Дитя в небе - Джонатан Кэрролл

Иногда им хотелось, чтобы я присоединился к ним, иногда нет. Порой, сидя в соседней комнате, я напряженно прислушивался к их то тихим, то внезапно набирающим громкость голосам и думал, что они обмениваются лишь им одним известными секретами, измерить глубину которых не может никто, кроме них. Смерть, а тем более неминуемая смерть, должна иметь свой собственный язык, специфическую грамматику и словарь, понятный только по ту сторону ограды.

Театр – искусство позитивное. По крайней мере, он пытается придать словам больше жизни. Если слова уже и так живы и прекрасны, хорошая драма помогает вознести их над бренной землей. Я видел, как это случается в театре, причем не раз даже у нас в труппе, в Нью-Йорке. Актеры, с которыми я там работал, привносили во все, что мы делали, свои энтузиазм и страх, и окончательную энергию. Я мог направлять их, но те талант или вдохновение, которыми они обладали, усиливались, в основном, страшным тиканьем отмеряющих им время часов, а вовсе не тем, что я мог им сказать. Мне представлялось, будто я даю им только то, что можно просунуть сквозь маленькую дырочку в стеклянном окне или через ячейку сетчатой ограды. Для меня этот опыт был бесценен, поскольку их энергия и усилия были весьма поучительны и понятны: все мотивировалось откровеннейшей и здоровейшей алчностью, с которой мне когда-либо приходилось встречаться –алчностью, требующей прожить еще один день.

Прислушиваясь к разговорам Уайетта и Саши, я частенько представлял себе эту ограду и то, какой неприступной она кажется до тех пор, пока в совершенно неожиданный момент жизни вдруг с ужасом не обнаруживаешь, что ты уже на той стороне.

Уайетт своим лучшим голоском Вертуна-Болтуна окликнул меня из машины:

–Так мы едем, или ты намерен до вечера изучать сирень?

Я отломил благоухающую ветку и подошел к машине.

– А когда должна вернуться Саша?

– Это зависит от того, насколько быстро ей сделают анализ. Возможно, через несколько часов.

Открыв дверцу, я положил цветы на приборную доску.

– Расскажи-ка мне поподробнее об этих анализах. Он завел машину и отъехал от тротуара.

– Ну, они то что-то выкачивают из тебя, то что-то тебе вкачивают. Они разглядывают твои внутренности так, будто это видеоигра, но, заканчивая ее, никогда не говорят тебе, кто выигрывает. Ты пьешь какую-то дрянь, от которой твои кишки начинают сверкать, как Лас-Вегас, а потом тебе говорят, что ты можешь отправляться в сортир и спустить свой Лас-Вегас в унитаз. Это и унизительно и страшно, но хуже всего становится, когда они, наконец, все же показывают тебе твои снимки или еще что-нибудь, а ты ни бельмеса не понимаешь. Ты чувствуешь себя полным идиотом, поскольку на снимках твое тело, только ты его не узнаешь. Тебе не остается ничего другого, как верить тому, что покровительственным тоном рассказывают тебе о происходящем в твоем несчастном измученном теле врачи. Тебе отчаянно хочется понять, и, когда они начинают объяснять, ты сосредотачиваешься изо всех сил, но все равно ничего не улавливаешь. Они говорят «гемоглобин» и «уровень лейкоцитов», и еще кучу всего такого, твой мозг замыкается, и ты вообще перестаешь что-либо понимать.

Но они чувствуют даже и это. Поэтому перестают пользоваться медицинскими терминами и начинают разговаривать с тобой, как с умственно отсталым. У одного врача, который меня консультировал, была чертова компьютерная игра, где ты должен сражаться с раковыми клетками, вторгающимися в твой организм. Если сыграл хорошо, ты выиграл – то есть, выжил. Эта штука еще так тонко пищала: бип, бип, бип. Я много раз играл в эту чертову игру и один раз все же выиграл. Как это было приятно. Я играл в эту бессмысленную компьютерную игру, представляя себе, что эти крошечные писки издавали хорошие ребята, защищающие мое тело.

Он притормозил у знака и взглянул на меня.

– Все эти анализы, Уэбер, чушь собачья. Те, что они сегодня делают Саше, скорее всего, второстепенные. Их берут, когда уверены, что твои дела плохи, но, прежде чем выбирать для тебя подходящее лечение, хотят выяснить, насколько они плохи.

– Слушай, а что ты сделал, когда впервые узнал о том, что болен?

– Вышел на улицу и купил сэндвич с копченым мясом. Никогда в жизни мне ничто не казалось таким вкусным. Еще купил сэндвич с копченым мясом и пачку «Мальборо». К тому времени я уже три года как бросил курить, но какого черта, верно?

Поездка к Артусу обещала быть долгой, и по дороге мы обсуждали всевозможные «что-то-тут-не-так» последних дней.

– А знаешь, что еще очень странно? То, что он убил Блошку. По идее, Стрейхорн просто не способен был убить свою собаку.

– Даже если бы сошел с ума?

