Человек хотел добра - Виктор Московкин

Я сразу вспомнил, как у нас рассказывали про одну женщину. Она все время к месту и не к месту говорила: «Кошмар! Кошмар!» Однажды ей говорят: на рынке картошка подешевела. «Кошмар!» — заявила она и пошла покупать эту самую картошку.

— Хорошо, Толька, когда отец депутат?

— Не все равно — депутат или не депутат.

— А все-таки?

— Что ты пристал! Ничего хорошего нету. — Он засмеялся чему-то своему и заявил: — Ляльку спрашивай, она скажет.

— Почему я должен Лялю спрашивать? Я у тебя узнать хочу.

— А мне говорить нечего. Конечно, поздравляли. Знакомые приходят и говорят ему: «С тебя прочитается. Большим стал». Папа только смеется. А Лялька — та хитрая. Вечером говорит: «Большим стал, а дочке купить ничего не можешь!» На платье выханжила. Папа ей: «Откуда я тебе денег возьму? Да и платьев у тебя дюжина. Куда больше? Подожди хоть до получки». А она отвечает: «Пусть будет чертова дюжина — тринадцать». Предрассудков она не боится. Ну, раз ей, и мне пообещал на фотоаппарат «Зоркий». А у меня уже скоплено порядком. Представляешь? Куплю «Киев» — лучше.

— Вот, а говоришь — не все равно…

— Конечно, все равно! Он мне и до этого никогда не отказывал. И еще к нам бабушка Анна приходила.

— Врешь, Толька! Она-то зачем?

— Вдруг понадобится что, к кому идти — к депутату, по знакомству все сделает. За этим и приходила, не смотри, что она такая, — она хитрая.

Расспросил его обо всем и позавидовал. Вот люди живут! Интересно, весело. А ты!.. По вечерам скука невыносимая. Таня рисует квадратики и линии, шепчет про себя: «Вот лошадка! Вот человечек!» Вера занимается по хозяйству или шьет. Сейчас она кроит зимнее пальто сестренке, старое совсем износилось. Пальто нужно к утру. С завтрашнего дня Таня идет в детский сад.

Сестренка похудела, стала строже, а в глазах появилась грустная теплота. Видно, нелегко ей на фабрике, да и хозяйничать еще не научилась — денег до получки не хватает. Веру я очень люблю, особенно последнее время, когда мамы не стало. Вот пойду работать — возьму ее с фабрики, пусть доучивается в техникуме. Я непременно буду много зарабатывать, чтобы денег хватило на всех. На эту тему мы разговариваем часто.

— Сему мы на инженера выучим, — говорит Вера.

Она другой раз смотрит на нас, смотрит, а потом и скажет протяжно:

— Хорошие вы мои! Вот погодите, мы еще заживем не хуже других. Дадут мне отпуск, и поедем все вместе в деревню. Потом пойдем куда-нибудь пешком, а остановимся там, где понравится. Может, около железнодорожной будки, но обязательно в лесу. Станем провожать поезда и слушать, как поет ветер.

Вера любит мечтать вслух. Глаза в это время у нее влажнеют и блестят. И веришь: будет так!

Сегодня она тоже мечтала. Рассказывала, как мы накопим денег и поедем к морю. Моря никто из нас не видел. Даже уговорились с получки откладывать сколько-нибудь. Как отложим, сразу и вспомним, что на море собираемся.

Я достал старую мамину шкатулку, обитую медью, стал надраивать до блеска. Сюда мы будем класть деньги.

В то время, когда я чистил шкатулку битым кирпичом, дверь распахнулась и в комнату ворвалась Ляля Уткина, Тольки Уткина сестра.

— Можно ли? — нарочно тоненьким голоском спрашивает она.

Ляля вообще любит покривляться, это ей нравится. Она учится в техникуме, в том самом, который оставила Вера. Раньше Ляля частенько прибегала к нам. А теперь что — какие у них общие интересы! Разве будет слушать, как работают ткацкие станки? А по вечерам Вера почти не гуляет, новостей у нее нет.

— Конечно, можно! — обрадованно говорит Вера.

А я Лялю недолюбливаю. Строит из себя красавицу, а у самой лицо, как бородавчатая картофелина. Пусть Вера радуется, если соскучилась, мне ни тепло, ни холодно. Сама же после будет злиться. В последний раз, когда Ляля ушла, она весь вечер злилась.

— Раздевайся, раздевайся! — торопит ее Вера. — У нас тепло, натопили.

Ляля снимает пальто и медленно поворачивается кругом, будто что ищет. На ней новое голубое платье.

— О-о-о! — Вера, зардевшись, с восхищением ощупывает материю, заставляет Лялю повернуться еще раз.

— Неужели нравится? — спрашивает Ляля. — Мне так не очень.

Куда уж там «не очень»: оторваться от зеркала не может. То вперед наклонится, то изогнется.

— Ой, что я тебе скажу! — Ляля шепчет что-то на ухо Вере.

Обе громко смеются. Потом опять шепчутся.

— На танцы идем? — предлагает Ляля.

Вера спрашивает нехотя, будет ли оркестр, кто еще собирается из подруг. И все же ей хочется на танцы. Я вижу это по глазам, которые она старается отводить в сторону.

— Иди, — говорю я. — Чего там, посижу с Таней.

Сестра быстро вскидывает на меня взгляд, лицо веселеет. Но вот посмотрела на Таню, вздохнула и опять стала мрачная.

— Сегодня не хочется, — говорит она Ляле. — Да и пошить надо. Как-нибудь в другой раз.

И что за привычка у людей говорить неправду? Ведь хочется ей на танцы, а сказать, что некогда, стесняется.

У Ляли заносчивый вид, губы сложены трубочкой. Она говорит:

— Ну и пожалуйста! Упрашивать не буду! Пожалеешь! Он будет там.

«Он» — парень, который давно как-то провожал Веру из кино. О нем Вера и Ляля вспоминают часто и в общем одобрительно. Из их разговоров я понял, что он самый настоящий хвастун. Ну кто с бухты-барахты рассказывает незнакомым людям, как его все уважают на заводе, сколько он зарабатывает в месяц? Наверно, хотел понравиться им, вот и рассказывал о себе все самое хорошее.

— Пожалеешь, уверяю тебя! — дразнит Ляля.

Придерживая подол нового платья, она плавно поворачивается, надевает пальто и уходит, не забыв напоследок поглядеться в зеркало.

Вера сидит не шелохнувшись, думает долго. Наверно, вспоминает те дни, когда мама говорила: «Хоть бы гулять шла, сидишь, как старая дева!»

Я подаю ей свою тетрадь, где решал задачу. Она смотрит в тетрадку, но ничего не видит и не понимает. Даже не замечает, когда я вытаскиваю тетрадь у нее из-под носа.

Таня начинает отчаянно пыхтеть: слезает со стула. Она украшает себя лентой, берется пальчиками за подол платья и кружится, как Ляля.

— Сядь! — кричит ей Вера.

Таня испуганно замирает. Губы дрожат, вот-вот заплачет.

— Пусть себе, — говорю я.

— А ты не лезь, не спрашивают!

Сестра ожесточенно крутит ручку швейной машины. Комната наполняется стрекотом.

— С вами разозлишься, — поясняет она. — Глаза бы не глядели!

Меня ее слова обижают. В чем мы провинились? Что слушали, как они говорили? Тогда обо всем шептались бы и дело с концом.

— Можешь не глядеть, — обиженно говорю я. — Никто тебе ничего не сделал. И Таня не делала…

— Не делала, — говорит Таня.

Вера дергает меня за ухо — страшная боль! Я рывком откидываюсь назад.

В тетради клякса.

— Сама теперь переписывай.

— Я перепишу! Я так перепишу!..

Получаю ни за что оглушительную затрещину. И Таня плачет…

Мир в нашей комнате нарушен. А до прихода Ляли было уютно.

Глава пятая

«Он»

Он появился неожиданно. Долго разглядывал нас с Таней темными непонятными глазами и был чем-то недоволен. Вера в это время незаметно прибирала раскиданные по стульям вещи и игрушки.

Пяти слов он не сказал у нас. Посидел, посмотрел и засобирался домой.

— Я провожу тебя, Коля! — торопливо сказала Вера.

Сестра вернулась через час вместе с Лялей. В этот вечер они рассуждали о жизни.

— Какое уж тут учение! — звонко и сердито выкрикивала Ляля. — Впору кусок хлеба заработать. Ведь надо прокормить такую ораву!

«Такая орава» — это я и Таня. Ляля говорит, совсем не стесняясь.

— Тебе, Верка, надо идти за военного. Не работай, не учись, всем обеспечена — красота!

Вера имеет на это свой взгляд. Усмехаясь краешками губ, она говорит:

— Гоняйся за ним, как ошалелая. Военные, они сегодня здесь, завтра загонят бес знает куда. Нет, благодарю. Да и без работы от скуки помрешь.

— Привыкнешь! Когда всем будешь обеспечена, не заскучаешь. Разве лучше каждый месяц кроить зарплату, как рваный лоскуток на платье? Куда ни кинь — все клин. Нет уж, я поступлю умнее.

Лялины разговоры мне не нравятся.

— Ага, — говорю я. — А если война? На фронт не возьмут вместе с мужем. Что тогда? Работать не умеешь, ничему не научилась — красота!

— Ой, Сенечка, напугал! — притворно ужасается Ляля. — Плохо ты знаешь, что такое война теперешняя. В тылу, думаешь, лучше будет, чем на фронте? Да и не нам думать о войне. Пока ее нет, хоть пожить.

— Если тебе нравится жить за счет мужа, живи, а Веру не уговаривай.

Мои слова для них неожиданность. Обе повернулись ко мне и смотрят с нескрываемым удивлением.