Наезд - Владимир Спектр

Последние дни Женя все время ходил мрачнее тучи. Подсчитывал убытки. С доселе не виданной злобой реагировал практически на все наши предложения. Основное его состояние – угрюмость.

– Что-то не так, Коля, – сказал я другу, – инвестор на грани.

– Брось ты, – Казак был настроен на удивление оптимистично, если вообще настроен: его мысли занимала новая любовь по имени Света.

– Уверен, до добра это не доведет.

Я, напротив, был полон дурных предчувствий. Я был нервозен. Я плохо спал. Мать вашу, да у меня планка готова была сорваться в любой момент! Мне пора уже было обратиться к врачу.

Казак сказал, что его сестра Беатрисса хороший психиатр.

– Точно, – согласился я.

Вообще-то я трахался с ней года два назад. Беатрисса – огненная смесь русской и гаитянца. Подлинная вуду! И работала в какой-то центровой психушке. У нее была широкая частная практика, наверное, она и вправду была неплохим доктором. Одно время она даже лечила Колю Тверского от запоев и кокаинового безумия… Но как тогда получается, что и сам врач крепко подсажен на коку?

– Слушай, Колян, – сказал я, – надо как-то спасать ситуацию, выравнивать отношения. Мы давно с ним не бухали, не находишь?

– Брось ты, – повторил Казак, – тебе обязательно надо с Бетой проконсультироваться. У тебя мания какая-то. К тому же я с Женей в футбол играю. Приезжай, погоняй с нами!

Это было правдой. Два раза в неделю Казак, всей душой ненавидя футбол, играл с Женей в одной дворовой команде. Для упрочения отношений, естественно. Перспектива носиться взмыленному в ватаге таких же потных самцов за мячом меня не привлекала. Вот если бы вместо мяча на поле выпустили бы голенькую девочку! Представляете – секс-футбол. Две мужские команды сражаются за право обладания мисс Замоскворечье 2000! Победители имеют девочку во все щели!

– Футбол, конечно, хорошо, – сказал я, – но я имею в виду некую интимность, таинство общения, обусловленное воздействием алкоголя…

При слове «алкоголь» Казак смягчился.

– Ладно, – он кивнул, – согласен. Только давай как-нибудь после футбола. Чтобы двух зайцев…

Уже на следующий день, в районе обеда, я сидел в «Пирамиде» и ждал футболистов. Решено было устроить что-нибудь «этакое». На мне был джинсовый костюм от Gucci из последней коллекции. Знаете, такая искусственно состаренная джинса, будто бы заляпанная краской? Я приготовился к вальяжному времяпрепровождению. Ожидая компаньонов, я успел завести знакомство с двумя девицами за соседним столиком. Они были явными лимитчицами, впрочем, вполне себе миловидными. «Не будем снобами», – сказал я сам себе, и вскоре мы уже выпивали за знакомство. Минут через пятнадцать к нам присоединились и Коля с Женей. Что ж, ребята никогда не были эстетами, а спорт дал им возможность целиком наплевать на свой внешний вид. На обоих были надеты какие-то жуткие тренировочные штаны, причем у Казака с дыркой на правом колене. Провинциалок этот спортивный стиль не смутил. «И не такое видали», – было написано на их лицах. Мы посидели еще немного.

– Поедем по Москве покатаемся, – предложил инвестор.

– На «джипе», – дополнил Казак.

«От такого предложения грех отказываться», – решили девицы и согласились.

Женя уверенно вел машину на северо-восток. Я точно знал, куда он направляется. В сауну «Королевский дворик».

Дальнейшие события помнятся смутно. Они почти стерты из книги моей памяти. Водка и шампанское, водка и пиво. Караоке. Женя, орущий в микрофон: «Гоп-стоп! Мы подошли из-за угла!» Водка и шампанское, водка и пиво. Брызги бассейна, визг девиц. Рассказы оных о ждущих где-то (в Твери?) парнях. Водка и шампанское, водка и пиво. Пьяные танцы. Пьяные фрикции. Караоке. Парни, отпустившие своих девчонок поступать в столичные вузы. Водка и шампанское, водка и пиво. Пьяный смех, пьяный плач. Все то, что я так искренне ненавижу, все то, в чем я вынужден жить. Квинтэссенция идиотизма. Концентрат вульгаризма. Прекрасная почва для взращивания ненависти. В первую очередь, к самому себе!

Она позвонила сама. Таня. Значит, зачем-то я ей нужен, не только мальчик на ночь. Интересно, зачем? Богатым меня не назвать. Я думаю, девушка с такими данными вполне может претендовать на какого-нибудь более или менее настоящего толстосума. Что же тогда? Неужели просто интерес к моей персоне? Вот от этого я отвык, честное слово! Как-то не верится.

Мы снова встретились, мы собирались потусоваться. Еще в «Музее», прежде чем отправиться по клубам, я предложил Тане выступить по экстази.

– Я не употребляю наркотики, – сказала она. На ней была безымянная белая рубашка и джинсы. По-моему, «Miss Sixty».

– Почему? – спросил я.

– Потому что это зло, вред, плохо, очень плохо.

– Почему? – спросил я.

– Люди становятся наркоманами. Попадают в зависимость.

– От чего? – опять спросил я, на этот раз с усмешкой, – от экстази?

