Вечное - Николай Секерин

Очень скоро царская охранка стала отлавливать агитаторов. Их сажали в тюрьмы, нам запрещали читать и распространять листовки под угрозой ареста. В 1905-м, когда первая попытка революции была провалена, по слухам, царь казнил более пяти миллионов человек по всей России. Это не могло не прибавить ненависти к нему, и все мы затаили отчаянную холодную злобу.

Да, теперь стало страшно открыто выступать с революционными призывами. Мы не хотели быть казнёнными как те бедолаги. Но мы не оставили, мы хранили и лелеяли в своём сердце словно хрупкого, раненного младенца идею Свободы, Равенства и Братства.

Постепенно страх затихал. Прошло несколько лет и люди начали шептаться снова. Ещё через несколько лет в цеха вернулись агитаторы. Они делали всё по-умному. Их реже ловили, всё больше листовок попадало в народ.

И вот мы уже благоговейно поём Интернационал и участвуем в забастовках и стачках. Близится 1917 год.

Праздник победы социалистической революции был омрачён для меня смертью моей супруги. Теперь наши страдания, помноженные на два, были окончены, я вновь остался наедине со своей личной болью.

Жена умерла от туберкулёза. На нашем заводе эта болезнь была не редкостью, и медицина не в силах была помочь таким простым рабочим как я и моя супруга.

Мне было жаль, что она не дожила до светлого коммунистического будущего, которое все мы так жаждали построить. Но зато я был уверен, что теперь доживу я. Ведь больше не будет эксплуатации, паразитов истребят, и каждый будет получать то, что заслуживает.

«… кто был последним, станет первым!».

Это очень поднимало дух, жаль, что отец этого не видит. А ещё жаль, что у меня своих детей нет, вот бы сейчас рассказать им о мечтах их деда и поздравить с тем, что они то уж точно увидят лучшее будущее.

Но всё оказалось не так прекрасно как всем нам казалось. Вышло так, что революция сама по себе не сильно много значила. Чтобы удержать власть и закрепить идеологию, социалистам пришлось ещё победить в гражданской войне. То было страшное время, всех нас утешала лишь мысль о том, что после победы точно станет всё хорошо. Товарищ Ленин знает что делать, он всё решит.

Нужно лишь одолеть белую сволочь.

Мне неприятно было наблюдать как город, в котором я жил всю жизнь в считанные дни превратился в зверинец. Большинство людей не работали, процветал грабёж и насилие. Казалось, что самые худшие человеческие пороки вылезли наружу, прикрывшись словно щитом, одним единственным оправданием: «война, товарищи, сейчас время такое».

Только когда её не было? Сколько я себя помню, наша страна всегда где-то и с кем-то воевала. В тех войнах был виноват царь и империализм. Товарищ Ленин сразу же, как пришёл к власти, прекратил наше участие в мировой войне. И вот сразу началась новая, гражданская война, теперь уже ради власти в стране.

Я утешал себя мыслью, что эта война действительно будет последняя. Я не принимал участия в боевых действиях, я был одним из немногих, кто продолжал работать. Я работал даже тогда, когда на заводе совсем перестали платить. Просто по-другому я не могу, да и не готов я убивать, пусть даже и народных врагов. Не могу и жить как бродяга. Работа это всё, что у меня осталось после смерти жены.

– Дато, зайди ко мне в кабинет, – вызвал меня начальник цеха.

Я поднялся в тесную каморку и вопросительно посмотрел на начальника.

– Товарищ Губадзе, ваше жалование за три месяца, – официально протянул он мне конверт.

– Спасибо, товарищ начальник, – равнодушно ответил я.

Он перешёл на неофициальный тон:

– Скажи, Дато, зачем ты продолжаешь работать? – внимательные глазки вперились в меня из-под круглых очков.

– Ну как, Владимир Леонидович, а чем же мне заниматься ещё? Да и покормят всегда здесь.

– Чем заниматься? Гулять, баб насиловать, белую сволочь бить, а еда, она ведь везде есть. Залез вон в хату к кому-нибудь, объявил там всех буржуями, порезал и ешь себе всё, что найдёшь.

Он произнёс это с озлобленностью.

Я вздохнул и ответил:

– Понимаю вас, Владимир Леонидович, не могу я так. Не могу и всё.

Начальник задумчиво кивнул и ответил.

– Вот и я, Дато, не могу. А они, выходит, могут? Это ИХ мы к власти привели? Социалисты, мать их! Это ОНИ поведут нас в светлое будущее? Вот эти животные, что сейчас устроили на улицах дикую природу? Вся эта банда трусов, развращённая пустыми фантазиями. Просто прикрыли своё убогое нутро заученными лозунгами, теперь эта банда одурела от безнаказанности и анархии. За что мы сражаемся с белыми, если в сегодняшней ситуации и белые, и красные одинаково жестоко уничтожают всё, что мы любим!?

Я оглянулся с опаской.

– Вы бы это, товарищ начальник, как бы того, не услышал кто…

Владимир Леонидович отмахнулся.

– Ааа, Дато, мне всё равно уже. Ты пойми, я уже старый. Видеть мне это тошно!

Через неделю после этого разговора начальник перестал появляться на заводе. Впоследствии я узнал, что его зарезали на улице.

Трудно сейчас логически объяснить, как мне удалось избежать смерти в гражданской войне. Я всегда был за красных, но сам в боях не участвовал. Я всегда открыто говорил, что буду помогать нашей идее на трудовом фронте. Кто-то ведь должен продолжать работать несмотря ни на что. Иначе откуда бы брались даже те мизерные единицы продуктов питания и промышленного производства, что ещё оставались в стране?

Но для меня это не было единственной причиной уклонения от кровопролития. В глубине души я сочувствовал каждому белому офицеру и казаку, которых в этой страшной войне калечили и убивали. Я сам неоднократно задавался вопросом, а так ли мы правы с нашей Ленинской идеологией? Таков ли Ленин, каким мы привыкли представлять его в своих мыслях?

Всё страшное время, пока мы рисковали жизнью, выходя на стачки и провозглашая коммунистические лозунги, он был за границей. Руководил революцией из подполья, как это называли. Руководил. Из подполья.

Что ж, может это и справедливо, ведь генералы и полководцы всегда должны оставаться в безопасности, ведь они же голова, они мозг войны. Да только вот у коммунистов нет генералов и полководцев, мы ведь все должны быть равными, не так ли?

Я не был идиотом и держал эти свои мысли при себе. Я видел как некоторые ребята, которые никак не могли определиться, постоянно метались из одного враждующего лагеря в другой. К ним везде относились с недоверием и, в конечном счёте, при первой возможности их пускали в расход.

Мы живём во времена, когда нельзя позволить себе быть неуверенным. Во всяком случае, этого не должны видеть окружающие. Я никогда не высказывал сомнений в единственно правильной концепции большевиков. Я отказался сражаться, мотивировав это своей пользой как бойца