Узники смерти - Юрий Мокшин

Майор пожал плечами,

— Гуманизм гуманизму рознь. Он тоже бывает разный.

— В устах словоблудов может быть. Истинный же всегда один.

— Не всегда, вернее, он бывает и ложным. Взять хотя бы практику спасать жизнь новорожденным, заранее зная, что они будут дебилами, инвалидами без рук, ног или вообще безобразными калеками. Врачам лишь бы уменьшить процент смертности, но хоть раз они задумывались над тем, каково потом жить их пациентам и родителям. Доктора ссылается на то, что жизнь — самое прекрасное, данное нам Богом, но без их вмешательства Господь давно бы забрал этих детей к себе. Кроме того, жизнь калеки не может быть счастливой. Новорожденный обречен всю жизнь страдать от своего уродства, своей неполноценности, видеть другую жизнь и не иметь возможности жить этой жизнью, постоянно мучиться от вопроса: почему я не такой, как все, за что я лишен обыкновенного счастья быть здоровым? Хоть один из врачей, кричащих о гуманизме, ставил себя на место спасенного им ребенка? В конце концов калека проклянет тех, кто из ложного гуманизма оставил ему жизнь, и будет абсолютно прав. Эти дети одиноки и, хотя у нас говорят о прекрасных условиях их содержания, — это все ерунда, эти разговоры лишь скрывают проблему. А родители? До конца дней своих ухаживать за больным, не имея возможности жить-нормальной человеческой жизнью и рожать нормальных детей. Но родители не вечны, и тогда калека останется один на один против нашей ублюдочной жизни, беспомощный, несчастный, никому не нужный. Зачем все это, скажи мне? Зачем нужен такой гуманизм и кому он нужен? Детям, родителям, врачам, а может, нашим политиканам или этим фанатикам-пацифистам, мать их за ногу!

Зотов зло сплюнул. Он не на шутку разошелся, подсознательно пытаясь отойти от основного вопроса: как быть с Леной?

Бортник с беспокойством наблюдала за ним.

— Не волнуйся, Дима. Чтобы решить этот вопрос, надо спросить мнение у самих инвалидов.

— Я спрашивал и знаю их ответ. На предыдущей работе в почтовом ящике у меня был цех, где работали дебилы из дома инвалидов. На них больно было смотреть и больно не только от вида их душевных и физических страданий, но и от сознания того, что сами-то они не виноваты в своем уродстве, не виноваты в своей жизни, полученной благодаря нашим врачам.

— А как же насчет подопытных в лабораториях Зоны?

— Это другое дело. Не путай заслуженную кару с человеческой тупостью. У нас в тяжелых муках дохнут маньяки, убийцы, отъявленные негодяи. Может, где-то в душе чисто по-человечески, мне их и жаль, хотя, честно говоря, нет, я не испытываю к ним никаких чувств. Они получили то, что заслужили. Но я-то тебе начал говорить о невинных душах — о детях. Чем они провинились перед человечеством? Почему люди обрекают их на бесчеловечные муки продолжительностью в жизнь? Почему врачи берут на себя ответственность решать их судьбы и у гуманистов нигде не екает?

— В отношении этого я с тобой согласна, но не нам решать подобные проблемы.

— А почему, черт возьми?! Или мы с другой планеты? До чего у нас любят кивать друг на друга.

— Дима… — Бортник обняла майора, нежно поглаживая по голове, как обиженного ребенка. — Я с тобой полностью согласна.

Он вздохнул и улыбнулся:

— Ты права. Не нам решать такие проблемы. — Зотов моментально успокоился и взял руки женщины в свои. — Так что же мне с тобой делать?

Он не отрываясь смотрел на женщину, любуясь ее глазами, глубокими, как два родниковых озера. Он любил смотреть в эти глаза.

— Не знаю. Я согласна на все, лишь бы не видеть больше этого ада.

— Надеюсь, ты понимаешь, что из Системы просто так не выходят? Тебе придется исчезнуть самой, если не хочешь, чтобы тебе помогли товарищи из управления.

— Не понимаю…

— Если ты откажешься работать, то в скором времени можешь погибнуть в автомобильной катастрофе или еще как-нибудь. Ты слишком много знаешь. чтобы рисковать. У тебя два варианта: уйти за бугор или скрыться в Союзе. Я думаю, что пока лучше последнее. Тебе нужно будет сменить имя и фамилию, место жительства. устроиться на работу в какую-нибудь маленькую конторку. а лучше всего дворником.

— Почему дворником?

— Да потому, что в ином месте ты можешь нечаянно проявить свой интеллект, вызвав нежелательное любопытство сотрудников. Будучи же дворником, ты будешь общаться лишь с ведрами да тряпками, а они более надежны в смысле молчания.

