Разбег - Валентин Рыбин

Как-то мимо Карабека проходил эскадрон, направлявшийся на помощь гарнизону. Чары вышел со своим небольшим отрядом встретить красноармейцев. Благо, и случай подходящий подвернулся: забрел красный боец Иргизов в аул и упал, отбиваясь от свирепых аульных псов, в колодец, а Чары со своим сыном выручил его.

Много было шума и смеха. Забавный этот случай как-то сблизил аульчан с красноармейцами и с отрядниками Пальванова — отряд Чары пополнился еще тридцатью всадниками. И Куванч-бай, угодливо раскланиваясь перед командиром Морозовым, с чувством высказался, что будь он, Куванч, помоложе, тоже сел бы на коня и поехал защищать новую власть…

Потом Чары дрался со своими джигитами против банд эмира бухарского, а Куванч-бай ездил на коне по своим хлопковым угодьям, поторапливая батраков, чтобы поживее собирали хлопок…

В двадцать первом Пальванов вернулся в село, образовал комбед и попытался изгнать Куванч-бая, чтобы не мешал строить новую жизнь. Но начались времена нэпа, ожил частный капитал — опять Куванч-бай стал главным человеком в ауле: зачастили к нему в гости заготовители с хлопкозавода, конторщики. Приезжие заходили в комбед лишь для того, чтобы доложить о себе Пальванову, а ели и пили у Куванч-бая.

Началась земельно-водная реформа — лишился Куванч-бай своих угодий, подался подальше в пески, на колодцы. Распространились слухи, что снабжает бай деньгами басмачей… Но прошло некоторое время — вернулся Куванч-бай в свое село. Неимущий он, безлошадный. Всего-навсего, если верить слухам, тридцать пять овец у него. И утвердилась бы эта тихая ложь, стала бы правдой, но Куванч-бай принес в жертву сразу сотню овец, чтобы умилостивить аллаха и умертвить саранчу — и возмутил до самых печенок Чары Пальванова… Нет, Куванч-бай, решил тогда Чары, на сей раз ты перехитрил самого себя.

Взялся он за бая, наделал шуму, но опять же бай в выигрыше остался: никакого с него спроса, а Чары Пальванова сняли за перегибы с должности председателя районной ячейки «Кошчи» да еще строгий выговор по партийной линии записали. Вот и гадай тут, где она, справедливость, а где ее двоюродный брат…

Из Чарджуя Чары-ага нарочно ехал очень медленно, чтобы засветло не появиться в своих местах и не встретиться с Куванч-баем и его прихвостнями. В село заехал, как обычно, с большака, но уже в сумраке навалившейся ночи. Люди еще не спали: у кибиток из круглых жерл тамдыров вырывались языки пламени, всюду виднелись силуэты женщин и детей, но на дороге не было ни всадников, ни пеших.

Чары-ага тяжело слез с седла, привязал коня и окликнул жену. Весело окликнул, изо всех сил стараясь, чтобы не выдать своей беды:

— Эй, Бике-бану, вернулся я, разве не видишь! Иди полей на руки!

Но именно этот веселый, озорной оклик насторожил женщину. Двадцать лет прожили вместе, но никогда раньше не слышала Бике, чтобы муж ее назвал бану, то есть госпожой. Подойдя, она взяла у него из рук кумган, спросила вкрадчиво:

— Опять, наверное, с русскими арака выпил?

— Побойся аллаха, женушка, — не меняя тона, отозвался Чары-ага. — За кого ты меня принимаешь?

— Тогда что ж… Выходит, сбылись твои желания — сделали тебя большим начальником? — Бике-эдже тихонько засмеялась.

Чары-ага смущенно кашлянул. Вспомнил, что однажды расхваставшись, сказал жене: «Походим немного по району, наведем порядки, а потом поднимемся выше. Заслуг у меня, Бике, столько, что я свободно мог бы сесть в окружкоме вместо Бабаораза!» Сейчас было отчего смутиться: именно Бабаораз и помог Чары-аге распрощаться с должностью председателя «Кошчи».

— Эй, женщина, ты только и думаешь о высоких должностях. Скромности в тебе нет никакой. Я вот думаю так: справились мы кое-как с саранчой, а теперь надо за дело браться… Самому надо в поле идти, рук дехканских мало. Сам за омач не встанешь — поле невспаханным останется…

Чары-ага говорил и прислушивался к собственным словам, как к чужим. Как ни крепился он, как ни старался изобразить из себя человека веселого и беспечного, — ничего из этого не получалось, муторно на душе было.

— Конечно, Чары-джан, — сказала жена, во всем соглашаясь с мужем. — Если ты не вспашешь, другим будет не под силу…

— Да замолчи ты… — не выдержав, со стоном выкрикнул Чары-ага. — Жизнь велика — еще посмотрим кто кого. Так просто они меня не возьмут. Я не тягловый бык, которого можно запрячь в любой омач, в любую телегу!

— Вий, люди, что с ним! — удивленно воскликнула Бике-эдже. — Может, чаю подать?

— Отстань, надоели мне все… — Чары-ага, откинув килим, шагнул в кибитку и повалился на кошму.

