Шиза - Алексей Мальцев

Возможно… Но перед глазами появлялись испуганные глаза Бориса Ощепкова, когда я намекнул ему на то, что знаю предысторию его переписки с Пауком. В памяти всплывал наш последний – незавершенный – разговор с Яной. И тут же все рассыпалось, как карточный домик, ничего невозможно было понять.

В ординаторской Либерман по привычке ходил из угла в угол, Цомая и Немченко сидели на диване. Мне ничего другого не оставалось, как усесться за свой стол.

– Мы как раз обсуждали последний сон Бережкова, – ввел меня заведующий в курс дела. – Что такое отсутствие рук и головы, как не косвенный симптом раздвоения? У человека не может быть две головы и четыре руки. У них одна голова и одна пара рук на двоих, поэтому и снятся столь экзотические, я бы сказал, иносказательные сны. Наша задача – понять и правильно интерпретировать.

– До этого самостоятельно никто не додумается, – вставил Ираклий. – Изобразить искусственно это невозможно. Это формируется на подсознательном уровне.

– Не стоит забывать и о том, – продолжал Либерман выдавать аргумент за аргументом, – что, когда одна личность сменила другую, то есть когда Бережков как бы очнулся вновь в своем теле, он ни сном ни духом, что называется, не ведал о том, что недавно тут был его шеф. И это еще один аргумент в пользу его психической патологии.

– Следовательно, – подытожил Ираклий, – они друг друга воспринимают как отдельно существующих людей. Не совсем понятно, правда, как они общаются.

– Как вы считаете, коллеги, – прервал я их абстрактный, чисто теоретический диалог суровой конкретикой. – Кто из них совершил жестокое убийство: Бережков или Макар? Согласитесь, что убивать должен был кто-то один. И, возможно, даже не посоветовавшись с другим.

Мне показалось, что уверенность присутствующих в том, в чем они только что убеждали друг друга, после моего вопроса слегка пошатнулась.

– Сложно сказать, Илья Николаевич, – развел руками заведующий, – кто конкретно замахивался молотком в решающий момент. Согласен, что убийца должен быть один, второй мог и не знать о случившемся. Теоретически можно предположить даже наличие шизофрении у одного из них, а другой может быть вполне адекватным. Так же, как и наличие диабета. Но это лишь предположение, подтверждений нет, ты знаешь.

– Такое впечатление, словно бредем в дремучем лесу, – вставил, как предохранитель в схему, Ираклий фразу в разговор.

– И еще, пока не забыл, – схватил меня за руку Давид Соломонович. – Помнишь, ты говорил, что с Бережковым разговаривает мертвая Синайская голосом Макара?

– Помню, – с оттенком обреченности произнес я. – И мне до сих пор сей феномен кажется необъяснимой фантастикой.

– Я тут на днях листал одну из последних монографий Эккерта, это профессор из Набережных Челнов, у него описан случай диссоциации, когда одна половина разговаривала с другой голосом его умершей матери. Подчеркиваю, не своим, а материнским голосом. Напрямую общение было невозможно, а через посредника как бы – в данном случае через мать…

– Что вы хотите этим сказать? – напрягся я.

– Это еще один аргумент в пользу раздвоения, то бишь невменяемости.

Произнеся это, Давид Соломонович подошел к окну и принялся разглядывать что-то, происходящее во дворе поликлиники.

– Ау, коллеги! – Ираклий поднялся с дивана, хлопнув несколько раз в ладоши. – Вы что! Мы не должны сворачивать с материалистических позиций ни при каких условиях. Когда двое находятся в одном теле, не может один из них болеть чем-то, чем не болел бы другой. И разговаривать любым голосом кроме своего собственного! Это как в анекдоте про трехголового Змея Горыныча: как пить, так в одиночку, а как, простите, блевать, так всем трем головам.

– Ты забываешь про внушение, – заметил Немченко. – У таких больных оно чрезвычайно развито. Вспомни, как появлялись рубцы на шее у шизофреников, которые считали себя повешенными в другой жизни. Кстати, я не удивлюсь, если на теле Бережкова после сегодняшней галлюцинации вдруг обнаружатся гематомы от полученных ударов.

– Но как можно заболеть перманентно сахарным диабетом и потом от него излечиться! – стоял на своем Ираклий. – Тут одного внушения маловато! То же самое касается и шизофрении. У них же один мозг на двоих!

Либерман, стоявший до этого у окна, обернулся, по-видимому решив подытожить затянувшуюся дискуссию:

– Поскольку анализ мы сделать не успели, то утверждать, что Макар болен диабетом, а Костя Бережков нет, мы не имеем никаких оснований. Мне кажется, у Ильи Николаевича припрятан еще один аргумент, иначе бы он так резво не стал вчера вызывать сестру из лаборатории для анализа.

