. Мекк - Чайковскому

[Флоренция]

20 сентября 1880 г.

Villa Oppenheim.

Милый, дорогой друг! Вчера получила Ваше письмо с ответом насчет присылки бюджетной суммы, но уже раньше того я сама отменила способ-присылки через Браилов, потому что нахожу его для себя совсем неудобным, и потому сейчас же послала взять перевод на Киев, но оказалось, что здесь нельзя получить его на этот город, потому что у них нет там корреспондентов, поэтому и решилась послать прямо русскими бумажками. Прошу Вас, милый друг, не отказать уведомить меня о получении их, если они дойдут благополучно.

Надежда, которую Вы мне подаете на Ваш приезд в конце октября ко мне, приводит меня в восторг. Неужели это сбудется? Неужели опять повторятся эти счастливые дни, когда я с таким наслаждением ходила гулять к Villa Bonciani, где я слышала, где чувствовала Вас, мой несравненный, бесконечно милый друг! А Вас только и недостает здесь. Тут так хорошо, что, несмотря на массу самых тяжелых ощущений, которые мне приходится испытывать, я не налюбуюсь на здешнюю природу, ничто меня не раздражает против нее, напротив, чем тяжелее мне на душе, тем с большею любовью я обращаюсь к ней и в ней ищу покоя и забвенья. Приезжайте, милый друг!

Вот еще что мне пришло в голову. Мне бы очень не хотелось, чтобы Вы были здесь без Алеши, и вот я вспомнила, что ведь за него может вынуть жребий кто-нибудь из его близких родных, в особенности, если у него есть мать, и ему нет надобности находиться при этом лично, и если бы жребий был вынут неудачно, ему, конечно, об этом сообщат.... Подумайте об атом, милый друг мой, проверьте у сведущих людей то, что я Вам здесь говорю, и возьмите Алексея с собою на Villa Bonciani.

Что касается второго дела, о котором Вы пишете, друг мой, т. е„ помещения юноши у меня в доме, я очень жалею, что не могу именно. так исполнить этот проект, и скажу Вам почему. У меня в доме идут большие каменные работы по ремонту дома, присмотрщиком за ними кроме инженера поставлен Ив[ан] Вас[ильев], и ему поэтому невозможно уделить время на присмотр за мальчиком. Насчет самого помещения скажу Вам, что я сделала окончательное распоряжение, чтобы в доме никто не жил, и на это я была вынуждена тем, что когда я позволяла кому-нибудь занимать комнаты без меня, то, возвращаясь, я находила беспорядок, недочет каких-нибудь вещей, порчу их, и на все вопросы об этом всегда оказывалось, что это, вероятно, Сделал тот или та, которым я позволила жить в доме, так что подобные вещи валили даже на моего брата Владимира и на мою belle soeur [жену брата].... По всем этим причинам я надеюсь, милый друг мой, что Вы не упрекнете меня в эгоизме, если я не помещу у себя в доме молодого человека, а попрошу Вас усердно позволить мне принять участие в Вашем добром деле и дать квартиру юноше в виде тридцати рублей в месяц. Таким образом его можно поместить в семейство и поручить присматривать за ним. Я надеюсь, что Вы не откажете мне в этом желании, милый друг мой. Я в таком случае напишу брату, что-бы он выдавал такую сумму ежемесячно или за два месяца, как Вы найдете лучше, и попрошу 'Вас указать мне, кому выдавать эту стипендию.

Institution de M-me Bernard [учреждение г-жи Бернар] мне известно, и я очень ему сочувствую, так же как и личность M-me Bernard мне кажется очень симпатичною и мне часто бывает очень грустно за нее. Вы, вероятно, знаете, Петр Ильич, те слухи, которые о ней распространяют в Москве по отношению к Ник[олаю] Григорьевичу]. Я ни минуты не сомневаюсь в справедливости этих слухов и потому принимаю искреннее участие в этой женщине. Мне жаль ее, мне грустно за нее.

Видели ли Вы мальчика, Петр Ильич, о котором мне писали, сына Шестоперова? Меня очень интересует этот микроскопический гений.

Что касается какого-нибудь занятия для Вас, кроме музыкальных сочинений, я могу только сказать, что, прочевши Вашу мысль-составить историю музыки, я только вздохнула и мысленно проговорила: “Ах, если бы он это исполнил!” Это было бы такое благо для учащейся молодежи-музыкантов, потому что у нас действительно нет никаких средств для самообразования. Можно только слушать то, что рассказывают профессора, и того даже нечем в памяти укрепить....