«Ладно, — рассуждал он, — с женой как-нибудь договоримся. Но как смотреть в глаза этому босоногому Овлия-комсомольцу — заместителю моему? Где найти сил, чтобы подойти и сказать обо всем, что произошло. Скажешь ему, а он другим — и понесется недобрая слава о Чары Пальванове по всему аулу, по всему Лебабу…»

В мучительных раздумьях, тяжко вздыхая, провел Чары-ага всю ночь, а к утру заболел: напал на него озноб, жар поднялся в теле и голова, как котел, стала тяжелой. Выпил чаю — не помогает. Накапал в пиалу капель, которыми дочек жена поила, чтобы не кашляли, — тоже без толку. Обиделся Чары-ага окончательно и на жизнь, и на свою судьбу, махнул рукой, накрылся тулупом.

Больше суток пролежал не вставая, вспотел весь с головы до пяток — лучше стало. Еще бы пролежал сутки-другие, но услышал, что кто-то его окликает. Стащил с головы полу тулупа: оказывается, это заместитель, Овлия-комсомолец рядом сидит.

— Чего тебе, парень? — Чары-ага закашлялся.

— Ключ мне… Ключ надо, чтобы штамп взять… Акт составить…

— Какой акт? — не понял Чары-ага.

— Акт о передаче имущества. Вы разве не знаете, что вас отстранили от председательства?

Чары-ага молча покопошился под тулупом, засунул руку в карман, достал ключ, подал его гостю.

— Спасибо, Чары-ага, выздоравливайте, — почему-то обрадовался Овлия. — Если что-то надо, скажите, я достану. А что касается акта, напишем, когда на ноги встанете…

— Ладно, катись ежом, дай мне спокойно умереть, — отмахнулся Чары-ага и опять укрылся с головой тулупом.

«Уезжать надо отсюда, — решил он, как только удалился Овлия-комсомолец. — Теперь каждый мальчишка будет смеяться надо мной… А Куванч-бай так злорадствовать станет, что белый свет покажется черной паранджой… Сердар приедет домой — его тоже заденут!» Чары-ага представил идущего по селу между кибиток Сердара в летной форме, а за ним бегут мальчишки и кричат: «Эй, летчик-пулеметчик, а твоего отца из конторы выгнали!»

— Уезжать надо! — вслух твердо выговорил Чары-ага и ударил по кошме кулаком. — Завтра же куда-нибудь уедем!..

Он перебрал все города и села, в которых побывал во время гражданской войны. Мысленно прошелся вдоль Амударьи до самого Арала: «Нет, здесь не осядешь, здесь все знают Чары Пальванова! В Чарджуе тоже не спрячешься… В Байрам-Али, в Мерве — совсем нет знакомых, но и поддержать некому. Эй, если бы дочек не было! Эти две овечки руки связывают!» Пожалел Чары-ага, что четыре года назад были они обе еще маленькими, а то отправил бы в подмосковный город Реутово учиться на ткачих. Сколько в тот год девчонок увезли туда!

Занятый выбором нового местожительства, Чары-ага так углубился в свои мысли, что не заметил, как вошли к нему Куванч-бай и с ним еще несколько человек.

— Чары-ага, салам, дорогой…

— Салам алейкум, Чары-ага…

— Салам, салам, уважаемые. Проходите, садитесь…

Чары-ага растерялся. Подумал: сейчас посыплются насмешки. Но нет, что-то непохоже, чтобы Куванч-бай пришел злорадствовать. На лице у бая такая скорбная мина, словно только что родственника похоронил.

— Чары-ага, примите наше сочувствие… Мы знали, что этим кончится. Смиритесь и плюньте на них.

— На кого это «на них»?

— Ай, мало ли таких, которые стоят поперек дороги. Сами не живут и другим житья не дают. Мы хотели бы назвать знакомое вам имя — Бабаораз.

— С чем пожаловали, Куванч-бай? — Чары-ага насупился, захотелось ему поскорее отделаться от этих непрошеных гостей.

— Вот ты опять за свое, Чары. Не успели зайти к тебе, ты сразу зубы показываешь, — легонько пожурил его Куванч-бай. — Вспомни, сколько я учил тебя в молодости, чтобы не высовывал ты свой длинный язык и не потрясал над головой кулаками. Учил я тебя, да, оказалось, недоучил. Раньше царя и его заступников ругал, а теперь с голоштанными босяками ссоришься…

— Нельзя ли покороче, уважаемый! — Чары-ага, сдерживая ненависть к Куванч-баю, рот в ухмылке скривил, глаза презрительно сощурил.

— Все короткое не достает до всякого ума, — также ухмыльнулся бай. — Наберись терпения, выслушай нас, Чары-джан. Кроме добра, мы тебе ничего другого не желаем.

Прихвостни Куванч-бая, сидевшие рядом, тоже принялись уговаривать Чары-агу, чтобы не задирался: пусть проклянет их аллах, если они сюда пришли с дурными намерениями. Чары-ага возражать не стал, и Куванч-бай менторским тоном начал: