Три аксиомы - Зыков Иван Максимович

Потребности разных деревьев в свете различны. Наиболее светолюбивы лиственница, сосна, береза, осина. Менее требовательна к свету липа. Теневыносливы ель и клен.

В заречной части Измайлова в давнее время рос сосновый бор. Позже под полог сосен подселились липа и клен. Сколько сосны ни разбрасывали свои семена, в густой тени трехъярусного леса не выросла ни одна светолюбивая молоденькая сосенка: для них мало света. Теперь все старые сосны умерли, осталась липа с густым кленовым подлеском.

Под полог осины подселяется теневыносливая ель. Светолюбивая осина не может оставить семенного потомства под пологом ели. Со временем она отмирает, ель остается, осиновый лес превращается в еловый.

Так происходят смены разных древесных пород на одном и том же месте.

Аксиомы

Никому не придет в голову возражать, когда на московском бульваре или в парке спиливают засохшую, почерневшую липу и заменяют ее новой, зеленой.

А когда бронницкий лесничий Дементьев срубал гектары живой зеленой осины, хотя и для замены сосной, елью и лиственницей, целесообразность его действий подвергалась сомнению.

Мертвое и почерневшее, конечно, надо. А как решиться на рубку живой вековой сосны? А ведь их рубят для заготовки бревен и досок.

Мы воспитаны на отвращении к рубкам. В наших ушах звучат слова чеховского доктора Астрова: «Ты можешь топить печи торфом, а сараи строить из камня. Ну, я допускаю — руби леса из нужды, но зачем истреблять их? Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи, и все оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо».

Эти слова сказаны в прошлом веке. С тех пор написано немало романов, рассказов и повестей на ту же тему, и в них звучат еще более патетические и осуждающие слова.

Думается, мы не так поняли благородные призывы беречь природу. По-видимому, речь идет не о рубках вообще, а истребительных рубках. Нам же почудилось, что якобы топор надо положить навсегда.

За последние пятнадцать лет в газетах напечатаны тысячи протестов против рубок. Правда, в 1965 году на страницах «Литературной газеты» прозвучала новая нотка: в принципе рубки допустимы. Но два-три выступления едва ли могут изменить прочно сложившееся общественное мнение.

Люди всегда верили, что самый лучший способ сохранить лес — вовсе его не трогать.

Именно на таком принципе основывалось лесное дело в России. Считалось достаточным беречь лес и стеречь его. Действовал лесоохранительный закон, и существовала лесная стража, носившая одно время военизированный характер. Лесничие имели чины капитанов, майоров и полковников, а лесники назывались стрелками и ходили с ружьями. Погон на плечо и ружье к руки — это ведь штука недорогая, зато больше расходов никаких, а лес якобы сохраняется.

Нам придется вернуться к вопросу о желательности или нежелательности хозяйственного вмешательства человека в жизнь леса и, в частности, о допустимости или недопустимости такого радикального потрясения, как рубка всего спелого древостоя. Не таков этот вопрос, чтобы с ним можно было легко разделаться.

В Киеве, в Главлесхозе Украины, я шарил пальцем по разложенной на столе карте и уточнял свой сложный железнодорожный маршрут. Надо было при возможно меньшем числе пересадок побывать в разных концах: и в Новгороде-Северском, и в Киверцах на Волыни, и на зеленых Карпатах, и на Алешковских песках у Херсона, где ведутся посадки сосны. Когда мой перечень дошел до Великого Анадола, главный лесничий Украины Б. П. Толчеев сказал:

— А стоит ли сейчас туда ездить? Что смотреть? Нет ничего хорошего. Лес сохнет.

Я ответил Борису Павловичу, что еду смотреть не только хорошее, а все, что есть.

На половине пути между Донецком и Мариуполем находится всемирно известный Велико-Анадольский лес, впервые заложенный в 1843 году и создававшийся на протяжении второй половины прошлого столетия и в начале нынешнего века. Этот лес был колыбелью и школой степного лесоразведения, здесь разрабатывались методы посадок, и здешний опыт изучался несколькими поколениями русских лесоводов.

Прежде тут лежала голая степь, тысячи лет ее топтали кочевники со своими стадами и оставили по себе следы — погребальные курганы с надмогильными памятниками — «скифскими каменными бабами», и вся местность называлась «Каптан могила». Потом был создан лес. Впервые за тысячелетия земля прикрылась тенью. А что это такое значит для степи, понимаешь из тех веселых и ласковых имен, какими оседлые люди, поселившиеся по соседству с лесом, назвали свои деревни: «Зеленый Гай», «Благодатное».

А сам лес назвали «Великий Анадол», что значит — великая противостепь; тут русское слово «дол» соединено с отрицательной приставкой греческого языка. Уже самое название, данное при закладке самому главному из всех посаженных в степи лесов, подчеркивает его значение и показывает, какие надежды с ним связывались. Позже строители железной дороги поставили невдалеке станцию и назвали «Велико-Анадоль», исказив первоначальное имя, смысла которого они не понимали.

В лесу стоит памятник его основателю Виктору Егоровичу Граффу (1819–1867).

Вообще в России больше всего памятников было поставлено императорам, писателям и лесоводам. Первые — пышные: на казенные деньги, вторые — скромные: на всенародные пожертвования, третьи — бедненькие: на грошики самих же лесоводов, чествовавших своих почитаемых товарищей.

В. Е. Графф умер в 1867 году, памятник поставлен в 1910-м. Сохранившиеся фотографии позволяли воссоздать скульптурный портрет человека с орлиным взором, с выбритым подбородком и громадными бакенбардами, в мундире с полковничьими эполетами. Но, по-видимому, у организаторов этого дела не хватило денег на скульптуру. Поставили простенький обелиск из черного гранита без всякого изображения.

Памятник выглядел бы бедно, если бы в начале нашего столетия велико-анадольскому лесничему Н. Я. Дахнову не пришла в голову удачная мысль: окружить площадку обелиска кольцом из 24 каменных «баб», согнанных с прежних мест посадками деревьев. И получилось так, что обилием скульптуры памятник Граффу превосходит многие другие памятники мира.

Хранители степных курганов, простоявшие тысячелетия на кочевьях, собрались в круг и пристально глядят все на одну точку, на этот черный обелиск, как на пришедшее в степь диво. Впечатление получается волнующее. Более выразительного памятника лесоводу, потревожившему степь, не придумаешь. Из такого противопоставления лучше начинаешь понимать придуманное Граффом слово «анадол».

У меня спрашивают: памятник надгробный? Нет, В. Е. Графф умер и похоронен в Москве. Его работа по выращиванию леса в невозможных, казалось бы, условиях засушливой степи получила настолько высокую оценку современников, что его избрали профессором Петровской (ныне Тимирязевской) академии. Практическое решение трудной задачи признали более важным, чем писание толстых книг.

О значении Велико-Анадольского леса писал в 80-х годах прошлого столетия известный русский ученый М. К. Турский:

«Надо быть на месте, надо видеть собственными глазами Велико-Анадольский лес, чтобы понять величие дела степного лесоразведения, составляющего нашу гордость. Никакими словами нельзя описать того удовлетворяющего чувства, какое вызывает этот лесной оазис среди необъятной степи. Это действительно наша гордость, потому что в Западной Европе ничего подобного не встретите».

В Великом Анадоле будет, по-видимому, установлен еще один памятник — корифею степного лесоразведения Г. Н. Высоцкому (1865–1940). Во всяком случае, украинские лесоводы высказали такое вполне обоснованное пожелание.