Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

Становилось все виднее, и в клубах пыли глаза Тютюнникова различили танки. Они мчались на большой скорости, наполняя воздух оглушающим ревом и лязгом. Лесная полоса, тянувшаяся по ту сторону границы, непрерывно исторгала их. Казалось, не будет конца потоку ревущей, грохочущей стали.

Сергей Тютюнников наконец пришел в себя окончательно, прекратил бесполезную стрельбу и стал соображать, что делать дальше. Уйти в тыл, оставив пост, он не мог — это было бы трусостью. Броситься на танк с одной винтовкой, с открытой грудью — было безрассудно; не этому учили его командиры…

Что же делать? А время шло… Земля дрожала от гула сотен моторов. Удушливый запах выхлопных газов сжимал горло, разъедал глаза. Со стороны полевого караула и заставы доносились частые взрывы, жаркая пулеметная и винтовочная трескотня, торопливо и беспорядочно била артиллерия. С каждой минутой утренний воздух все больше накалялся от грохота битвы, кипевшей где-то позади Тютюнникова.

Восток разгорался все ярче. Восход солнца был близок.

Листья орешника, влажные от росы, заблестели, как серебряные, а крупные ромашки словно высыпали из кустов навстречу пылающей заре.

Сергей бросил взгляд в сторону пограничного знака: высокий столб лежал в пыли, поваленный танком.

По дороге теперь, вперемежку с танками, мчались по два в ряд черные длинные грузовики. На них, плотно придвинувшись друг к другу, сидели солдаты в серо-зеленых куртках и в широких, как кастрюли, касках. Черные автоматы висели у каждого на груди одинаково, как на штампованных оловянных солдатиках. Гитлеровцы сидели вдоль бортов, лицом друг к другу, неподвижные, как мошки.

За грузовиками повалили вереницы мотоциклов. Мотоциклисты двигались очень быстро, но не обгоняли друг друга. И тут Сергей понял, что надо делать. У него оставалось еще десять патронов. Он прицелился и выстрелил. Один мотоциклист упал, но из едущих за ним никто не остановился. Сергей выстрелил шесть раз подряд и промахнулся только два раза… Упоенные движением, мотоциклисты не хотели замечать падающих вместе с мотоциклами товарищей. Сергей выстрелил еще раз. Вражеский танк свернул с дороги, ринулся прямо на него. Сергей вскочил, пригибаясь между кустами, отбежал в сторону и снова залег. Его заметили с дороги, и огневой ливень обрушился на придорожные кусты, срезая их начисто.

У Сергея оставалось еще два патрона. Он торопился выпустить их с наибольшей пользой, действуя почти автоматически, не зная еще, чего следовало бояться и чего не следовало. Земля тряслась под ним все сильнее. Сергей выстрелил, и толстый мотоциклист опрокинулся. В свете зари было видно, как некоторое время вертелось задранное кверху колесо мотоцикла.

Танк утюжил землю рядом. Сергей вскочил и отбежал в третье место. У него оставался еще один патрон. Он успел выпустить его, и еще один, последний, мотоциклист упал. И в это мгновение широкие, отвратительно лязгающие траки гусениц подмяли его вместе с винтовкой, вместе с росистым кустом орешника, который словно хотел защитить его…

…Начинало светать — время, когда сон бывает особенно сладок, и в эту минуту в заставу лейтенанта Чугунова ударил первый снаряд. Чугунов вскочил с постели и по армейской привычке, еще не сообразив, в чем дело, оделся в две-три минуты. Пока он одевался, раздалось еще три взрыва, и так близко, что вдребезги разлетелись стекла окон и в мутном свете зари мелькнули три острые красноватые вспышки. «Провокационный налет. На границе все может быть», — подумал сначала Чугунов, выбегая на двор. Перед ним стоял дежурный по заставе, младший лейтенант, недавно прибывший из школы. На вопрос, что случилось, он доложил: большое количество немецких танков перешло границу.

Не успел дежурный закончить свой доклад, как коротко взвизгнул воздух и удар огромной силы отбросил Чугунова к кирпичной стене казармы. Завыли осколки, посыпалась с крыши звонкая черепица. Чугунов вскочил. Младший лейтенант лежал у стены с начисто снесенным черепом. Кровь забрызгала недавно выбеленную стену казармы.

Сигнал боевой тревоги потонул в частых разрывах. Красноармейцы выбегали из казармы, одеваясь на ходу. Снаряды падали на заставу один за другим. Усадьба окуталась дымом и пылью.

— Как ты думаешь, Иван, шо воно будэ? — стуча спросонья зубами, спросил Микола Хижняк, когда взвод выбегал на заранее подготовленные позиции, замыкавшие заставу полукругом с запада.

