Детский дом и его обитатели - Лариса Миронова

– Кому нужны карманные деньги (все дружно заорали – «мне!»), тот может их заработать своим трудом.

– Нууу… – разочарованно и недовольно взвыли они.

– А что так? Давайте создадим бригаду по ремонту школьной и детдомовской мебели и починке разных поломок. А деньги, положенные по смете для этой цели, я попрошу Людмилу Семёновну перечислять в фонд отряда. Откроем специальный счет в банке, назначим своих финансистов. Вот вам и честные трюльники. Ну, как?

– Деньги? В банке? – изумилась Кира. – Не разрешат всё равно.

– Почему так думаешь?

– А у нас уже был два года назад воспитатель, он тоже хотел сделать у нас в дэдэ мастерскую, так дирюга такой вой подняла! «Сироты не должны работать!»

– Так и сказала?

– Так и сказала. Говорит, что нам итак всё дают. А что – «дают»? Может мне другого чего хочется?

Мне это показалось, по меньшей мере, странным – неужели лучше развращать детей подачками и унизительными «благодеяниями»? А кто потом, во взрослой жизни будет выдавать им трюльники и пятёрки по каждому поводу? Дети привыкают к халяве быстро. Что, так и ходить всю жизнь в «сиротках»? Я сама видела человека, ему было хорошо за тридцать, вполне здорового и неглупого, который на голубом глазу просил буквально подачек, ходил по различным инстанциям и вымаливал для себя послабления, по сути, те же подачки, потому что он… бывший детдомовец!

– Работать? Да вы с ума сошли! – вскинулась Людмила Семёновна. – Вот, смотрите! – Она достала толстую папку. – Видите распоряжение? Вот все подписи… Работать ради денег они не должны. Не должны! Понимаете?

– Но неужели лучше, честнее, добрее подавать им вечную милостыню?

– Это не милостыня, а забота и опека со стороны общественности, благотворительность, понимаете? Давно забытое понятие.

– Детям не благотворительность нужна, а социальная адаптация в нашем неласковом мире. Они должны, как и все другие граждане, жить своим трудом, а не из милости. Потому что милость, благодеяние сегодня есть, а завтра могут и закончиться. А детям жить как-то и дальше надо. Они должны быть независимы.

– Я говорю вам русским языком – общество не оставит их своей заботой.

Поделилась своими печалями с Норой.

– Да. Это мне хорошо известно, – сказала она, обнимая меня за плечи. – Первые годы только и таскала целые сумки сюда – то одно, то другое дай… Вечно они всё теряли… И к себе водила на праздники. А сейчас забывают здороваться. Вот так.

– Я не об этом.

– Об этот вы будете думать потом – когда столкнётесь с черной неблагодарностью всерьёз, тогда и заденет до печёнок. Воспитатель в их представлении – человек, не имеющий права даже на собственное настроение, о кошельке речь вообще не идёт… В любой момент могут «попросить», а отдавать и не подумают. Зачем? «Вы ж зряплату получаете!»

Да… Магическое слово «зарплата». И правда – «зряплата», всё равно от неё ничего не остаётся. А Нору было жалко. Мягкая, кроткая, безотказная, интеллигентная воспитательница – не для нашего дэдэ. Но она почему-то отсюда не уходила. Что её здесь удерживало – не знаю. Её унижали часто и охотно все – и дети, и админы. И это было странным. Даже Татьяна Степановна могла рассчитывать на более душевное отношение к себе. Но только не Нора! Мне иногда начинало казаться, что в этой среде, где извращены все изначальные нравственные понятия – о благородстве, чести и долге – является некой доблестью унизить, обидеть, плюнуть в чистую душу, обмануть… Здесь это делалось легко и без всяких угрызений совести. Деликатные, неагрессивные люди здесь вызывали, в лучшем случае, ехидный смешок за спиной, в худшем – откровенную ненависть и отвращение. Это были закланные «овцы», которых надобно «ободрать» или «задрать». Именно для этого они и существуют среди «волков». «Добреньких» глубоко и искренне презирали, но при этом не упускали случая выколотить из них всё, что только можно было. А когда выколачивать уже было нечего, над человеком, щедро преломившим с ними «хлеб свой» и доверчиво открывшим свой, не очень толстый, кошелёк, открыто издевались – вот и вся «благодарность»…

Откуда это шло? Что за общество здесь формировалось? Возможно, они инстинктивно ненавидели тех, кому не хотели в жизни подражать? Беззащитность, неспособность за себя была для них глубоким пороком. Отсюда и шла, наверное, избыточная наглость детдомовцев. Из этих детей вполне могли вырасти грубые, жёсткие, пробивные люди, если бы… Но всегда, вопреки бытующим здесь нравам, приходили в эту «юдоль греха» неформатные воспитатели – и что-то в жизни детей, пусть не всех, конечно, а лишь некоторых, начинало меняться. Как-то разговаривали с Матроной на эту тему.

Говорит:

– Верно, воспитатель – мученик, назвался груздем, так и полезай в кузов… А Норе давно пора отсюда уматывать. Она хочет с ними по-человечески, а надо бы – по-людски.

