Ненависть - Джулия Баксбаум

— Расскажи мне подробно, что там произошло, — велит он мне. Отец вошел в образ политика, голос его внезапно звучит властно и требовательно. Это становится своего рода облегчением для меня, и я чувствую, как с моих плеч падает груз ответственности.

— Очевидно, ему некоторое время постепенно становилось хуже. Когда я была у него в последний раз, он казался в порядке, но я не уверена в этом. Рут пыталась намекнуть, но я не стала слушать ее. — Я словно каюсь, хотя знаю, что вины отца здесь столько же, сколько и моей. Он не показывался в Ривердейле несколько месяцев.

Я подробно рассказываю ему обо всем: как мы с Рут несколько часов искали его, как дедушка нас не узнал, как доктора заявили, что ему может быть только хуже; не описала лишь то, как дедушка Джек принял меня за маму.

— О’кей. Ну ладно, мы должны нанять ему сиделок, обеспечить круглосуточный уход и перевезти в то, другое крыло. Необходимо проверить его страховку. Я сейчас соединю тебя со своей помощницей, можешь на нее положиться. — Как обычно: сначала конкретика, потом эмоции.

— Это уже выполнено. Ты не перезвонил вчера, и сегодня я сделала все сама. — Моя единственная колкость, небольшая, но по последовавшей за ней паузе я могу судить, что он ее заметил. Может быть, это и жестоко с моей стороны, но надеюсь, он почувствует угрызения совести из-за своего отсутствия в Ривердейле.

Я даю отцу краткую информацию. «Голубой крест и Голубой щит», переезд на другой этаж, номер телефона главного лечащего врача. Я слишком зацикливаюсь на деталях. Как и мой отец, я нахожу их успокаивающими; это то немногое, что есть у нас с ним общего.

— Ему назначен прием у невропатолога на следующий четверг. Я рассчитываю туда попасть, но могу застрять на работе, — говорю я.

— Я приеду, — отвечает отец, к моему удивлению. — Конечно, я приеду. — Я снова слышу какой-то шум на заднем плане, после того как отец велит помощнице перекроить его расписание. Он летит в Нью-Йорк.

Я запрокидываю голову, опираясь затылком о спинку стула. Я закрываю глаза и несколько секунд просто молчу. Теперь мои слезы текут по лицу горизонтально, пропитывая волосы.

— Эмили? — окликает меня он. — Ты еще здесь?

— Я здесь, папа.

— Эмили, прости меня. Я скоро приеду.

— Я знаю, папа.

— Я рад, что ты была там вчера. Я… я не знал.

— Я знаю, папа. — «Лучше поздно, чем никогда», — думаю я. Пусть это лишь избитое клише для запоздалой открытки с поздравлениями ко дню рождения, я все равно обращаюсь к нему.

— Я люблю тебя, ты же знаешь.

— Я знаю, папа, — говорю я, что, конечно же, ложь. На самом деле мне хочется сказать ему: «Я знаю, папа. Я знаю, что ты не ненавидишь меня».

ГЛАВА 14

Проходя через турникет охраны по пути в свой офис, я не здороваюсь с Мардж. В первый раз за пять лет работы на фирме я не говорю «здравствуйте», или «с добрым утром», или «как поживаете» и даже не киваю. «Пошла ты на фиг, Мардж, — думаю я вместо этого. — Пошла ты. На фиг». Я нацеливаю на нее всю свою ярость, даже не глядя в ее сторону, не признавая ее существования, в отместку за все то время, когда она не обращала внимания на меня. Сегодня Мардж — воплощение всего плохого в моей жизни, и я направляю в эту непробиваемую мишень приступ злости. Я ненавижу Мардж по миллиону причин, но в основном потому, что знаю: она не заметит моего пренебрежения. Вследствие этого моя ненависть просто соскальзывает на пол, отваливается, как глина с моих ног, чертова желтая глина, в которую я ступила по дороге сюда. «Пошла ты на фиг, Мардж».

Когда я захожу в лифт, к нему бежит некрасивый мужчина в красивом костюме, чтобы придержать дверь. Карл. Я немедленно нажимаю кнопку «ход», но Карл меня опережает. Он просовывает руки между уже закрывающимися створками и, когда они снова распахиваются, вваливается в стеклянную кабину. На его лице сияет торжествующая улыбка, и мне понятно, что в этом, как и во всем остальном, чем он занимается, он видит свою очередную победу. «Да пошел ты на фиг, Карл, — думаю я, когда он заходит в лифт. — Пошел ты. На фиг». Но вслух я этого не говорю, и, когда Карл желает мне доброго утра, я и не пытаюсь проигнорировать его, не могу позволить себе такую роскошь. Он все еще мой босс, несмотря на свой член.

— Доброе, Карл. — Я умышленно опускаю слово «утро» — мой маленький акт мятежа. Я вовсе не желаю ему ничего доброго, и я даже не уверена, заслуживает ли он вообще этого утра. Я лично знаю массу людей, которые достойны его в гораздо большей степени.

