Патриот. Жестокий роман о национальной идее - Алексей Колышевский

— А ты это… Ты не предполагай. У меня к тебе дело есть.

— Слушаю вас, Петр Сергеевич, внимательно. Какое дело? — Кира вся напряглась изнутри, так как поняла, что у нее, возможно, появился шанс отыграть все свои позиции, только что столь скоропалительно сданные ею Поплавскому. Она слышала, что ее собеседник еле-еле ворочает языком и находится, судя по всему, в предпоследней стадии опьянения, той самой, когда «асфальт поднимается и больно бьет по голове», но это был ее шанс, и упускать его она не собиралась.

— Какое-какое, — в голосе Рогачева вдруг, откуда ни возьмись, проступили нотки южнорусского, ростовского выговора, — такое. Основное у меня к тебе дело, подруга, межполовое. Ясно?! - вдруг выкрикнул он в трубку телефона настолько сильно, что Кира слегка оглохла на одно ухо и зажмурилась от отвращения. Но делать было нечего.

Многое, очень многое может женщина сделать с мужчиной в нужное время и в нужном месте, занявшись с ним «основным» делом. Ну и, разумеется, мужчина должен быть нужным, а не просто «Федей с третьего пищеблока», хотя в голодное время и Федя с пищеблока становится первым после бога. Кира давно уже была полноценной дочерью корпоративного междусобойчика, кодекс которого гласит: «Один раз — не педераст, на нужном мужике-начальнике можно въехать в рай, а потом его лучше оставить за воротами» и так далее. Поэтому она собрала все свое обаяние и проворковала в ответ:

— Петр, я уже и ждать тебя устала. Сижу каждый вечер одна-одинешенька и все думаю, когда же ты позвонишь. Где ты, милый?

Рогачев, страшно возбудившись от этих слов, стал мычать в ответ что-то нечленораздельное, но Кира все же поняла, что он примерно то же самое спрашивает у нее. Она с милым напускным простодушием ответила, что стоит возле своего «Александр-хауса», совершенно одна, бедная, брошенная и всеми покинутая, и собирается поехать домой и лечь в одинокую холодную постель, забыться сном.

— Стой там, я щас приеду. — Рогачев с шумом спускался по лестнице, и голова у него сильно кружилась от выпитого и бурлящих в крови гормонов.

— Стою, что же еще делать бедной девушке, только ждать. Петя, милый, забери меня отсюда, мне так холодно и одиноко…

«Лучше бы позвонил тот, второй. Как его там… Герман? Да, кажется… Представляю, что станет делать со мной эта пьяная сволочь. Но, видно, такое уж мое «селяви», держись, девочка Кира», — уговаривала себя Кира и, сев наконец в машину, включила «печку» и принялась ждать «пьяную сволочь».

В этот самый момент ее телефон зазвонил еще раз. Имея все основания полагать, что это вновь звонит Рогачев, Кира, соорудив на своем прелестном лице гримасу презрения и брезгливости, взглянула на экран и увидела, что номер ей незнаком. Она пожала плечами и приняла звонок. Через мгновение она улыбнулась, еще через мгновение искренне рассмеялась: Герман даже после отвратительного пойла в железной банке оставался великим дамским угодником. Выпивка лишь добавляла ему и без того богатого мужского шарма и еще чего-то, на что «ведутся» 99 процентов женщин, исключая из их числа убежденных лесбиянок. Они говорили около пяти минут, и к концу пятой минуты Кира больше всего на свете желала сейчас оказаться с этим «остроумным яппи» в одной постели. Примерно с такой же силой она пожелала Рогачеву провалиться сквозь землю и закончила разговор с Герой обещанием перезвонить ему «в течение минут двадцати, ну, или максимум получаса», как только решится одно, важное для нее дело. Если женщина с зелеными ведьмиными глазами чего-то захочет по-настоящему, то это, как правило, обязательно сбудется…