– Даже и в этом случае. Я ведь прожил с ним достаточно долго. Не таким он был человеком. Обычно он даже москитов ловил и выпускал за окно. А в этой псине он просто души не чаял. Ему все в нем нравилось. Зачем же ему было убивать своего любимца?

– Наверное, потому что он спятил.

Мы говорили и говорили. Один из нас высказывал идею или теорию, и мы тут же начинали препарировать ее или выдвигали другую, или обкатывали ее со всех сторон, как бильярдный шар.

Незадолго до прибытия на место, Уайетт, наконец, выдал самое интересное из предположений.

– Готов держать пари…

– Что?

– Я собирался сказать довольно странную вещь, но теперь вижу, что это вполне разумно. Все случившееся и все, о чем мы говорили… это же чистый «Доктор Фаустус»98 . – Он по-прежнему смотрел на дорогу, лицо его, как и лицо любого водителя, было совершенно бесстрастным. Я и сам в глубине души с затаеннейшим ужасом подумывал об этом.

– Ну-ка, поясни.

– Знаешь, Уэбер, по-моему, ты просто хочешь, чтобы я признался тебе в том, будто верю в возможность подобных вещей и в наше время. Но ведь ты и так знаешь, что верю.

– Нет, расскажи мне, как ты пришел к этой мысли. Он покрутил головой, словно от долгого пребывание за рулем у него затекла шея.

– Мы все в колледже читали «Доктора Фаустуса». Умному парню не по душе его жизнь. Все получается совсем не так, как ему хотелось бы. Что же делать?

Конечно, обратиться к Богу. Но Бог не отвечает, и наш парнишка обращает взор себе под ноги.

Люцифер говорит– ну конечно, я помогу. Я устрою тебе красивую жизнь, но после смерти твоя душа будет принадлежать мне.

Фаустус соглашается и ставит подпись под договором. Что случилось дальше мы знаем – он получает столь любезное ему могущество, но использует его по-дурацки. Обладая властью над миром, он использует ее на то, чтобы появилась Елена Прекрасная и он смог бы ее трахнуть.

Тебе это ничего не напоминает?

– Фила. Он тогда был страшно подавлен и готов на все.

–Так и вышло– он написал «Полночь»! Но, Уэбер, ко всему прочему, он был еще и умен. Не забывай. Вот почему он пошел на сделку. Правда, это всего лишь моя теория. Он, конечно, заключил какую-то очень важную сделку, да, но только потому, что считал, будто сможет без этого обойтись. Он ошибался.

– И с чем же он расстался?

Уайетт повернул голову и холодно взглянул на меня.

– С моральным равновесием. Фил делал лучшие фильмы ужасов в мире, таких больше никто никогда не снимет. Но они слишком хороши – слишком ужасны.

Славу ему принесли презренные, отвратительные кошмары. Поначалу они являлись для него чем-то вроде циничной шутки, но со временем это ухватило его за яйца и уже не отпускало. Обрати внимание на то, как он всегда стремился поучаствовать в других проектах. Но каждый раз его, так или иначе, затягивало обратно в это его «полуночное» дерьмо.

Только однажды появилась надежда, что ему все же удастся вырваться. Но тогда сразу произошли три вещи: появился ангел, и давай на минуту допустим, будто это действительно был ангел, а не какая-то странная маленькая девочка. Она велела ему не снимать эпизод. Но он все же снял его. И каков результат? Двое его лучших друзей гибнут при странных, почти невероятных обстоятельствах.

По-твоему, здесь нет связи? Ты не видишь ни причины, ни следствия? В конце концов Самый Обыкновенный Парень получил все: великолепные фильмы, сделавшие Кровавика культовой фигурой. Со злом все в порядке до тех пор, пока оно оригинально. Это приносит известность. Но Стрейхорна так мучают угрызения совести, что он кончает с собой. И, наконец, мелкая, но весьма специфическая деталь, Шизик Фил убивает не только себя, но и одного из тех немногих, кого он по-настоящему любил – совершенно невинную и преданную псину.

– Плюс то, что случилось с Сашей.

– Да, и это тоже.

– Хорошо. Допустим, Уайетт, ты прав. А как же тогда посланные им Саше и мне видеокассеты? Что они означают? Как он ухитрился послать весточку из ада?

– Вот этого я пока и сам не понимаю. Может быть, он говорит правду. Возможно, ему и впрямь дали последнюю возможность искупить свою вину через кого-то, кого он любил.

Но сейчас лично я ничему бы не верил. В «Докторе Фаустусе» мне больше всего нравилась та часть, где дьявол столь искусно соблазняет человека. Он отнюдь не хватает его за ногу и не тащит за собой. Нет, напротив, они с Фаустусом ведут совершенно замечательные беседы, во время которых дьявол убеждает его не продавать душу, поскольку ад просто ужасное место. И в конце концов Фаустус вынужден едва ли не уговаривать его согласиться. Думаешь, все это не было спланировано заранее? По-твоему, зло так и бегает в поисках нас? Как раз наоборот.