— Эмили, я рад, что догнал вас. Мы получили несколько ящиков с документами по делу «Синергона», и мне нужно, чтобы вы их просмотрели.

— Несколько ящиков? — Я сохраняю спокойствие в голосе, хотя уже знаю, что за этим последует. По его насмешливому, небрежному тону я догадываюсь, что он собирается завалить меня огромной массой дел. Пересмотр документов, ни больше, ни меньше. Что означает огромное количество самой нудной работы, которую только можно себе вообразить, работы, которая способна довести человека до пьянства или до мастурбации в туалете, работы, которая в нормальных условиях выполняется кем-то, кто намного ниже по должности, чем я. Работы для людей, которые еще не заплатили свой взнос. Я свой уже заплатила. За пять этих долбаных лет. «Да пошел ты, Карл».

— Да, — говорит он, умышленно растягивая мою агонию. — Если быть точным, шестьсот семьдесят восемь ящиков. И их необходимо пересмотреть до следующего понедельника.

— Это невозможно, — возражаю я. — Нам потребуется подключить кого-то из молодых. Я ни при каких обстоятельствах не смогу просмотреть все эти материалы до следующего понедельника. Шестьсот семьдесят восемь ящиков? — Я вызывающе скрещиваю руки, чем невольно привлекаю внимание Карла к своей груди.

— Нет. Эмили, я хочу, чтобы это сделали именно вы. Вы знаете дело «Синергона» лучше, чем кто-либо другой. Я не хочу, чтобы какой-нибудь тупой младший помощник все испортил. Я доверяю вам. — Я понимаю, что Карл пытается вывернуть наизнанку суть этого задания, представив его как комплимент моему профессионализму, и, хотя еще пару месяцев назад это на меня бы подействовало, сейчас я уже не клюю на его наживку. Я отказываюсь провести ради «Синергона» всю следующую неделю в конференц-зале, читая страницу за страницей по двадцать часов в день.

— Это исключено, Карл. Я не могу этого сделать, — заявляю я, гордясь собой за то, что спорю с ним. «Я верю, что найду в себе силы измениться, — думаю я. — Я верю, что наконец стану человеком, который произносит правильные слова вслух».

— Нет, вы можете это сделать. — Карл оглядывает меня с ног до головы, как будто оценивая мою значимость, как будто решая, достойна ли я делить с ним кабину этого лифта.

— И более того, Эмили, — продолжает он, выходя на своем этаже. — Вы сделаете это. — Время рассчитано идеально. Дверь закрывается одновременно с окончанием его фразы. И отвечая, я разговариваю со своим отражением в зеркальной внутренней поверхности дверей, по половинке меня в каждой створке.

— Пошел ты, Карл, — говорю я, на этот раз уже громко; злость заставляет меня произносить каждый слог очень отчетливо, и мой рот наслаждается их остротой. Но на самом деле я опять говорю не то, что мне хочется. В действительности я хочу сказать: «Пошла ты на фиг, Эмили. Пошла ты. На фиг».

Зайдя в свой кабинет, я первым делом проверяю, пришел ли ответ от Эндрю. Не пришел. Я уговариваю себя, что еще рано, что когда-нибудь обязательно увижу его послание на своем экране. Я как-то не слишком задумываюсь, что именно он может мне сказать. Я просто волнуюсь, что письмо от него может не прийти никогда.

— Где ты была в пятницу вечером? — спрашивает Мейсон, вваливаясь в мой кабинет без стука. Он садится в кресло для посетителей, забрасывает ногу на ногу и смотрит на меня сонными глазами.

— Выглядишь ты хреново, дорррогая, — замечает он, прежде чем я успеваю ответить на его вопрос. Голос у него ласковый, и я знаю, что он не хочет меня обидеть.

— Пошел ты, Мейсон, — бросаю я, не вкладывая в эти слова никакой злости. Я улыбаюсь ему, показывая, что я шучу. Я решаю следить за собственной речью, потому что никогда не знаешь, не окажутся ли поблизости дети. Именно об этом мне стоит сейчас подумать. Развращение малолетних.

— Нет, серьезно, ты в порядке? — спрашивает Мейсон, хотя тон его скорее любопытный, чем озабоченный.

— Держусь как-то. Просто тяжелые выходные.

— Расскажешь? — Мейсон подается вперед со своего кресла, как бы говоря: «Ты можешь мне все поведать», но потом снова выпрямляется, словно добавляя: «Если хочешь».

— Да нет, не буду. Жаль, что мне пришлось рано уйти с вечеринки. Мне бы и вправду не помешало бы оторваться.

— Ты так и не увидела мой фантастический костюм, — укоряет он, и тут звонит мой телефон. Определитель номера сообщает, что это Карл. Я не обращаю внимания на звонок, отлепляю кончик липкой ленты с катушки и начинаю наматывать ее на палец. Получается прозрачный бандаж.