Шиза - Алексей Мальцев

– Скажи, Константин, о чем ты так эмоционально беседовал со своим шефом пару часов назад? – спросил я, имея в виду последнюю галлюцинацию, столь красочно разыгранную им во время прогулки.

Он снисходительно взглянул на меня, вздохнул, как бы сокрушаясь, какой у меня безнадежный и запущенный случай.

– Это вы так долго размышляли, чтобы спросить об этом? Вы все прекрасно видели и слышали, – развел он руками. – Я оставил больных без присмотра, совершил преступление и за это получил справедливое наказание. Возможно, не последнее.

– Как тебя мог бить Макар Афанасьевич, если у него искусственные руки, которые отстегиваются? И как он тебя мог видеть, если у него нет головы. Ты сам рассказывал.

– Я вам рассказывал сон, – быстро нашелся он. – Который, надеюсь, больше не повторится. Кто же верит снам? Сон… он и есть сон. А в реальности у Макара Афанасьевича руки настоящего хирурга – то есть очень сильные. Не дай вам бог на себе это испробовать. Я должен отвечать за свои поступки, ведь я взрослый мужик. Это в детстве и юности мы совершали глупости…

– Кстати, насчет детства и юности, – обрадовался я возможности сменить тему. – Помнишь, ты рассказывал про свою школьную любовь? Ее, кажется, Инной звали…

– Вам не терпится узнать продолжение?

Я едва усидел в кресле, чтобы не вскрикнуть: «Конечно, не терпится, ведь ты много лет спустя через дочь вышел на нее, затащил в подвал и там грохнул молотком!»

Вслух я ничего не сказал, удержался, лишь кивнул. Лекарю этого оказалось достаточно.

– В одной старой-старой школьной песне семидесятых годов есть такие слова: «Но как забыть звончей звонка капель и девочку, которой нес портфель?!» – прочитав это наизусть, он взглянул на меня, как бы интересуясь, помню ли я такое. Я снова кивнул. – Так вот, автор как в воду глядел. Школьная любовь не забывается.

…Экзамен по литературе он тогда едва не завалил. Выручили вовремя подброшенные друзьями шпаргалки.

Инна во время экзамена на него даже не взглянула.

На сходке обманутых за школой он заявил, что, поскольку его первоначально предложенный вариант никто не поддержал, он вообще передумал мстить и не будет участвовать в авантюре. Народ завозмущался: отказ одного из застрельщиков означал полное фиаско всего мероприятия, кое-кто предлагал наказать Бережка. Гвалт стоял невероятный. Костя невозмутимо курил в сторонке сигарету за сигаретой, не участвуя в споре.

Вдруг все замолчали. Бережок понял: кто-то пришел.

– Ну, что приумолкли, обманутые? – голос Инны резанул по ушам. – Карандаши затупились? Вы же хотели мне отомстить, или я не права?

Все молчали, словно разом разучились говорить. Девушка ходила между ними, как надсмотрщик.

– Зачем пришла? – подал голос Бережков из своего угла. – Ищешь приключений на свою задницу? Смотри, с огнем играешь.

– А ты-то что мне угрожаешь? – она уничижительно посмотрела на него. – Ты ведь уже отомстил как мог, сиди в своем углу и молчи в тряпочку. Тебе мало того, что получил?

Обманутые разом «взорвались»:

– Так вот почему решил в сторону…

– Втихую отбарабанился…

– Скрысятничал…

– Западло!

Дальше Бережок слушать не стал, развернулся и пошел прочь. Спустя какое-то время узнал, что Инна поставила ящик водки и несколько пакетов закуски в честь сдачи последнего экзамена. Пацаны «нахрюкались» по-черному и ни о чем уже не помышляли.

На выпускной бал Бережок не пошел. После получения аттестата напился в одиночестве дома и уснул.

Так для него закончилась школа.

Потом до него доходили слухи, что обманутые хотели собраться, но у него не было никакого желания снова их видеть, вспоминать, переживать все заново. Возможно, дело было не в одноклассниках, а в самой атмосфере, напоминавшей ему об Инне, которая его отвергла.

Приближался новый век. Все вокруг говорили о Миллениуме, о начале новой жизни. Ему тоже хотелось как-то оторваться от прошлых стереотипов и привязанностей. Ведь жизнь, по идее, только начиналась.

Но стереотипы прошлого все больше напоминали о себе.

Родители Бережкова очень скоро не только потеряли бизнес, но и попали под суд. Матушка отделалась условным сроком, а батяне пришлось «оттрубить» восемь лет. Но если других бизнесменов, нафарцевавших в девяностые круглые суммы, эти суммы ждали на свободе в виде банковских счетов, припрятанных драгметаллов или недвижимости, в том числе и заграничной, то отца Бережкова дома не ждало ничего, кроме комнаты в коммуналке и обозлившихся по причине нехватки средств к существованию жены и сына.

