Герой по вызову - Лоуренс Блок

Тот все еще не пришел в себя.

Я вынул из его пистолета обойму и зашвырнул ее в заросли тюльпанов. Придется ждать, пока он не очухается, решил я, а там поражу его своим великодушием. Теперь это казалось мне просто необходимым, раз эти сволочи не угомонились. Ясное дело, мне не удалось убедить того тупицу-болгарина с черной бородой, что я не представляю для их спецоперации никакой опасности. Или же, даже если моя контрпропагандистская лекция и имела успех, он просто не смог донести до своих ее основной тезис.

Потому что было совершенно понятно, что Дейли (или Маккарти, или как там его на самом деле) приперся в дом Амануллы не за чашкой сахарного песка для ирландского глинтвейна. Он пришел убить меня, а вероятно, заодно и Амануллу, как лишнего свидетеля.

Значит, они не угомонились. Что, в свою очередь, означало, что за их спиной стоит какая-то могущественная организация, иначе как бы им удалось выследить меня в доме Амануллы и вообще узнать, с кем и где я встречался сегодня в городе. Как бы там ни было, они меня выследили.

Дейли-Маккарти все еще лежал в отключке. Поглядев на него, я подумал, что никогда еще не видел человека в столь глубоком ступоре.

— Очнись, идиот! — начал я его увещевать. — Мне, знаешь ли, надо посетить несколько афганских борделей, а в условиях, когда вы, ослы безмозглые, намылились меня убить, это удовольствие не из приятных! Так что просыпайся и я тебе все еще разок объясню в доходчивой форме.

Я терпеливо ждал. Небо на востоке посветлело, и вдруг из-за горизонта выпрыгнуло солнце. Я вылил на лицо Дейли-Маккарти пригоршню холодной воды. Эффект — ноль. Я заметил, что весь Кабул уже пробудился, и толпы зевак глазели, как я веду беседу с бесчувственным ирландцем на лужайке перед домом Амануллы.

Я повернул голову Дейли вправо, так чтобы солнце ударило ему в глаза, и еще оросил его холодной водой.

Тут Дейли-Маккарти раскрыл глаза.

— Твою мать, — пробубнил он, — ты мне пробил башку.

— Ты сам напросился.

— Я умираю. Мамочки родные, я же умираю!

— Да ничего ты не умираешь!

— Я уже вижу геенну огненную…

— Болван! Это солнце тебе глаза слепит! — Я отвернул его голову влево. — Ну вот, была геенна огненная да вся вышла.

— Таннер!

— О, мозг уже заработал!

— Ты хотел меня убить.

— Желание возникало, — признался я, — но мне хочется доказать тебе свое доброе расположение. Вот!

Я взял его автоматический 22-го калибра за ствол и протянул ему. Он опасливо поглядел на пистолет, потом перевел взгляд на меня, потом обратно на пистолет.

— Это тебе, — сказал я. — Мне он не нужен. У меня уже есть один, который я вчера забрал у твоего однополчанина. Вот, бери, он твой!

Он поднял руку, схватил пистолет, тут же прицелился в меня и нажал на спусковой крючок.

Раздался сухой щелчок, какой издает любое огнестрельное оружие с пустым патронником. Дейли-Маккарти грустно посмотрел на пистолет.

— Ты неисправим, — заявил я, выудил из складок халата другой пистолет и вмазал ирландцу по темени.

Глава 11

Четыре публичных дома были разбросаны по окраинам Афганистана, то есть, учитывая размеры этой страны, находились на весьма приличном удалении друг от друга. Один — на дальнем севере в городке Рустак в горах Гиндукуша, всего в одной миле от поселка старателей. Другой неподалеку от пакистанской границы, в шестидесяти милях от Кандагара. Место там был пустынное, ни одного населенного пункта на десятки миль вокруг, только несколько угольных шахт да хромовых рудников. Третий бордель обслуживал шахтеров на железных рудниках около Шибаргана и Балкха, на севере центрального региона. И наконец четвертый бордель, в котором услаждали плоть шахтеры (а равно и погонщики верблюдов, которым удавалось стряхнуть с себя верблюжью невозмутимость и ощутить любовное томление), находился в западном Афганистане, в пригороде Анардара.

По площади Афганистан лишь ненамного уступает Техасу. А если сделать его совсем плоским, то он станет раза в три или четыре больше самого крупного американского штата. Причем если сделать Афганистан плоским, то путешествие из Кабула в Рустак, а оттуда в Кандагар, а оттуда в Анардару и Шибарган окажется проще в тысячу раз.

Начальный отрезок моего маршрута оказался самым легким. Когда русские решили построить в Афганистане шоссе, они взялись за дело с размахом, чтобы сделать все как надо, без дураков. Они протянули шоссе от Кабула до своей границы, с намерением облегчить жизнь не только афганцам, но и себе самим. Так что после двадцать пятого ноября, подумал я, афганские патриоты сильно пожалеют, что приняли от русских этот бетонированный подарочек. Троянцы в свое время заключили более выгодную сделку, согласившись принять в дар только деревянного коня.

