Злополучный скиталец, или Жизнь Джека Уилтона - Томас Нэш

Гераклида, мне вспомнились твои слезы, капавшие на пыльной пол, твои слезы, не смягчившие моего свирепого сердца. Отмщая за тебя, господь окаменил сердце этого человека, и он не хочет мне внимать. Но все же я не убил тебя, хотя своей рукой, как мясник, перерезал горло сотням людей.

Знайте же, благородный синьор, как ужасно отягощать свою совесть таким преступлением, как убийство, — тень убитого вами человека будет тревожить вашу дрему, ваши сны, отравлять вам одинокие прогулки, вселяя в сердце тревогу; вы будете пугаться днем своей собственной тени. При виде обнаженного оружия вы будете думать, что оно должно вас пронзить.

Душа смертоубийцы — это дом, разделившийся сам в себе; совесть, грозный обвинитель, обличает его, призывая в свидетели против него оба глаза, а ведь показания двух свидетелей неоспоримы. Если хочешь, вырви у меня глаза и лиши мою преступную душу двух главных свидетелей. Отруби кинжалом мой богохульный язык, — я с радостью откажусь от языка и от глаз, лишь бы получить время для размышлений о вечной жизни.

Прошу тебя, отсрочь свою кару, я еще не примирился с людьми, не далее как вчера я затеял драку и в ярости грозился отомстить своим врагам. Если бы я дерзнул попросить у них прощения, то я мог бы надеяться, что мне отпустится половина моих грехов. Сотни чертей день и ночь преследуют меня за мои ужасные преступления. Если я умру, они не захотят идти вместе со мною в ад, — ведь некогда они просили Христа не посылать их до времени в преисподнюю, — и вот они вселятся в тебя и станут беспощадно тебя терзать за то, что ты их изгнал из их обиталища. Я презираю раны. Жизнь не имеет для меня цены, но мне внушает ужас мысль об участи, ожидающей меня за гробом: вечные муки, неумолкаемые вопли и скрежет зубовный! Не от смерти я молю тебя избавить меня, но от страха вечных мучений! Я сгоряча пронзил шпагой тело твоего брата, его душе я не хотел причинить вреда; но ты погубишь сразу и тело мое, и душу, ежели сейчас осуществишь свою месть. Заклинаю тебя, пощади меня, пощади! Ради спасения твоей души, молю тебя, не обрекай мою душу на вечную гибель: ежели ты меня погубишь, тем самым ты погубишь и самого себя!

Выслушав его долгую речь, полную мольбы, я гневно промолвил:

"Будь я даже уверен, что бог не смилуется надо мной, если я не смилуюсь над тобой, все равно я не помиловал бы тебя. Во всех тяжких случаях жизни ад помогает мстителю, и я ожидаю, что ад куда скорее, чем небо, поможет совершить отмщение. Нет небесной жизни, но есть отмщение. Уверяю тебя, я обрек бы себя таким трудам и мукам, чтобы попасть на небо, каким я себя обрек, пустившись в погоню за тобой, дабы тебе отомстить. Что мне отмщение с небес! Оно никогда не удовлетворит меня, как не удовлетворит и небесное блаженство.

Взгляни на мои ноги, они в кровавых язвах, ибо я гонялся за тобой из одного города в другой. Я сорвал себе голос, неустанно тебя проклиная. Я обеззубел, ибо всякий раз при звуке твоего имени так неистово скрипел и скрежетал зубами, что стер их в порошок. Мой язык от бесплодных угроз распух, и ему тесно у меня во рту. Мои глаза выкатились из орбит, ибо всю ночь я их отчаянно таращил и грозно вращал, стараясь изобразить, какое у меня будет лицо, когда я заговорил с тобой. Мои силы подорваны, ибо я то и дело рубил и колол каменные стены, воображая, что убиваю тебя. Прекрати свои мольбы! Никакое чудо не избавит тебя от кары, злодей! Итак, я проколю тебе шпагой утробу!

"Стой! Стой! — воскликнул Ездра. — Дай мне сказать одно слово! Отсрочь ненадолго свой карающий удар и поручи мне совершить какое-либо чудовищное, неслыханное злодеяние, кое потрясет весь христианский мир и оглушит всех людей на свете. Повели мне перерезать глотку всей моей родне, поджечь глубокой ночью города, чтобы сгорели в постелях миллионы мужчин, женщин и детей. Если тебе ненавистен папа, император или турецкий султан, ни одному из них не сносить головы! Ради тебя я готов проклинать бога и отречься от веры, готов отвергнуть благодать крещения и все другие таинства. Только оставь меня в живых, — пусть я буду прозябать в каземате среди жаб, змей и гадюк или сидеть по горло в навозе. Я готов вытерпеть все муки на свете, лишь бы получить отсрочку и передышку, дабы очистить свою душу. О, послушай, послушай меня! Ты не можешь не сжалиться надо мной!"