Елена Николаевна рассмеялась, но в ее смехе было мало веселого. Над всем, что сказал Зотов, она уже думала, но надеялась, что майор развеет ее опасения. Этого не случилось, но Бортник уже твердо приняла решение и сворачивать не собиралась.

— Значит, мне придется исчезнуть, — произнесла она, и Дмитрий Николаевич понял, что это действительно серьезно.

— Почему ты согласилась работать в Системе?

Бортник усмехнулась:

— Ты думаешь, я сознательно оказалась в этом аду? Нет. Я была молодой наивной дурочкой. Мне импонировало, что я прямо со студенческой скамьи буду работать в лучшем институте с выдающимися профессорами. Я гордилась, что своей работой приношу огромную пользу своему народу и стране. Да и с материальной стороны это было выгодно. Почти сразу я получила все: квартиру, машину, положение в обществе. Система затягивала меня в свои коварные сети постепенно, незаметно, до тех пор, пока обратного пути уже не было. Разве у нас есть выбор? Кто не с нами — тот против нас. Это извечный принцип нашего существования. Но ты поможешь мне?

— Да. Я сделаю для тебя все.

— Поцелуй меня…

Майор понимал, что решение Бортник порвать с Системой — не просто очередной женский каприз. Такими вещами не шутят и, прежде чем решиться, все хорошо обдумывают. Обычно людей толкает на это несколько причин: глубокий душевный кризис, чрезвычайное событие, выбившее из под ног почву и перевернувшее идеалы в которые некогда верил, и т д. Бортник с самого начала приняла Систему в штыки, но та приручила ее, хотя и не подавила. Неприятие не исчезало, оно лишь накапливалось внутри женской души, чтобы в один прекрасный день прерваться наружу. Огромное нервное потрясение послужило толчком к этому и, хотя Бортник практически ничего не помнила, подсознательно все уже было решено, и обратный путь отрезан навсегда.

29

— Разрешите войти?

— Входи.

— Сержант Машков по вашему…

Зотов жестом прервал рапорт сержанта и предложил ему сесть.

— Как дела? — спросил майор, протягивая Машкову сигареты, но, вспомнив, что тот не курит, снова убирая их в стол.

— Нормально, товарищ майор. Как говорится: "Служу Советскому Союзу!"

— Молодец, сержант. Завтра на батальонном разводе зачитают приказ о твоем награждении: отпуск на родину. Так что готовься.

Сержант засиял, как начищенная бляха на его ремне.

— Спасибо, товарищ майор!

— Да мне-то за что? Ты давно заслужил. Вернешься из отпуска — "старшего" получишь. Но это между нами.

— Могила, — протянул сержант, вспотев от удовольствия.

— И еще. К твоему отпуску и прибавлю три дня командировочных. Ты же питерский?

— Так точно!

— Во-от. По этому адресу, — майор протянул Машкову лист бумаги, — отвезешь моему другу посылочку.

Зотов достал из сейфа две литровые банки с вареньем. Оно было густое, темное, и сержанту даже в голову не пришло, что в банках, кроме того, что он видел, был еще и небольшое письмо-инструкция зотовскому приятелю.

— Насколько я знаю, — продолжал майор, — Павловск находится рядом с Ленинградом.

— Да. Полчаса на электричке.

— Сначала отвезешь варенье, иначе можешь опоздать — мой друг вот-вот должен уехать. И не дай Бог с банками что-то случится! Понял?

— Так точно! Все будет в лучшем виде!

Машков готов был не то что две банки — цистерну толкать впереди себя до самого Ленинграда, лишь бы оказаться дома.

— Ты был в группе захвата вместе с полковником Саблиным. Как он вел себя? — без всяких предисловий спросил Зотов, в упор смотря на сержанта.

— Да нормально вел, — медленно ответил Машков. — Пер, как танк, я даже удивился.

— Чему?

— Ну, штабист все-таки, московский, — как бы оправдываясь, произнес сержант. — Рыскать по лесу навыков мало.

— Значит, он хорошо рыскал?

— Честно говоря, в данном случае и дурак бы не заблудился. Следы были очень четкие, и собаки шли уверенно.

Зотов задумался, снова вытаскивая сигареты.

— Так значит, Саблин шел уверенно, — как бы спрашивая и одновременно утверждая, произнес майор. — Ну что ж, и москвичи что-то умеют. Да?

Машков еле сдержал себя, чтобы не улыбнуться, когда Зотов то ли специально, то ли непроизвольно сравнил Саблина с собаками.

— Так точно, — ничего не понимая, но решив благоразумно согласиться, выпалил сержант. Сам же подумал: "Видать, вдуют полковнику по самые уши. Не зря Зотов землю роет."