Дудников не ответил. По выложенному кирпичом ходу сообщения они выбежали на зеленый, осыпанный белыми звездами ромашек холм, господствовавший над заставой, засели в искусно замаскированном дзоте.

Это было одно из звеньев оборонительных сооружений заставы, рассчитанных на более или менее длительную задержку противника до развертывания главных сил первой оборонительной линии.

Дудников и Хижняк, излишне торопливо и не так ловко, как на обычных занятиях, вкладывали пулеметную ленту в медную горловину приемника. Они пока ничего не видели и все еще не понимали, где противник и в кого надо было стрелять. К тому же часто рвались снаряды, земля жутко тряслась, и без привычки трудно было что-либо соображать в таком шуме.

Руки Миколы никак не могли вставить пулеметную ленту.

— И какого черта ты возишься? — сердито прикрикнул на него Дудников.

— Да неужели же это война, Ваня? Так сразу? — спросил Микола.

— Ленту подавай! Ленту! — не отвечая на вопрос, торопил Дудников.

— Танки!.. Танки!.. — пронеслось по ходам сообщения.

Бойцы уже успели осмотреться и подготовиться, когда танки ворвались на заставу. Хряск, скрежет, пулеметный клекот, оглушительные удары противотанковых пушек, стоявших на фланговых позициях заставы, слились в один хриплый потрясающий рев.

— Огонь! — часто слышалась в отдельных местах оборонительного рубежа команда.

Иван Дудников открыл стрельбу, направляя пулемет на какие-то мелькающие в клубах пыли и дыма грузно переваливающиеся тени. Десятки таких теней (он не сразу догадался, что это танки), рыча, неслись мимо заставы, как громыхающие звенья огромной цепи, а за ними с вихревой скоростью мчались на мотоциклах сгорбленные фигурки и сеяли беспорядочную дробь автоматов.

— Вон они, Микола! Гляди! — крикнул Дудников.

Микола прижался лицом к амбразуре. В глазах его отразились изумление и любопытство. Внизу, под бугром, на котором находился дзот Дудникова и Хижняка, происходило нечто диковинное, еще не виданное. Несколько танков носились по позициям заставы. Бойцы старательно, с ожесточением стреляли из пулеметов и винтовок, бросали гранаты, пока не падали в неравном бою.

Стрелял и Иван Дудников по мчавшимся по дороге мимо заставы мотоциклистам. Первое состояние растерянности прошло. Оба пулеметчика уже стали свыкаться и с необычным обилием выстрелов и с воем проносившихся над крышей дзота снарядов.

Но вот Дудников, умевший до этого стрелять только по мишеням, своими глазами увидел, как падали враги, подкошенные его пулеметными очередями. Он еще не испытывал к неприятелю той всепоглощающей ненависти, которую люди узнали уже на второй день войны, когда увидели, какой хищный, бесчеловечный враг напал на их землю. Дудников стрелял потому, что знал, что никому не положено безнаказанно переходить границу.

Мотоциклисты падали на его глазах, летели через головы, а за ними возникали другие, словно из земли вырастали…

— Ленту! Ленту! — то и дело кричал Дудников, и красный бугроватый лоб его с набухшими, как веревки, жилами покрывался крупными каплями пота.

Микола, молчаливый, бледный, подносил новые пулеметные цинки, и Дудников кричал на него, сверкая глазами:

— Живей поворачивайся! Живей! — хотя Микола поворачивался и без того быстро. — Вон, гляди, танк дымит! — крикнул Дудников. — Допрыгался, гад!

Микола прильнул к амбразуре, сказал, шевеля запекшимися губами:

— И верно, Иван, горыть. Оце здорово… Не иначе — наши подпалили…

Микола немного повеселел.

Иван вытер со лба пот.

— Может, и обойдется еще. Пошутковали германцы и хватит… А мы с тобой вгорячах и водицы с собой не захватили. Чем же мы пулемет поить будем?

— А я, может, достану, тут же колодец близко, — предложил вдруг Микола.

— Нет, брат, погоди, — остановил его Дудников, вновь приникая к амбразуре.

Два вражеских грузовика под прикрытием каменного сарая выгрузили целый взвод автоматчиков, и они, рассыпавшись по картофельному полю, двинулись на дзот, охватывая его с двух сторон.

— Идут, проклятые, — значит они не на шутку этот кондер заварили, — заключил Дудников. — Ну, брат Микола, теперь держись.

Он приложился к пулемету, деловито прищурил глаз, как заправский, уже много повоевавший старый вояка, дал длинную гремучую очередь.

— Ага… понюхали? — торжествующе крикнул он и опять застрочил.