Как бы то ни было, идею пришлось бросить. Мы сидели в «Музее» и пили абсент.

– Это тоже наркотик, – доверительно сообщила девушка.

– Не больший, чем водка, – ответил я.

Давно ставшее рутиной мелькание клубов в пелене алкогольной эйфории. Поцелуи и приветствия, ритуальные объятия. «Цеппелин» и «Шамбала», «Министерство» и Jet Set. Все рассказывают о себе: где были, что видели. Мужчины хвастаются качеством вновь снятых спутниц. Девушки меряются толщиной кошельков снятых мужчин. Все смеются и целуются, угощают друг друга ромом с колой и модным в этом сезоне мохито.

Уже утром, часов в восемь, мы вернулись домой к Тане. В стареньком допотопном лифте ее подъезда приступ звериной страсти одолел меня. Я в буквальном смысле этого слова набросился на девушку, сорвал с нее норковый полушубок, снял джинсы. Сначала она пыталась сопротивляться, говорила что-то вроде: «Подожди, давай до дома, соседи же…». Но уже через несколько минут, повинуясь первобытному инстинкту, она стала влажной и горячей, податливой и похотливой. Мы принялись так истово ласкать друг друга, что кабина лифта внезапно застряла. Нас и это вставило не по-детски. Я трахнул ее между пятым и шестым этажами. Жестко и бескомпромиссно. Иначе говоря, отодрал. Таня стонала так, что на лестничной клетке пятого этажа собрались испуганные соседи. «Кошка, что ли?» – сказал женский голос. Кончая, я не сдержался и огласил подъезд нечеловеческим воплем. Соседи в ужасе попрятались по квартирам. Кто-то сквозь дверь грозился вызвать милицию.

– Они снимают леса, – кричал Казак, его перекошенное лицо было приближено вплотную к моему, – я так и думал, демонтируют!

Я молча отстранился. Покачал головой. Вытащил сигарету из пачки и прикурил от зажигалки Dupont.

– Чего орешь? – наконец спросил я.

– Чего я ору! – казалось, Колю хватит кондрашка. – Будет суд, мудила! Сначала, конечно, арбитражка против твоей обнальной конторы, а потом уголовка. Против нас с тобой! Зададут они нам карачуна, увидишь!

Я вновь покачал головой.

– Кто мог предположить, что все будет так скоро?

– Мидовские же называли сроки! Ты не помнишь? Я предупреждал! Всякий Еремей про себя разумей! – он снова придвинулся так близко, что под запахом перечной мяты почувствовался перегар.

– Ну да, – вяло согласился я, – но кто знал, что они в эти сроки уложатся?

– А вот и уложились! – Казак, казалось, был готов ударить меня. Непонятно только, что его останавливало.

В дверь просунулась толстая ряха Аркатова.

– На совещание пора, – провещал он, – Женя приехал.

– Ну, блядь! – махнул рукой Казак и добавил, злобно отворачиваясь: – Поздно теперь иеремиады скулить.

Значение слова «иеремиады» мне было понятно не до конца.

Практически все совещание Женя сидел молча, угрюмо уставившись в свой ежедневник.

– Не в себе он, – прошептал я Казаку, – надо быть осторожнее.

– Это ты мне говоришь! – неожиданно взорвался мой друг, но сразу тоже перешел на шепот. – Лучше про Mars подумай.

Дела шли все хуже и хуже. С утра было тошно, к вечеру становилось зыбко. Мне казалось, я просто теряю почву из-под ног. Женя почти перестал появляться в конторе. Сотрудники подумывали о поиске нового места. Денег пока хватало, но долго так продолжаться не могло. Рано или поздно, может быть, через полгода, даже год, деньги должны были исчезнуть. Все рано или поздно должно было кончиться. Прекратиться. Замереть. Оцепенеть. Дематериализоваться. Испариться. Настроение было почти всегда ниже среднего. Казалось, еще капля, еще минута, и я впаду в глубокую депрессию. Мне не хотелось никого видеть, никого слышать. Я не хотел говорить. Я не хотел смотреть. Вечерами я молча сидел в кафе и пил зеленый чай. Время сочилось сквозь пальцы медленно, но необратимо. Единственным человеком, способным вывести меня из оцепенения, оказалась Таня. Мы общались все чаще и чаще, глубже и глубже, тоньше и тоньше. Мы ездили вместе отдыхать. Мы ходили в кино, клубы и рестораны. У нас был общий досуг. Но и все это не останавливало депрессию. Негативизм скапливался в самых укромных уголках моей души. Даже по отношению к самому себе я испытывал отчужденность. Даже о самом себе я думал как о ком-то чужом. Я часто размышлял о смерти. Я представлял свои похороны. Почему-то дождь, отчего-то грязь. Серое, словно непромытое небо. Вороны, кружащие над кладбищем. Гортанными криками оглашают они висящую в воздухе тишину. Жалкая кучка одетых в черное людей, пришедших проводить меня в последний путь. Мятые лица могильщиков. И в гробе я, одетый в костюм от Armani, с черной гвоздикой в петлице. Я смотрел на себя со стороны. Я думал о себе почему-то во втором лице. «Ты, ты…» Может быть, это оттого, что единственный друг, тот, кому можно еще доверять, это был я сам. Я разговаривал с самим собой. Я спрашивал совета. Но как я мог его дать самому себе?