Башни из камня - Войцех Ягельский

— Дудаев этого не понимал или соглашался на роль марионетки?

— Сначала не понимал, потом, однако, уверовал, что всех перехитрит. Да кто он такой, этот Дудаев? Никакой не политик. Обычный генерал, а их к интеллектуалам не причислишь. Я с ним встретился всего один раз, сразу после того, как он пришел к власти, я поехал в Чечню, сориентироваться, что там и как. Помню только его бегающие глаза. Он пообещал тогда, что не сделает ничего безрассудного. Не успел я уехать, он провозгласил независимость. Я ему позвонил и спрашиваю: «Как же тебе не стыдно? Ты дал слово не только как мужчина, но и как солдат». Извинялся, говорил: «Прости, так как-то вышло».

Из Москвы к Дудаеву слали эмиссаров, чтобы его прощупать, уговорить, соблазнить деньгами, привилегиями, чинами. Включая должность командующего всей российской авиации. Ездил в Грозный земляк генерала Хазбулатов, ездил вице-президент России, другой генерал авиации, Александр Руцкой, ездил известный своей изворотливостью Геннадий Бурбулис. Возвращались, как и Хазбулатов, с уверенностью, что договорились с чеченцем, сторговались.

В Кремле оглянуться не успели, а Дудаев в Грозненском драматическом театре в генеральском мундире и зелено-бело-красном шарфе, присягает на Коране отстаивать чеченскую независимость. Слыханное ли дело?!

В глазах Москвы Дудаев совершил не одно, а два страшных преступления — сверг имперскую администрацию в Грозном, распустил парламент и, не спрашивая согласия Москвы, взял власть. Просто так! Без единого выстрела!

Не то, чтобы Москву так уж беспокоила судьба старой администрации в Чечне. Но, если уж Дудаеву захотелось власти, надо было сначала приехать в Кремль, представиться, поговорить. Тогда — пожалуйста. Но так, по собственной инициативе сменить власть? Это ж чистой воды смутьянство. А что, если по примеру чеченцев, и ингуши, башкиры, татары или буряты начнут избавляться от прежних властей, выбрасывать за руки — за ноги московских наместников и сами себе выбирать новых предводителей?

Но и это еще не конец. Чеченец вообще отказался подчиняться России и стал подстрекать других кавказских горцев. Распускал вести, что готов обсудить все с Президентом России, готов раскурить трубку мира, но только с самим Президентом Российской Федерации и только как равный с равным.

Ситуация начинала выходить из-под контроля. Уже не на шутку рассерженный Руцкой еще раз поехал на Кавказ. «Я привык называть вещи своими именами. То, что у вас происходит, это просто бандитизм», — сказал он Дудаеву. «Нет, это революция, на которую мы имеем такое же право, как все остальные», — ответил чеченец.

На этот раз Руцкой вернулся в Москву убежденный, что с Дудаевым нечего церемониться, все равно он слова не сдержит, что с чеченцами надо расправиться, пока не поздно, пока Дудаев не договорился с соседями, и не склонил их тому, чтобы вместе встать на тропу войны против России, пока мятеж не растекся по всему Кавказу.

В Грозном приземлились российские десантники с приказом арестовать Дудаева. На аэродроме их встретили тысячи вооруженных чеченцев. Тысячи других собрались на площади Шейха Мансура. На городских заставах появились баррикады.

Дудаев призвал горцев на священную войну против России. Призвал чеченцев во всем мире, чтобы в защиту своей родины, если возникнет такая необходимость, атаковали все, что принадлежит России — посольства, корабли, самолеты, фабрики, атомные электростанции. (В тот же день восемь чеченцев угнали в Анкару российский самолет со ста семьюдесятью восемью пассажирами, направлявшийся из Минеральных Вод в Екатеринбург).

— Каждая чеченская деревня, каждая улица, каждый дом станет неприступной крепостью, башней из камня, — грозил Дудаев. — Пусть никто даже не пробует с нами воевать. У меня пол миллиона людей под ружьем.

Известный своей неудержимой запальчивостью, он нередко перегибал палку. Учитывая, что вся Чечня насчитывала от силы полтора миллиона жителей, в его армии должен был воевать как минимум каждый третий чеченец, включая детей, женщин и стариков.

Дед Ислам Хасанов, родом из горного аула Шатой, тоже присоединился к революции, хоть признавался, что скорее из любопытства, чем из чувства гражданского долга.

— Я там в политику никогда не вмешивался. Но как по радио сказали, чтоб идти на площадь, потому что русские приехали свергать нашего президента, так я подумал — надо идти. А моя баба в крик. Такой старый, и такой дурной! Никуда не пойдешь! До сих пор справлялись без тебя, и теперь управятся! Тихо, старуха, говорю я, это мужское дело. Взял ружье и пошел.