Хотя мне на это русское шоссе грех жаловаться. Оно бежало не вокруг гор, а насквозь. Оно было не головокружительно спиралевидным, а прямым как стрела. Ни тебе крутых подъемов и спусков — а сплошная плоская лента. И не узкая, как улочки в старом Кабуле, а широченная, как Джерсийское шоссе*. Вот только машин на этом русском шоссе было явно меньше, чем на Джерсийском. Больше того, пока я там ехал, я не заметил ни одной машины кроме моей.

А ехал я, не сойти мне с этого места, аж на «шевроле» 1955 года выпуска!

Утром, когда я наконец вытолкал Дейли-Маккарти взашей, Аманулла продемонстрировал мне свой автомобиль. Демонстрацию он предварил долгой преамбулой, заявив, что по его разумению, я в жизни не видывал ничего подобного и что он сам никогда еще не имео счастья иметь столь роскошный и быстроходный автомобиль. Я уж решил, что сейчас увижу нечто умопомрачительное и только гадал, что это будет — серебристый «роллс-ройс» или красный «феррари». В общем, мы прошествовали к гаражу, где он хранил свое сокровище, и я увидел «шеви» пятьдесят пятого года.

— Чудно! — обрадовался я. — С ним я справлюсь легко. У меня был точно такой же лет десять назад. А твой прекрасно сохранился! Ты же, как я понимаю, летом на нем не наматываешь тысячу миль в неделю, а в зимний период подвеска у него не подвергается коррозии от солевых реагентов. Так что ничего удивительного… Ты когда в последний раз красил кузов? Недавно, я уверен. Машина в отличном состоянии. Даже обивка…

— Kazzih, ты много говоришь, но я не понимаю ни слова.

— Я говорю: прекрасная машина!

— Ты сумеешь ею управлять?

— Сумею, Аманулла. Десять лет назад у меня была точно такая же.

— Но это невозможно. Моя машина собрана не более четырех месяцев назад.

Я внимательно посмотрел на дородного работорговца.

— Это «шевроле-1955». Она называется так потому, что ее произвели на американском заводе «шевроле» в одна тысяча пятьдесят пятом году. Вот почему она так называется. «Шевроле-1955».

— Эту машину сделали в этом году!

— Неужели?

— И не на каком-то «шевроле», уж не знаю, что ты хочешь этим сказать. Моя машина называется «балалайка».

— Не говори ерунды! Балалайка — это русская треугольная гитара с тремя струнами… А! — тут до меня дошло наконец. — Так это русская машина?

— Триумф советской науки и техники. Так они мне сказали.

— Русское «шевроле»! То есть Советы поднатужились и создали «шевроле» пятьдесят пятого года выпуска!

— Я не понимаю тебя.

…Скажите, пожалуйста, он не понимает! А я понимал, что делаю в предгорьях Гиндукуша, летя со скоростью девяносто километров в час (что звучит куда эффектнее, чем пятьдесят семь миль в час, даже если это одно и то же). И летел я по горным дорогам Гиндукуша в «шевроле-1955»! Ну надо же, не прошло и тринадцати лет, как безумные русские создали «шеви» пятьдесят пятого года!

Такие открытия заставляют ваши серые клеточки работать, это уж точно. Помню, в начале шестидесятых я так переживал, когда Никсон, сурово грозя пальчиком, заявил Хрущеву, что мы раньше русских придумали цветное телевидение. Но ведь никуда не деться от того факта, что у русских и впрямь какое-то целомудренное отношение к сектору товаров массового спроса.

При этом я вовсе не считаю, что «шевроле-1955» чем-то так уж плох. Мой «шеви» мне всегда нравился, пока шайка малолетних преступников не сняла с него какие-то очень важные детали, после чего он отказывался стронуться с места. Кроме того, справедливости ради, мне следовало быть благодарным русским хотя бы за то, что они, слава Богу, не слямзили у нас «такер»*.

Первый бордель размещался в нескольких глинобитных хижинах, которые жались друг к дружке у подножья горы близ Рустака. Я ехал туда целый день и ужасно вымотался — ну и, разумеется, никакой Федры там не нашлось. Не заслуживал я такого счастья.

Тамошняя мамка оказалась тощей древней каргой с глубоко запавшими глазами и с проплешиной на темени. Я показал ей письмо от Амануллы. Письмо было адресовано ей лично и содержало просьбу оказать мне содействие в розысках интересующей меня девушки. Я должен был получить эту девушку незамедлительно, а Аманулла обещал компенсировать хозяйке борделя ее цену чуть позже. Аманулла снабдил меня четырьмя письмами, адресованными разным мамкам. Плешивая карга несколько раз перечитала письмо, потом угрюмо уставилась на меня.