Его отчаянные мольбы заставили меня остановиться. Не то чтобы я отменил свое грозное решение, нет, я лишь собирался с мыслями и силами для осуществления своей мести. Я ломал себе голову, придумывая, как бы мне вдвойне покарать его за все его гнусности. Я старался какой-либо новый неимоверный сатанинский подвох, который погубил бы не только его тело, но и душу.

И вот какие у меня были основания. Он обещал ради меня проклясть бога и отречься от веры и совершать злодеяния, достойные Юлиана Отступника. Если бы он и впрямь все это исполнил, то, пожалуй, я был бы удовлетворен, ярость моя утихла бы, и я мог бы отпустить его. Нет! Прежде всего — и это главное — он должен отречься от бога, отвергнуть его законы и окончательно, навеки отказаться от всяких надежд на спасение. Затем он должен поклясться сам себе, как советовала сделать Иову его жена, и решительно завещать свою душу дьяволу, без всяких оговорок и проволочек. Наконец, исполнив все это, он должен воззвать к богу, умоляя его ни в коем случае не оказывать ему милосердия и не прощать его.

Не успел я изложить ему свои требования, как он начал изрыгать кощунства и отрекаться от бога. Удивляюсь, как это не разверзлась земля и не поглотила нас обоих, — в столь ужасных словах он обрушивал проклятия на христианскую веру. Как только не сразил его гром небесный за чудовищные оскорбления, коими он осыпал всевышнего! Казалось, внимая им, святые и мученики должны были встать из гробов и сам Христос должен был сойти с престола, где он восседает одесную отца.

От его чудовищных проклятий у меня тряслись все поджилки, волосы встали дыбом и сердце словно расплавилось в адском огне. Он с таким пылом и рвением предавался богохульству, словно сатана уже взял верх над нашим товарищем. Он смело пронзил на левой руке вену, которая ведет прямо к сердцу, и когда оттуда хлынула кровь, обмакнул в нее перо и написал на листке, что бесповоротно завещает свою душу дьяволу. Да, он с большим усердием молил бога ни в коем случае его не прощать, нежели христиане молят творца спасти их душу.

Когда он закончил эти чудовищные церемонии, я приказал ему как можно шире разинуть рот. Он так и сделал (чего только не сделает от страха негодяй!) Тут я без дальнейших разговоров выпустил ему в горло полный заряд из пистолета. Больше он не вымолвил ни слова. Я сразил его наповал, чтобы он уже не мог ни говорить, ни раскаяться. Труп его сразу же почернел и стал такого же цвета, как жаба: дьявол отметил его своим клеймом.

Вот по какому случаю очутился я здесь. Всякий истинный итальянец должен воздать мне честь за мое деяние. Отмщение увенчивает славой воителя и является высочайшим подвигом доблести. Отмщение — это самая сущность закона и справедливости. Чем яростней мы осуществляем отмщение, тем ближе становимся к престолу всемогущего. Он совершает отмщение своим карающим жезлом. И сей жезл он порой вручает человеку, предоставляя ему покарать его врага. Все истинные итальянцы должны мне подражать! Непрестанно мстите и учитесь мужественно умирать! Палач! Делай свое дело! Я готов вытерпеть все пытки!

Тут весь народ в неописуемом негодовании завопил в один голос:

— Смерть ему! Смерть ему! Палач! Терзай его! Раздирай его!.. Ежели ты его пощадишь, мы растерзаем тебя на клочки!

Палач не нуждался в поощрениях, ибо он был прирожденным членовредителем и стал опытным мастером заплечных дел. Одним ударом деревянного ножа он пронзал человеку сердце и вылавливал его из груди так же легко, как мы вылавливаем сливу из миски с овсяной кашей. Он переламывал человеку шею так же быстро, как повар разбивает яйцо. Скорей, чем скрипач поворачивает на грифе колок, он сворачивал человеку челюсть. Он лихо взялся за дело, и затрещали кости Катуольфо, как барабанная дробь. Он не сразу их ломал, но как шорник заколачивает гвозди в седло, он быстрыми ударами молотка вправлял на место вывихнутые члены. Каждый сустав он специальным топориком наполовину разламывал и заливал зияющие раны расплавленным свинцом, останавливая кровь. Он вырвал Катуольфо язык, дабы он не кощунствовал под пыткой. Он засовывал ему в уши ядовитых червей, чтобы вызвать у него мучительный бред, разрезанными на куски гусеницами он натирал ему рот и десны. Каждый член он медленно рассекал на куски. Катуольфо на колесе испытывал неописуемые, адские муки. Он был еще жив и видел, как клочки мяса разлетаются по ветру.

Полна непостижимых тайн книга судеб человеческих! Одно преступление порождает другое. От первых дней творенья до сего времени пролитая на землю кровь всегда зачинала новые преступления.