Рогачев ввалился в собственный гараж и горделиво обвел взглядом строй блестящих коллекционных болидов, принадлежащих ему. Свой выбор он остановил на приземистом «Lamborghini Diablo» цвета спелого сицилийского апельсина — раритетном автомобиле, выпущенном заботливыми итальянцами в количестве всего сорока штук и купленного Рогачевым на аукционе в Париже за космические деньги. При первых же аккордах 600-сильного двигателя Рогачев почувствовал невероятное желание прокатиться с ветерком и, вылетев на проезжую часть через открытые ворота усадьбы, на страшной скорости полетел к Москве. «Diablo» легко преодолел двести километров в час, затем двести пятьдесят, двести семьдесят. Водить машину на таких скоростях невозможно ни в одном из городов земных, тем более в Москве, но Рогачев плевать хотел на невозможности. Он вилял по дороге, как будто уходил из-под шквального огня, подрезал и чуть ли не таранил редких в это время окраинных автомобилистов и вышел на «оперативный простор», оказавшись на широком Ленинградском шоссе. Гаишники, давно уже безуспешно пытавшиеся остановить «идиота на желтой «лепёхе», устроили для него заградительный кордон перед началом Тверской: подогнали грузовики, расстелили ленту с шипами и даже решили открыть огонь на поражение. К счастью для москвичей, «Diablo» не суждено было доехать до центра города и устроить там черт знает что. На пустынном участке Ленинградки где-то в районе Аэровокзала автомобиль пошел юзом, вылетел на обочину, ударился что есть мочи об осветительную опору, сбрил ее под корень и, пролетев еще метров пятьдесят, начал дымиться и окончательно умер. Рогачев сумел выбраться из погибшего автомобиля и, ощупав себя, убедился, что, если не считать обуглившейся и висевшей на нем клоками одежды, он жив, здоров и на теле его нет ни одной царапины. Отбросив в сторону мечту о сексуальных подвигах, Петр Сергеевич пошел на свет придорожной палатки, вознамерившись выпить бутылку пива, отпраздновав тем самым свое спасение. Азербайджанец, хозяин палатки, был шокирован появлением в окошечке перепачканной в саже личности, которая громко потребовала для себя пива, не предложив взамен никакого платежного средства. Однако видавший виды ларечник быстро пришел в себя и, хитро прищурившись, спросил углеобразного человека:

— Эй, слюшай, ты, канэшна, маладэс пилять, но чем платыть будыш?

Рогачев сделал попытку порыться в оторванных карманах, понял, что дело это гиблое, и, недолго думая, стащил с себя часы какой-то типично олигархической марки и такой же стоимости и кинул их азербайджанцу:

— На, лови. Хватит на пиво?

— Канэшна, дорогой!

— Дай рублей пятьсот, я такси поймаю.

— Э, разве эта тики-так пяссот рублэй стоит? На тэбэ трыста, на тачка хватыт. Все равно ты эта часы украл гдэ-та, а я у тэбе пакупай патом в турьма садысь.

— Украл, говоришь? — усмехнулся Рогачев, принимая от торговца бутылку «Балтики» и триста рублей. — А может, ты и прав…

Домой его привез дедушка-ветеран на гниловатом, но все еще бодреньком «Москвиче-412». На работе Рогачев не появлялся три дня.

Два сапога — пара

Гера позвонил жене и сделал попытку что-то соврать насчет срочной работы.

— С ней и заночуешь? — спросила пусть и не умудренная житейским опытом, но обладающая тонким чутьем настоящей женщины Настя.

— Ну что ты, малыш, зачем ты так? Просто очень много работы, понимаешь? Помнишь, я тебе говорил, что многих маститых интернетчиков можно поймать в Сети только по ночам?

— Ты мог бы поработать дома, — устало возразила она, услышав, как за стеной их спальни проснулся малыш и потребовал ее к себе.

— Но ты понимаешь, мне в кабинете как-то лучше думается, как-то все концентрированней, что ли.

— Да-да, понимаю: и думается лучше, и пьется тоже лучше.

— Ну, Настя, ну я ведь не пил, с чего ты взяла. Так, с Петром по чуть-чуть во время обеда. Так я останусь, ты не против?

— Как хочешь.

— Ну вот. Начинается. — Гера почувствовал злость, но у Насти не было ни малейшего желания устраивать телефонные скандалы.

— Извини, мне нужно кормить ребенка. Желаю плодотворной работы. — И отключила телефон. Гера чертыхнулся и тут увидел, как рядом с ним паркуется маленькая «Микра»…

Она подъехала к тому самому ночному заведению, возле которого Гера подобрал ее визитку, столь судьбоносно оставленную в покое ветром. На всякий случай Кира позвонила Рогачеву, который все никак не ехал, но телефон «Vertu» был уничтожен вместе с автомобилем, и ответить по нему Рогачев никак не мог. Решив, что перебравший донжуан спекся и уснул, Кира с удовольствием отправилась на встречу с Германом, благо ехать до «Третьяковской» было делом трех минут.

Ночное заведение оказалось милым и уютным баром, цены в котором фильтровали публику, не превращая заведение в банальную рюмочную с грязной репутацией притона для городской гопоты. Они сидели друг против друга, что-то пили и не могли наговориться, так много общего связывало их. Гера видел перед собой свой всегдашний тип холодной стервы, которая становится в постели ненасытным чертом, вампиром и «делает любовь» так, что вся стервозность сразу уходит на второй план. Гера знал это. Он это видел. Не в силах сдержать влечения, он пригласил Киру в туалетную кабинку, и там, за закрытой на задвижку тонкой дверцей, произошло их первое соитие, после которого Гера понял, что «попал», и попал, как попадает муха в клей. Всеми четырьмя лапками. Без всякой возможности выбраться. Нельзя было назвать это любовью, но с полным правом можно назвать это страстью, а страсть, которая многими воспринимается как любовь, но на самом деле таковой не является, — это самое сильное, сладкое, тонкое и острое, словно лезвие стилета, чувство на этой круглой планете, чуть, впрочем, по словам побывавших в космосе, сплюснутой по краям…