Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

Кето проснулась от звона вылетевших из рам стекол. Вначале у нее мелькнула мысль о землетрясении. Когда-то, в детстве, еще маленькой девочкой, она жила у тетки в горах, и вот однажды на рассвете ее разбудили такие же судороги земли. Люди выбегали на улицу, что-то рушилось и грохотало, и было очень страшно. Но продолжалось это недолго — всего несколько секунд, и Кето восприняла землетрясение как дурной сон. Грани между прерванным сном и явью Кето долго не могла уловить и теперь.

Схватив ребенка, она, босая, в наспех надетом платье, выбежала на улицу и долго не могла понять, что же происходит.

Какой-то мужчина в милицейской форме втолкнул ее в подвал, где сбились сотни полуодетых, испуганных жителей. Скоро сюда втащили первых раненых, и подвал огласился воплями и стенаниями. Послышался крик: «Фашистские самолеты!», и Кето наконец все поняла.

Бомбежка прекратилась, но жители продолжали сидеть в подвале. Кето не могла оставаться с ними. Первой ее мыслью было: звонить Алексею.

На ее счастье Стася была дома: она никуда не убегала и все время бомбежки провела в странном оцепенении лежа у крыльца. Кето принялась звонить по телефону на новостройку, но никто не ответил ей. Мысль об Алексее повергла ее в отчаяние. Она то садилась у выбитого окна, то, прижав к груди охрипшего от крика Лешу, выбегала на улицу.

Появился знакомый мужчина в милицейской одежде и стал куда-то торопить выползавших из бомбоубежища и погребов жителей. Потом опять завыла на станции сирена, и люди побежали.

Прошло какое-то время, и Кето очутилась со Стасей во дворе облисполкома. Она так и осталась в своем домашнем легком платье, и только на ногах ее были теперь праздничные, надетые впопыхах туфли, а в руках — небольшой узелок с пеленками, распашонками, сосками и бутылочкой для молока. Это было все, что она успела захватить.

До Волковыска они ехали на исполкомовском грузовике, до отказа набитом женами и детьми городских партийных и советских работников.

Растянувшуюся на шоссе живую пеструю ленту не менее пяти раз обстреливали из пулеметов «мессершмитты». К счастью, грузовик, на котором ехали Кето и Стася, всегда оказывался в таком месте, куда пулеметные очереди не достигали. Женщины даже не успевали спрыгнуть и залечь у дороги, как самолеты, расстреляв все патроны и вдоволь натешившись зрелищем разбегавшихся по полю, падавших под пулями людей, со свистящим шумом и завыванием улетали, чтобы через некоторое время вновь появиться над толпой.

Как только грузовик почему-либо останавливался, до слуха сидевших в нем людей докатывался непрерывный глухой гром. Тяжелые зловещие удары непрестанно, со страшной силой, точно сотни огромных молотов, долбили землю.

Люди прислушивались, затаив дыхание, и взоры их устремлялись на запад, где висела плотная завеса желтого дыма.

Но вот грузовик въехал на главную улицу маленького городка. Образовавшаяся из подвод и автомобилей «пробка» преградила беженцам путь. Грузовик упорно пробивался через плотные ряды крестьянских подвод, ища каждую лазейку, и каким-то чудом, немыслимым в обычное время, проезжал там, где, казалось, трудно было проехать ручной тележке.

И все-таки «пробка» окончательно притиснула грузовик к каменному забору. Кето подняла голову. В небе было светло и просторно, и вид сияющей голубизны облегчающе подействовал на женщину. Но в ту же минуту косые, построенные треугольниками скопления продолговатых крестообразных фигурок остановили ее внимание… Они медленно, как мухи по потолку, расползались по небу.

— Раз, два, три, четыре… десять… пятнадцать.. — считал кто-то вслух рядом с Кето.

— Воздух! — завопил кто-то в толпе таким голосом, каким кричат: «Пожар!»

Кето с Лешей и Стася свалились с грузовика, и толпа понесла их…

Толпа втянула Кето и Стаею под каменные своды подвала. Затхлый запах гнилого картофеля и плесени растекался под сводами. Клубы пыли, осколки врывались в низкие, вровень с мостовой, похожие на бойницы окна. Кто-то усердно молился по-польски за спиной Кето.

— Иезус, Мария… Матка-бозка ченстоховска… Иезус, Мария… — непрестанно повторял глухой бубнящий голос.

Потом снова все стихло. Кето и Стася выбрались из бомбоубежища и, задыхаясь от пыли, переступая через обломки телег, грузовиков, груды ящиков, столов и вороха бумаги, побежали через улицу.

Напрасно искали женщины свой грузовик и исполкомовского шофера.