Отказываться от того, к чему привык и уже не мыслил без этого свою жизнь, было тяжело и болезненно. Костя нашел в себе силы отказаться. Когда отца посадили, мать прямо сказала сыну, чтобы он шел в армию. Если другие родители выискивали любые лазейки, чтобы «приклеить» к чаду мужского пола какой-нибудь убойный диагноз, оставшаяся в одиночестве родительница Бережкова мечтала совсем о противоположном. Ее нисколько не пугали такие слова, как «Чечня», «дедовщина». Ей главное было – пристроить чадо так, чтоб с плеч долой. Пусть и временно. Передышка нужна была, короче.

– За два года, пока ты служишь, я освоюсь, – говорила она, – папашку нашего как-то поддержу, ему там несладко, наверное, восстановлю кое-что, наращу мясцо. Тогда и в мединститут поступишь, и заживем, как прежде. Мне надо время, понимаешь?

Бережок все понимал, но под ружье становиться не хотел. К тому же подобные рассуждения близкого человека были унизительны и ставили под сомнение вообще все дальнейшее совместное существование под одной крышей.

От умных людей он узнал, что военные кафедры есть далеко не во всех вузах. Непробиваемый вариант – Медакадемия. Тем более что парням поступить в нее было легче, нежели девчонкам. Существовал негласный закон о пятидесяти процентах.

Требовалось всего ничего: деньги для начала и какой-никакой угол, чтобы подготовиться и поступить.

Как всегда в таких ситуациях, на помощь пришла тетка Тамара. И денег дала, и на жилплощади своей приютила.

– Совсем из ума выжила Галка, – ворчала она на свою старшую сестру, мать Бережка. – Где это видано, чтоб родное дитя в армию силком толкать? Никуда я тебя не отпущу, а попробует забрать, то мы еще посмотрим. Я ее так пристыжу, так пристыжу…

Узнав, что сын живет у сестры, мать, видимо, успокоилась и невозмутимо занялась делами. Сыном интересовалась редко: жив, здоров – и ладно. Учится на врача – совсем хорошо!

Бережок и раньше, когда ссорился с родителями, убегал к тетке. Отсиживался, бывало, неделями. Одинокая некрасивая женщина, которой не везло по жизни с мужиками, во всяком случае, так говорила мать Бережка, принимала племянника всегда с распростертыми объятиями.

Правда, он частенько замечал, что смотрит тетка на него совсем не как на племянника. Будучи старше его на двадцать лет, она любила подглядывать за ним, когда он моется в душе или одевается. Особенно все это стало заметно под конец школы, когда голос Бережка огрубел и появился волосяной покров там, где раньше не было.

Тетушкин взгляд так и приклеивался ко всем атрибутам его мужественности.

Как-то утром, когда было жарко и он уселся на кухне аппетитно жевать бутерброд напротив тетушки по пояс голым, родственница уставилась на его грудь так, словно там висел магнит, притягивающий взгляды.

– Теть Тамар, ты чего? – спросил он, перестав жевать.

– Как бы я хотела, – вздохнув, призналась тетушка, – побродить в этих твоих зарослях. Согласна в них даже заблудиться.

– Каких зарослях? – не понял племянник.

Тетушка резко встала и вышла из кухни. Почти выбежала. Когда хлопнула дверь в ее комнату, он все понял. Просек! Недомолвки, взгляды, вздохи, ужимки, паузы – все, что раньше казалось чем-то необъяснимым, запредельным, вдруг выстроилось в одну шеренгу и даже рассчиталось на первый-второй.

Вот оно что! Ему казалось, что женщины, которым под сорок, должны интересоваться всем, чем угодно, но только не этим. Потом, уже учась в мед– институте, узнал, что как раз наоборот, к сорока годам у них все только разгорается…

А что ему было делать тогда, семнадцатилетнему, мечтавшему покорить одноклассницу? Ту, которая посмела его унизить при всех, можно сказать, надругалась над его чувствами.

Приставания родственницы становились все настойчивей.

Как-то ночью он проснулся от того, что кто-то гладил его ягодицы. В темноте не сразу разглядел у себя на кровати совершенно обнаженную тетушку.

В другой раз закричал, вскочил, убежал бы… Но тетушка приложила ладонь к его губам. К тому же, оказывается, у нее совсем не было груди. Он думал, что такого не бывает: даже у него грудь выдавалась больше, чем у нее. Просто два огромных соска. И все…

– Вы прекрасно помните, Илья Николаевич, – Бережков прищурился так, что поток его зрительной энергии, посылаемой в мою сторону, усилился в несколько раз. – Как нравятся мне прямые линии в женском теле. А тут – первозданная прямота.