– Есть кое-что, – подал я голос. – Дело в том, что обе жертвы Лекаря, с которыми мне удалось побеседовать, в один голос утверждают, что от него попахивало ацетончиком… Это невольно наводит на мысль о диабете. Поэтому, собственно, я и стал звонить.

– Может, парень был просто пьян, – с сомнением заметил Немченко. – Или, простите, с бодуна?

– Думаю, что женщины это определили бы.

– Как я понимаю, ты сомневаешься? – спросил напрямую Артем. – Считаешь, Лекарь притворяется? Такое возможно?

– Во всяком случае, спешить не надо, – ушел я от прямого ответа, – в нашем распоряжении еще есть время, и у меня – огромное количество не заданных Лекарю вопросов.

– Это делает вам честь, коллега, – сыронизировал с ухмылкой Ираклий, протягивая мне флешку. – Здесь то, что удалось записать во время вчерашней душещипательной беседы с Макаром Афанасьевичем.

– Благодарю, сейчас же сброшу себе на компьютер и верну носитель. Думаю, там есть что посмотреть.

– Вот и замечательно. Как видим, коллеги, случай, как бы классифицировал вождь мировой революции, архисложный, – подвел итог Либерман. – Поэтому попрошу оказывать всяческую помощь коллеге Корнилову. А пока на этом закончим и приступим к текущей работе.

Студент-маньяк

То ли перевоплощение в своего шефа сказалось благотворно на самочувствии, то ли радость от осознания того, что наконец-то досмотрел злополучный сон до конца, оказалась решающим фактором, – так или иначе, на беседу Лекарь явился в прекрасном расположении духа.

– Непонятки между нами, Илья Николаевич, – начал он полушутливым тоном после приветствия. – Почему меня так прицельно исследуют на сахарный диабет? Может, он и появится когда-нибудь, но сейчас его нет. Симптоматику его я знаю, уж поверьте. Вот Макар Афанасьевич…

– Что Макар Афанасьевич? – уцепился я, как клещами. – У него диабет?

– Думаю, да, хотя он не любит об этом говорить. Но по косвенным признакам можно судить.

– Что ты имеешь в виду?

– Например, он себе никогда не позволяет сладкого. И голодовок тоже не устраивает. У него строгий режим питания. Иногда случалось, что выходил после операции в предобморочном состоянии. Если операция затягивалась, говорил, чтобы заканчивали без него, так как ему надо срочно перекусить, потому что сахара упали.

– И что, уходил с операции?

– Конечно, не падать же в обморок.

В принципе, этого было достаточно, чтобы уличить Бережкова в полной лжи. С одной строны, хирург не может уйти на середине операции на сердце, поскольку за него ее вторую половину никто не сделает. С другой – если хирург страдает таким типом диабета, ему, скорее всего, запретят проводить столь сложные и длительные по времени операции.

Но что мне даст это разоблачение в данном случае? Оно не сыграет ни в пользу вменяемости Лекаря, ни в пользу его невменяемости. Ни в ту, ни в другую сторону я не продвинусь. Он может, будучи кондовым шизофреником, свято верить в то, что городит тут мне с три короба. И может быть совершенно адекватным, правдоподобно неся здесь ту же самую околесицу.

Самым трагичным было то, что эту двоякость, эту мою шаткость и уязвимость, похоже, понимал не я один. Из-за стекол очков сквозь маску какого-то почти детского восприятия реальности, сквозь пелену лжи и притворства на меня, глумясь и ухмыляясь, время от времени проглядывало такое, от чего я сам запросто мог «съехать с рельсов».

Меня так и подмывало напомнить ему, как он ползал у меня в ногах, как умолял не писать заявление… Но это смотрелось бы как вспышка гнева, неконтролируемая эмоция, не более.

Успей мы вчера с анализом, когда Макар Афанасьевич был еще самим собой. Возьми кровь до того, как произошло обратное перевоплощение. Интересно, как бы тогда он объяснил нормальный уровень сахара. Разумеется, убедительный ответ был заготовлен, но все же.

А если бы уровень сахара в крови был повышен? Как бы себя чувствовали мы, доктора, каково было бы нам?

На этот вопрос у меня ответа не было. Учитывая метаморфозы последних дней, я готов был поверить во что угодно.

– Скажи, Константин, о чем ты так эмоционально беседовал со своим шефом пару часов назад? – спросил я, имея в виду последнюю галлюцинацию, столь красочно разыгранную им во время прогулки.