Зеркало для наблюдателей - Эдгар Пенгборн

— Я не знаю… Может быть, иногда все чувствуют себя сразу двумя людьми…

— Конечно. Двумя, я то и больше. Во всех нас много душ.

— Но… — он поднял глаза, и я увидел, что он искренне напуган. — Но этого не могло быть… Не так ли, Бен? Я имею в виду… ну, там, в комнате дяди Джейкоба, это было, как… — он принялся перебирать безделушки на моем комоде, по-видимому, только для того, чтобы я не видел его лица. Потом сказал жалобным голосом: — Не надо мне ни в какую бакалейную лавку. Я только захотел… Я имею в виду, Бен, что существует мое «я», которое любит здесь… все: наших постояльцев, Шэрон, Билли, других ребят, даже школу. И… ну, особенно, леса, и… беседу с вами и всякую ерунду…

— А другому твоему «я» хотелось бы…

— Все бросить, — прошептал он. — Вообще все… И начать сначала. Там, в той комнате, я был, как… как разрезанный посередине. Но это же мое, не так ли? Нет никакого смысла. Я и в самом деле не хочу никуда уезжать. Если бы я мог…

— Думаю, это пройдет, — сказал я, не найдя ничего лучшего, чем эти глупые слова, которые вряд ли могли ему помочь.

— Да, я догадываюсь, — он собрался уходить.

— Подожди-ка минутку! — я открыл комод, достал зеркало и принялся снимать с него упаковку. — Тут вещь, на которую ты, возможно, захочешь посмотреть. Я привез его из Канады. Когда я изучал историю, Анжело, я в основном интересовался древней историей. Эта вещь была подарена мне другом, который занимался археологией…

Дрозма, зеркало просто перепугало меня. Может быть, я предчувствовал свой испуг, потому никогда и не разворачивал его, до этого самого столь неудачного выбранного момента. Что это — результат катастрофы или забытое искусство? Что за хитрое искажение в бронзе, вызывающее громкий крик множества истин? Я увидел молодого Элмиса, разглядел искусного (нет, почти искусного!) музыканта, заметил легкомысленного юношу, которого так терпеливо вы учили. А потом упорного ученого, занимающегося историей. А потом невнимательного любовника и мужа… Не ловкого Наблюдателя… Никудышного отца…

Как это может происходить и ничтожном хрупком предмете, принадлежащем давно погибшему минойскому миру? А если чуть повернуть зеркало… Нет, этого не выразить словами. Одно дело — умом знать, что каждый придет к старости, что у каждого есть бесчисленное количество лиц — для победы, стыда, смерти, надежды, поражения… Но совсем другое дело — видеть их в сверкании бронзы. Я заблудился в нем, пытаясь отыскать, каким я был в Городе Океанов.

И тут Анжело спросил:

— Что случилось?

— Нет, ничего.

Мне уже не хотелось показывать ему эту вещь, но мои глупые неловкие пальцы сами собой разжались, и оно перешло в его руки, невинные и загорелые. А я забормотал:

— Это минойская культура, вероятно… Найдено на Крите, изготовлено еще до того, как родился Гомер… Видишь, патина была удалена… Я имею в виду, оно отполировано и таким образом до сих пор представляет собой зеркало, каким было и раньше…

Он меня не слышал. Его вдруг затрясло. Лицо его сморщилось и исказилось, словно он увидел там что-то кошмарное.

— Все, отдай мне эту чертову штуку… Я сам еще до сих пор не смотрел в него. Я не знал, Анжело. Тут нечего пугаться…

Но когда я попытался взять зеркало, он отдернул руки и продолжал вглядываться в него, явно против своей воли.

— Господи, что это?..

Он начал смеяться, и смех этот был хуже всего. Я отобрал зеркало и бросил его в ящик.

— Мне бы следовало дать пинка, Анжело, но я и в самом деле не знал…

Он вырвался из моих рук:

— Будьте осторожны!.. Вероятно, я обломлюсь. — Он побежал к лестнице. А когда я последовал за ним, он выглянул из темного колодца лестничной клетки и сказал: — Все нормально, Бен. Я получаю свое. Не обращайте внимания, хорошо?

Не обращать внимания?

8

Этой ночью я не мог спать, ни предаваться созерцанию. Я прислушивался к звукам, доносившимся из соседней комнаты, и они были очень похожи на те, которые рождает жизнь людей, но эти звуки были порождены моим врагом.

Если Намир покинет комнату, я последую за ним. Обеспечь граната полную дезинтеграцию, я бы уничтожил его этой ночью в его собственной обители. Но без шума вряд ли удастся обойтись даже если я застану его спящим. К тому же останутся пятна, не обойдется без багровой вспышки и запаха газов. Да и горсточка остатков тоже потребует обязательной уборки.

Я не разделся и не лег в постель. Я сидел возле окна и был вознагражден за это восходом луны, хоть и не был способен им насладиться. В полночь где-то над крышами прострекотал пассажирский коптер, последний до шести утра. Постепенно умирали звуки, рождаемые людьми: шаги припозднившихся прохожих, девичий смех за занавешенным окном, по Калюмет-стрит прошелестело несколько машин. Мартин-стрит, упирающаяся тремя кварталами к востоку в склад древесины, автомобилистов в такое время не привлекала. Где-то раскапризничался ребенок, потом его утихомирили. Около часа ночи до меня донесся шум лайнера «Чикаго — Вена», далекий, высокий и одинокий.

Скрип открывшейся калитки на заднем дворе показался не более чем намеком на шум. Было около двух часов. Луна уже поднялась, и мое лицо растворилось в непроницаемой тьме. Я видел, как он проскользнул, крадущийся, светлоголовый, переполненный ощущением опасности. Он миновал полосу лунного света, затем очень деликатно — словно крылышко ночной бабочки — поскребся в кухонное окно. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что мое окно открыто, но ведь я был в темноте.

Вышел Анжело. Они не сказали друг другу ни слова, даже шепотом. Прокрались через двор. Анжело, несмотря на свою хромоту, двигался так же бесшумно, как и Билли Келл.

Они пошли вниз по Мартин-стрит. Я позволил им набрать дистанцию, затем снял с окна решетку и прыгнул. Всего пятнадцать футов, но ведь мне следовало обойтись безо всякого шума. Они не оглянулись. Я быстренько отыскал лунную тень. Они тоже крались в тени, скользили по направлению к складу древесины, быстро и бесшумно, словно порождение тумана, оседающего на стенах домов, создающего ореолы вокруг уличных фонарей. Сидя у окна, я тумана и не замечал. Теперь я дышал им. Он был везде, спереди и сзади, снизу и сверху. И даже в мозгу моем висело туманное облако. Земля тоже умеет плакать, моя планета Земля…

Едва я проскользнул за ними на территорию склада, до меня донеслось приглушенное бормотание дюжины голосов, в большинстве своем — дисканты,[27] но было и несколько уже сломанных половой зрелостью — как у Билли Келла. Передо мной темнел высокий штабель бревен, и я знал, что банда расположилась за ним. Мне повезло: я сумел взобраться на бревна без шума. Глянул поверх штабеля. Голоса обрели своих владельцев. Я услышал Билли Келла: