Музыкант - Артур Жейнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Куда?»
Молодой человек вздрогнул: раздался треск, сетка медленно рвалась.
«Ну же! Ну! Давай еще!»
Через секунду опасный груз сорвался вниз, и сразу раздался взрыв. Саню впечатало в стену. Мимо пролетела, пробила стену и шмыгнула дальше внутрь рельса, по которой только что ездила вагонетка. Моторы завизжали, как сотня свиней на бойне. В нескольких метрах от Сани пол начал обрываться, разорванные ошметки скручивались, угрожающе загибались в его сторону. Самолет стремительно шел вниз. Уши заложило, от ветра слезились глаза. Парень надавил на дверную ручку, но дверь не поддалась, ступни оторвались от пола, и воздушным потоком его начало вытягивать наружу.
Саня не помнил, как долго падал самолет: секунды, минуты, часы смешались, время исчезло, остались только страх, паника и желание жить. С невероятной силой он вцепился в дверную ручку и поручень в стене. Ноги болтались в воздухе, как белье на веревке. Словно вспышка молнии, перед глазами возник и исчез купол парашюта, за ним другой. Это невозможно, но он видел болтающегося на стропах Грэга, даже не его самого, а только лицо, – растерянное заплаканное лицо большого ребенка. Невидящие печальные глаза глядели вверх.
Хуши сказал: «Тот, кто медленно бегает, тоже может спастись. Вопрос лишь в том, убегает он от тигра или догоняет его»
Из-за тряски и шума Саня не заметил момента приземления. Еще с полкилометра исковерканную машину тащило по земле. Крылья тормозили о деревья и кустарники и, наконец, обломались. Самолет развернуло, он раскололся надвое, задняя часть устремилась к высоким деревьям и там остановилась. Передняя, кувыркаясь по поляне, как спущенная с горы бочка, тоже затихла в болоте.
Еще долго Санька боялся отпустить ручку. Из оцепенения его вывел неуверенный, не похожий на себя голос Кубинца:
– А-а-а… струсил?..
«Чиво?»
– Была у меня одна стюардессочка… Ага… Ох мы с ней тогда…
«Чиво?»
– Была, говорю, у меня стюардессочка одна… Это… на самолетах которые… Красавица… Волосы длиннющие… Когда мы с ней… то, волосы как раз…
«И что?»
– Ничего… Стюардесса, говорю…
«А-а-а…»
– Ты цел? – перепуганно спросила Рита. – Кажется, цел, – ответила сама себе. – Удивительно…
Саня, очумело глядя по сторонам, выкарабкался наружу, сделал несколько шагов и оглянулся.
«Чудо! После такого не выживают. – Он принялся ощупывать свой живот, ноги. – Чудо!»
Поднялся ветер, лес зашумел. Откуда-то сверху донесся странный, знакомый гул.
– И правда – чудо! – восторженно согласился Кубинец, когда Саня задрал вверх лицо. Прямо над ним качалась, отражая покатыми боками солнечные лучи, запутавшаяся в ветках густой кроны, черная виолончель.
«Она преследует меня», – подумал Саня.
– Наверное, кому-то она очень нужна, – удивленно произнесла Рита. – Это все не просто так… У нее есть ангел-хранитель.
– Хорошо ей, – сказал Кубинец. – Мой отказался от меня еще в детстве.
«Что ты чувствуешь, Рита? – не веря в свое везение, обратился Саня к девушке. – Мы ведь и правда живы, да?»
– Пока живы, – ответила она, – но надолго ли? Что дальше, господин Грин? В какую мясорубку полезем теперь?
– Тебе только бы жаловаться: на природу вывез – опять не так. Ты посмотри, как здесь красиво… Птички поют, букашки шуршат… Я как этот, сказать не умею. Маруся, сейчас Геркулес все тебе объяснит… Вы радуйтесь, а я пока подумаю, что делать дальше.
– Я не Маруся!
«Вьетнам… а ведь мы совсем близко… – подумал Саня. – Скоро там этот Сингапур?»
– Нас Южно-Китайское море отделяет. Оно маленькое, можно и самому вплавь добраться. Но мы лодку наймем… Совсем рядом уже… Терпение. Всего-то ничего осталось.
«Значит, на восток, к морю?!» – уточнил Саня.
– На юго-восток, или даже на юг. Сейчас определимся. К морю, к морю надо, – сказал Кастро. – К морю.
Лес – бесконечный, сырой лес… Высокие густые кроны скрывали небо. Травы почти не было. Ноги проваливались, вязли в толстом слое гниющих листьев. Встречались поляны, но, как правило, заболоченные. Саня отдыхал на окраинах, сушил носки, кроссовки, шляпу и двигался дальше в определенном Кастро направлении. Тропики представлялись Сане другими. Бамбуковые леса, пальмы, спутанные лианами кустарники с огромными листьями, мангровые заросли вдоль рек – все это было, но еще здесь встречались привычные сосны, а на склонах холмов росли клены и дубы.
