Башни из камня - Войцех Ягельский

Россияне поначалу пытались обходить неприветливые, упирающиеся в небо горы, протискиваясь песчаными берегами Каспийского и Черного морей; потом открыли среди скал проезжую дорогу, которую назвали военной. Побеждая в войнах с персидским шахом и турецким султаном, Россия поглотила земли грузин, армян, азербайджанцев, а также дагестанских и кабардинских горцев. Но посреди этой огромной завоеванной территории все еще оставались непокорные, не признающие ничьей власти, земли доблестных чеченцев и черкесов. «Мы победили в войне турецкого султана, а он, признав превосходство московского царя, подарил ему весь Кавказ», — якобы объяснял некий российский генерал черкесским старейшинам. В ответ один из них указал пришельцу парящего высоко в небе орла: «А я тебе дарю эту птицу, — сказал он. — Она твоя, поймай».

Война с горцами была только вопросом времени.

Она стала неизбежной еще и потому, что другого способа подчинить их не было. В отличие от кабардинцев, черкесов, аварцев или грузин, у них не было своих властителей, которых обманом, подкупом или угрозами можно было переманить на свою сторону, уговорить или заставить, чтобы они вместе со своими княжествами и всеми своими подданными приняли чужое господство. У чеченцев не было настоящих князей. То есть, они были, но давно, много веков назад; их изгнали, как своих, так и чужих, кумыкских и кабардинских, совершив кавказскую крестьянскую революцию, история которой, обрастая легендами, сохранилась не в документах, а в песнях и преданиях.

Укрывшись в горах в своих аулах и башнях из камня, они жили в свободных сообществах крестьян, пастухов и воинов, не рвущихся в другой мир и не считающихся с окружающей их действительностью, живущих по извечным неписанным законам.

У всех были равные права и одинаковые обязанности, и важнейшей из них была верность роду и племени. У них не было собственной армии (каждый взрослый мужчина был воином), учреждений (им всегда приходилось всего добиваться самим, они не могли ни на кого рассчитывать, отстаивали себя сами перед лицом любой несправедливости, учреждения считали выдумкой людей слабых, которые не могут постоять за себя), судей (все споры разрешали старейшины), полиции и тюрем (от преступлений лучше всего уберегал чир — святой долг кровной мести, который передавался до двенадцатого поколения; на Кавказе говорят, что стреляешь раз, а эхо сто лет повторяет выстрел).

В делах чрезвычайной важности — война, мир, месть, ссоры между родами или споры из-за межи — созывался Мехк-Кхел, великий совет старейшин. В случае вражеских набегов чеченцы оглашали всеобщую военную повинность и выбирали командира. Если он погибал, выбирали нового. Власть всегда была поручением, никогда — наследством. У чеченцев не было властвующего рода, уничтожение которого могло привести к гибели всех. В мирное время у них вообще не было ни правительства, ни предводителей. Нежелание, невозможность кому-то подчиниться, выслушивать чьи-то распоряжения, воевать по приказу отступали только перед стремлением выжить.

Мирное время не было, однако, на самом деле мирным. Чеченские роды боролись друг с другом за право быть самым достойным уважения, самым храбрым, самым гордым. Быть лучше других, вызвать восхищение — главная цель. Покрыть себя позором — страшнейшее проклятие. Поэтому чеченцы вечно соперничали в том, кто храбрее, кто сильнее, быстрее, мудрее и гостеприимнее, вернее всех традициям и этикету, кто дольше помнит и мстит за обиды, нанесенные ему самому или его роду. Даже сражаясь с захватчиками, соперничали между собой, кто проявит в бою больше мужества.

А в умении воевать они упражнялись из поколения в поколение, отражая нескончаемые набеги захватчиков: скифов, македонцев, хазар, монголов, арабов, персов, турков и, наконец, русских. В боях с врагами учились стойкости и храбрости, попутно перенимая от врагов разные подлые хитрости и излишнюю жестокость. Ибо агрессоры в своем стремлении покорить кавказских горцев со средствами не церемонились, прививая им веру в то, что достойная цель оправдывает любые средства.

Ничего удивительного, что даже соседи считали чеченцев разбойниками, людьми дикими, жестокими, непримиримыми и не щадящими никого, даже самих себя. Их бравада граничила с безумием. Обид не прощали никогда. Предпочитали выйти на бой один против десяти, чем покориться, попасть в неволю и покрыть себя позором. Кому-то, кто оказался трусом, лучше было поискать себе другое место для жизни. У чеченцев никто не подал бы ему руки, на такого не взглянула бы ни одна девушка.

Вечно поглощенные собственными проблемами, они были замкнуты в своем кругу. Мнение своих значило все, мнение чужих — ничего. По отношению к чужим можно было совершать поступки, которые считались преступлением, если касались побратимов. Они не связывали понятие свободы с обязанностями или ответственностью, для них свобода была правом делать, что хочешь. В этом своеобразно толкуемом военном эгалитаризме их дополнительно укрепляла мусульманская вера, которая учит, что нет рабов и властелинов, что все равны перед Создателем, и никакой верный не может быть ничьим подданным, а тот, кто примет мученическую смерть в бою, попадет в рай, который кроется в тени сабли. Даже их пастыри, имамы, испытывали огромные трудности в поддержании дисциплины и послушания.

Россиянам, для которых иерархия, власть и подчинение были естественной средой обитания, это сопротивление чеченцев какой бы то ни было подвластности, эта граничащая с безумием непокорность представлялись непонятными, дикими, варварскими. Они пугали, побуждали к уничтожению, оправдывали самые страшные преступления.

Российские цари, один за другим, как зачарованные, погрязали в кавказских войнах, пытаясь сломить дерзких горцев, потому что само существование чеченцев считали угрожающим вызовом государству. Им не давало покоя то, что хоть владычество России охватывало половину Азии и четверть Европы, в империи продолжал существовать этот островок мятежников. Казалось, для российских царей покорение Кавказа и кровь, пролитая ради укрощения тамошних горцев, были своего рода помазанием на власть.

«Терпеть не могу этих каналий, имя, несомненно, заслуженное здешними горскими племенами, осмелившимися противостоять власти Светлейшего Государя», — писал с Кавказа приятелю Ермолов, для которого порядок был идентичен прогрессу.

Уже в начале двадцатого века, когда в России шла кровавая гражданская война, командующий «белой армией» генерал Антон Деникин с непонятным упорством повторял: «Если я не возьму Кавказ, не возьму Россию». И вместо того, чтобы воевать с красными, идти на столицу, Петроград увяз на Кавказе, губя армию и с треском проигрывая всю компанию.

По России прокатывались вихри событий, революции, войны, бунты и дворцовые заговоры, а цари, не считаясь ни с чем, боролись за Кавказ, пуская на ветер четверть государственной казны, содержа в горах многотысячную армию. Один из хроникеров того времени писал, что Кавказ считался диким, непонятным краем, княжеством тьмы, куда шли армия за армией, и откуда никто не возвращался прежним.

Отчаянная, почти самоубийственная привязанность чеченцев к анархической свободе, их индивидуализм и эгоизм привели к тому, что практически на протяжении всей истории над ними витал призрак истребления. Они не терпели никакого командования, ни чужого, ни своего, родимого. Не соглашались терпеть власть, которую навязывали им чужеземцы, не хотели покорно принимать и свою.

Храбро боролись с агрессорами за свою свободу. Но на войне у них это выходило лучше, чем в мирное время, когда они эту свободу, отвоеванную, уцелевшую, проматывали в смутьянстве и склоках. Они наделяли властью только тех, кто умел воевать и побеждать, но понятия не имел о повседневных трудах правления.

Российский историк Дмитрий Фурман писал, что чеченцы сами стали причиной своих бед и собственным проклятием. Их недостатки были прямым продолжением их же достоинств. Одни и те же черты делали их страшными для врагов и для них самих. Борьба за свободу была для них борьбой за выживание. Не желая подчиняться, принимали бой, воюя — навлекали на себя погибель. «Все превращалось в собственную противоположность. Фантастические победы предвещали неизбежную катастрофу».

А Лев Толстой, который, как царский офицер, тоже воевал с чеченцами, говорил, что Кавказ — странный край, где война и свобода, два абсолютно противоположные, казалось бы, понятия сливаются воедино.

Пока бледнолицые и светловолосые пришельцы из России только путешествовали по землям чеченских горцев, не вступая с ними в споры и предлагая дружбу, в горных ущельях и степных предгорьях царил мир. Война вспыхивала тогда, когда россияне начинали навязывать горцам свои законы и порядки. Поводом для первых вооруженных столкновений стали пастбища на берегах рек, которые русские поселенцы отбирали у чеченцев под свои станицы; налоги, которые они пытались собирать с горцев, принудительные работы на строительстве дорог, мостов и крепостей, возводимых по берегам рек, законы, запрещающие чеченцам нападать на купеческие караваны и похищать людей ради выкупа, а также кровавые российские карательные экспедиции в чеченские аулы.