– Но здесь все поставлено с ног на голову, – неловко защищаю я Нору. – Как она может, с её мягким характером, эту систему переломить? Дети ведь уже порядком развращены.

– Полное государственное обеспечение кого хочешь развратит.

– А как тогда быть? Ведь пока они маленькие, им должны давать. А кто даст, кроме государства?

– Гуманизм такого рода имеет свою теневую сторону, – говорит Матрона серьёзно и раздумчиво. – Вижу, что и вы от Норы недалеко ушли. Ничего плохого не хочу сказать. Дети сталкиваются с проблемой, которую за них уже решили: надо ли платить за блага, которые ты потребляешь? Система диктует – нет, не надо. Тебя уже ограбила судьба. Так что поскорее их довести до выпуска – и на завод, к станку. Вот там уже пусть работают, отрабатывают свой кусок.

На что я активно возразила:

– Извините, неувязочка есть – они ведь не так воспитаны, чтобы честно работать и зарабатывать. Они и дальше будут требовать «дай, дай!». Мы же не учим их активному образу жизни. И потом, почему – «на завод»? А если кто-то имеет способности и хочет учиться в институте?

Матрона шумно выдохнула и раздраженно сказала:

– Бросьте вы, ей-богу… Неглупый человек вроде… Стране столько учёных уже давно не нужно. Рабочие руки нужны. Интеллигентов и без этих ублюдков хватает.

– Мне всегда казалось…

– Бред.

– Это вы мне? – буквально оторопела я.

– Вот-вот! Именно вам. Чем меньше вам будет казаться, тем твёрже вы будете стоять на земле.

– Но это же ненормально!

– Нормально то, что делает большинство. Именно так, норма – это практика.

– Но есть же объективные, вечные нравственные ценности!?

– Где? В учебниках, классической литературе? – Она зло ухмыльнулась краем рта. – И мой вам совет: поменьше на эту тему вообще говорите. А то…

Она замолчала, словно размышляя – стоит ли продолжать говорить дальше. Вообще-то, Матрона любила давать советы. На то и ведущий воспитатель.

– Что… то? – неуверенно допытываюсь я, уже весьма сожалея, что вообще ввязалась в этот двусмысленный разговор.

– А то вас саму сочтут ненормальной, – чётко, с напором сказала она. – И в этом, поверьте уж опытному человеку, приятненького будет очень мало.

– А что… бывают эксцессы? – нерешительно спросила я. – Правильнее спросить – а бывает ли без эксцессов?

Потом мы к этому разговору всё-таки вернулись.

Глава 11. Кто такой Пушкин? Спросите у Пушкина

«И это пройдёт!» Да. Всё тяжёлое, злое когда-нибудь проходит и кончается, к середине декабря закончилась и «психушечная» полоса в нашей жизни. Стали постепенно возвращаться в отряды наши «излеченные» бесенята – и вновь повеяло уже порядком подзабытой романтикой бегов.

– Вот и покатитесь на исходные позиции, если вовремя меры не примете, – предупредила меня опытная Матрона.

Как в воду глядела! Коллектив снова на грани кризиса.

– Мы счас!

Вопль в пространство, ни к кому, собственно, не обращенный. И уже куда-то, мимо меня, понеслись. Я – будто пустое место. «Какой-то отряд, воспитатель… А пошли все!» Таков итог первой четверти. Вдохновители вольготной жизни не находили применения избытку энергии, буквально фонтанировавшей в этом возрасте. Что же делать? Самое простое: баскетбол в спортзале. Попросила шефов привезти четыре щита – два в спортзал, два – на площадку за детским домом. Пока хоть это. Своеобразный громоотвод…

Спортзал находился в подвале, рядом душевые, которые почему-то бездействовали. Дети мылись кто как – чаще на этаже в умывалке – «по частям» или садились в поддон для мытья ног, там было пять-шесть сантиметров глубины. Когда я спросила у Людмилы Семёновны, почему нельзя детей мыть в душевых, она так на меня посмотрела, что мне стало просто стыдно за себя – чего-то очень важного я так пока и не поняла.

Ну вот, у нас есть баскетбол, и это отлично. Мы носимся по спортзалу до седьмого пота, а когда надоедало забрасывать мяч в кольцо, просто играли в вышибалу или штандор. Азарт был просто бешеный. Потом едва добредали до умывальника и, кое-как поплескавшись под краном, падали мои ребятишки в постель, засыпая мертвецким сном, едва голова касалась подушки. Конечно, я понимала, что эта примитивная мера «укрощения гормона» временна. Вскоре им надоест баскет, так же, как надоело лото и многое другое, чем они поначалу всегда очень активно интересовались. И тогда снова надо будет что-либо придумывать… В практике нашей полезного было не густо. Ничего толком мне не могли посоветовать. И это было мало понятно. Ведь каждому, кто сам воспитывал детей и не забыл ещё своё собственное детство, вполне должно быть ясно, что такое подростковый период. Как трудно, болезненно переживают многие дети особенности этого возраста. Особенно трудно взрослели мальчики.