Четыре дня шел дождь. Солнце появлялось с утра, но ненадолго: к обеду и до самого вечера небо заволакивало тучами. Саня то и дело поскальзывался на листьях и глинистой почве. Разбитые ноги покрылись волдырями мозолей. Первые три ночи он разводил костер, на четвертую спички отсырели, да и сухих веток было не достать. Под ногами чавкало, с широких листьев на голову и плечи лились нескончаемые потоки воды. Выжимать одежду не имело смысла. Идти становилось все труднее, даже сон не восстанавливал сил, не избавлял от боли. Рита непрерывно жаловалась, не переставая ругала Кастро, которого интересовало только, как там виолончель. Но с последним все было в порядке: инструмент был плотно обмотан целлофаном, найденным Саней в передней части самолета еще в день аварии. Больше ничего: ни живых людей, ни еды, ни одежды не было.
Сильно изводил голод. Встречались деревья со странными плодами, но те, что Кастро разрешал есть, были безвкусными и почти не насыщали. Больше всего Саню мучила мысль, как плохо сейчас Рите. Казалось, сам он может перенести любые невзгоды, но то, что вместе с ним и, может, даже из-за его нерасторопности мучается дорогой ему человек, заставляло торопиться. Обижаться на кого-то, жаловаться на боль и усталость – нет, не теперь. Три жизни на кону, слишком много от него зависит, чтоб паниковать и быть слабым. Трудности мобилизовали силы, обострили чувства.
Кубинец обратил внимание на завалившееся трухлявое дерево, и Саня, не раздумывая, принялся отдирать от ствола исцарапанными пальцами пласты черной коры. В древесной мякоти копошились жирные белые личинки.
– Сможешь? – спросил Кастро.
Саня уверенно положил несколько личинок на ладонь и сдул налипшую рыжую труху.
– Мы не умрем, Рита, – сказал вслух, закинул личинок в рот, несколько раз клацнул челюстями, проглотил и сквозь зубы добавил к сказанному: – Не сейчас, Рита, не здесь.
Встречались поляны, но, как правило, заболоченные. Саня отдыхал на окраинах, сушил носки, кроссовки, шляпу и двигался дальше в определенном Кастро направлении.
Часто попадались следы крупных животных. Как-то, переходя через ручей, увидел у самого берега отпечаток тигриной лапы. Зверь прошел недавно: вода быстро размывала след.
Теперь приходилось часто останавливаться, прислушиваться, – не крадется ли кто сзади. Чтобы поспать, приходилось забираться на деревья повыше.
На седьмой день за ним увязался дикий кабан. Совсем маленький. Саня наткнулся на него у реки в высоких мангровых зарослях. Коренастый, коротконогий, он пытался убежать от золотистой, похожей на рысь, кошки. Она играла с ним: легко догоняла, сбивала с ног, подбрасывала и отпускала, и все повторялось по новой… Саня прикрикнул на нее и бросил камень. Кошка убежала, а полосатый поросенок поплелся за ним.
Парень кормил его толстошкурыми, похожими на яблоки плодами. Хрюн (как назвала его Рита) уже две ночи подряд засыпал у него на руках, пробирался за пазуху, свернувшись, чавкал и протяжно сопел.
«Спи, пушистый, ничего не бойся, – говорил Саня, – и вырастешь ты бо-о-олыпой свиньей».
– Это ж сколько мяса! – негодовал Кубинец. – Он просто просится на вертел.
«Не-е-ет. Пушистого я вам не отдам».
– Вот идиот! Ты тут не один, между прочим. Давайте голосовать. Маруся, что скажешь?!
– Я тебе не Маруся, – злилась Рита. – Саша, а ты не притворяешься? Ты вот такой и есть?
– Какой еще такой? – говорил Кубинец. – Обыкновенный эгоист. Возьми из пакета полтысячи и убей эту тварь. Я покупаю этот бифштекс.
Кабаны на пути стали попадаться чаще. Через три дня Хрюн ушел.
На десятый день, ближе к обеду, Саня наткнулся на людей. Их было много, человек двадцать. Их рюкзаки, цветные шорты и рубашки диссонировали с этим диким миром. Когда послышалась английская речь, Саня убедился, что это туристы. Медленно, смеясь и переругиваясь, друг за другом группа продиралась сквозь чащу.
Только увидев их, Саня обессилено рухнул на землю.
– Спасены! Спасены! – прошептал он.
Смысл этих слов доходил постепенно, наполняя радостью все три измотанных за эти дни сознания.
Хуши сказал: «В детстве я кутался в холодные пеленки и думал, что трудности закаляют меня. Вчера посмотрелся в зеркало и понял, что жил на износ»
Всю дорогу до Пномпеня Саня промучился на заднем сидении. Никак не мог уснуть. Перегруженный пассажирами автобус двигался медленно, но и при такой скорости на скользкой дороге заднюю часть мотало из стороны в сторону. Санина голова утвердилась на мягком плече толстой соседки справа. А когда при резких поворотах голову отбрасывало, она стукалась о жесткие ребра виолончели и откидывалась обратно.