Дед Ислам днем торговал на базаре заграничными сигаретами и жевательной резинкой. Вечерами подрабатывал таксистом. Днем зарабатывал деньги, впаривая мне привезенные контрабандой из Турции сигареты Лаки Страйк (каждый день обещал завтра достать Ротманс), ночью развозил меня на назначенные чеченскими министрами встречи в учреждениях и духанах.

— Здесь на площади было столько народу, не протиснешься, — Ислам показывал площадь рукой через открытое окно машины. Все его звали дедом, хоть ему только что стукнуло пятьдесят. Он и сам не знал, откуда взялось это прозвище. Назвали и все тут. — Говорят, президент выступал, да я его не видел. Просидел на площади всю ночь, хоть погода была паскудная. Утром, как объявили, что русское войско ушло восвояси, я домой вернулся. Так и кончилась эта моя война, — смеется Дед, сверкая комплектом золотых зубов. — Но если надо будет, опять пойду. Нам, чеченцам, война не впервой.

Москва поняла, что дело не шуточное, но поскольку она сама еще не была готова к войне — в Кремле продолжали править два президента, России и империи СССР, и неизвестно пока было, кто из них победит, — отозвала с Кавказа своих десантников. Вместо того, чтобы сломить дерзкого чеченца, унизить его, поставить на место, неудачная атака на столицу его только раззадорила и возвысила в глазах земляков, которые увидели в нем новое воплощение знаменитых кавказских повстанцев и имамов.

Враги Дудаева, а здесь их всегда хватало, жаловались потом, что Россия из неизвестного генерала сама создала мифического героя. Он сам в этот свой врожденный героизм свято верил. Роль предводителя он пока только изучал, сочтя ее миссией, которую ему вверила судьба.

Страной Дудаев командовал как летным эскадроном. Никого не слушал, не принимал никаких советов, подсказок. Лучше чувствовал себя в роли бунтаря, разрушителя, чем строителя, созидателя. Управление страной ему явно не удавалось.

Невысокий, очень худой, с мальчишеской фигурой. Мне запомнились его ладони, нежные и ухоженные, непохожие на сотни других мужских рук, шершавых, угловатых, крепких в пожатии.

Голос мягкий, лицо приятное, с правильными чертами. Загадочная, немного высокомерная улыбка, как у иллюзиониста, который заранее знает, что произойдет, и радуется самой перспективе увидеть изумление на лицах публики.

Умел и любил обольщать. Мог, например, в разгар беседы, ни с того, ни с сего, вставить, что высоко ценит знакомство с журналистами, потому что они люди культурные, вежливо слушают и не задают глупых вопросов. Разговаривая, не отводил глаз, впивался горящим взглядом в своего гостя, как будто хотел проверить искренность его намерений.

Взгляд у Дудаева как у дьявола, а нос как у орла — говорилось о нем в одной из песен.

Для начала я спросил, как он себя чувствует в роли президента страны, которую никто не признает.

— Обойдемся! — пожал он плечами. — В мире царит право сильнейшего, никто других законов не соблюдает. Чем больше страна, тем охотнее она присваивает себе закон джунглей. А если бы нас признали? Что бы изменилось? Чеченский флаг вывесили бы в ООН? ООН — это пережиток. Аллах нас признает, и это главное.

Кстати говоря, он требовал отставки генерального секретаря ООН, которого обвинял во всех войнах в мире, голоде и других несчастьях. А при упоминании высказываемых в его адрес упреков в диктаторских замашках, возмутился, удивленно вздернув брови.

— Недемократичные методы? Западные либералы не имеют права поучать нас, что значит быть демократом, а что — диктатором на Кавказе. Тут нет государств с многовековыми демократическими традициями. Зато есть наследство тоталитарного режима. Впрочем, излишек демократии заканчивается анархией. Кто вам дал право нас осуждать или смеяться над нашими обычаями? Мы, может, натерпелись больше других. Почему же литовцы или латыши могут иметь свое государство, а нам, чеченцам не позволяют этого? Мы добьемся этого права, нравится это кому-то, или нет! И устроим свое государство так, как сочтем нужным.

Что касается будущей войны с Россией, он был полон самых худших предчувствий. «Нападут на нас, будет война», повторял Дудаев, а за ним и вся страна. А может, было наоборот, и это он, прислушиваясь к опасениям земляков, поверил в ее неизбежность? Говорил, что не хочет войны, что готов вести переговоры, но, наверное, сам не верил, что спор между россиянами и чеченцами можно разрешить полюбовно. Его упрямство, обостренное чувство чести, порывистость, приводили к тому, что он с трудом шел на договоренности, уступки. С другой стороны, чтобы с ним сторговаться, избежать войны, хватило бы какого-нибудь эффектного, пустого, но очень пафосного по форме жеста со стороны России. Жеста, на который не мог решиться российский президент Ельцин, потому что ему самому как воздух был нужен такой же, он сам обязательно хотел доказать свою силу и решимость. Лучше всего кому-то более слабому, например чеченцам.