Ни грузовика, ни шофера нигде не оказалось, и женщины тронулись в путь пешком через весь город: Кето с затихшим у груди, словно умершим Лешей, Стася с котомкой за плечами.

В группе, в которой шли Кето и Стася, осталось несколько человек, остальные разбрелись по разным дорогам. За время пути от Н. до Волковыска Кето, несмотря на сутолоку, успела запомнить некоторых своих попутчиков, и теперь ей было приятно видеть их возле себя.

Рядом шла полная красивая блондинка с пышными, окрашенными в золотистый цвет волосами и добрыми серо-дымчатыми глазами, одетая в розовое домашнее платье с оборочками на коротких рукавах (эти оборочки и полные загорелые руки женщины особенно запомнились Кето и были приятны ей).

Высокий, худой, очень бледный мужчина в соломенном картузе и с туго набитым коричневым портфелем, так же как Стася и золотистоволосая женщина, всегда во время бомбежек и обстрелов оказывался рядом с Кето.

Бледный мужчина в соломенном картузе все время напряженно всматривался в небо и прислушивался, раскрыв рот. После того как блондинка с крашеными волосами успокаивающе улыбнулась среди грохота бомб, визга и плача, Кето почувствовала к ней особенную симпатию и теперь боялась потерять ее из виду. Она еще не знала, кто ее спутница, не знала ее имени и откуда она; ей еще не приходило в голову расспрашивать об этом, но женщина в платье с оборочками стала для нее близкой и необходимой.

Незаметно часть беженцев отделилась от общего потока и, пройдя несколько километров, очутилась на пустынной окраине пригородного поселка. И тут впервые после дорожной сутолоки, рева пикирующих самолетов и пулеметной трескотни обняла беженцев благодатная тишина… Люди почувствовали вдруг потребность остановиться, передохнуть, посоветоваться, что же делать и куда идти дальше. И всем стало ясно, не будь этой тишины, они продолжали бы идти и идти…

Кето не верила своим глазам. Знойное, перешедшее за полдень солнце заливало поселок. По обеим сторонам гладкой, не размолотой в пыль дороги стояли чистые бревенчатые домики с уютными палисадниками вокруг, обнесенными аккуратными зелеными заборчиками. В палисадниках нарядно цвели пионы, в глубине дворов кудрявились сады. Плотная коверчатая трава устилала улицу, на ней паслись стада гусей, безмятежно бродили свиньи. Окна домиков сияли чистыми занавесками.

Казалось, здесь никто еще не знал о войне, но это было только первое впечатление: у калиток стояли мужчины, женщины и ребятишки и с тревогой поглядывали в сторону города. Там все еще висело пыльное облако, оно-то и привлекало внимание жителей.

Кто-то из беженцев сказал:

— Братцы, докуда же мы бежать будем? Надо бы воды попить.

Все разом остановились. Мужчина в соломенном картузе, не сводя глаз с неба, сказал:

— Они опять летят… Слышите?

Но теперь никто не слушал его, все стали рассаживаться тут же на мягкой траве, в тени яблонь.

Золотистоволосая блондинка с фанерным баульчиком в руках, дыша, как рыба, выброшенная на берег, с улыбкой взглянула на Кето. Этот взгляд подействовал на Кето так же, как и отрадная тишина поселка. Значит, есть еще покой, солнце, простое человеческое участие…

— Пани Катерина, тут и воды можно попросить. И Лешечку покормить, — посоветовала Стася.

Услышав ее голос, Кето взглянула на нее так, как будто увидела впервые. Она удивилась, что эта послушная, подвижная девушка не оставила ее в трудную минуту.

— Хорошо, Стася, — согласилась Кето. — Кажется, здесь мы сможем отдохнуть и узнать, следует ли нам идти дальше…

Высокий спутник сказал:

— Я согласен с вами, гражданка. В самом деле, не можем же мы бежать сломя голову все время… Надо же узнать положение… Ведь немецкие самолеты — это еще не сами немцы…

С мужчиной согласились все. Женщины заговорили все разом. Нерадостные это были разговоры… Ни одной семьи не было в сборе; вырвался из огня только тот, кто был дома, и в каждой семье теперь кого-нибудь недоставало: кто находился в командировке, кто ушел на работу в ночную смену и не вернулся… Люди опомнились только теперь, каждый горевал и оплакивал потерянных, оставленных там, на западе, родственников и друзей.

К беженцам со всего поселка стали сходиться жители.

Ребятишки несли в ведрах воду, женщины — хлеб, молоко, угощали незнакомых измученных людей.

Кето перепеленала ребенка, дала ему грудь, но от пережитого волнения молоко, повидимому, испортилось. Леша кричал, выталкивал набухший сосок.