Собрание сочинений. Т. 1. Лирические произведения - Семен Кирсанов

Остров Маргит

Острова на Дунае…Я живу на одном.Парк стоит, затеняямой гостиничный дом.

Клены чем-то похожина слоновьи ступнии морщинисты кожей.Много помнят они.

Их огромные кронышире этих небес;я любил, удивленный,их зеленый навес.

Рядом — скошенный бархатс маргаритками в нем,скамьи острова Маргит,пустовавшие днем.

Дальше — место оркестра,островной ресторан;там плетеные креслаприслонились к столам.

По утрам никого нет,листья падают с крон,скрипка утром не стонет,но ворчит саксофон.

Парком острова Маргитс тихим шепотом шиншли новейшие маркииностранных машин.

Выходили из дверец,под органный сигнал —в черной паре венгерецвыходить помогал.

Я по острову Маргиттолько утром ходил;лишь в пустеющем паркея был не один.

Там секретничал шелест,птица каплю пила,лезли вверх, копошилисьмуравьи у дупла.

В круглых ракушках слизниоблепляли ростки…В этой временной жизнине знал я тоски.

Только вечером, толькоскрипкой взмолится джаз,и толпа среди столиковзапестреет, кружась,

и заполнятся скамьи,пустовавшие днем,где, обвившись руками,сядут только вдвоем,

только губы прижмутсяк потемневшим плечами признанья начнутсяпод смычком скрипача, —

из-под клена ночного,постояв в стороне,одиночество сноваподходило ко мне.

Начинало сначала,повторяло все то,что уже откричало,превратилось в ничто,

убеждало, тревожа,шепотком укоризн…Что же временно? Что женастоящая жизнь?

Панорама иллюзий —кленов, замков, рекиили, свитые в узел,две далеких руки?

Но и вечер не вечен, —тихнет берег речной;остров Маргит увенчаннаддунайской луной.

И опять никого нет,звезды падают с крон,скрипка больше не стонет,не ворчит саксофон.

Ночь на острове Маргит,сон кленовых вершин,спят новейшие маркииностранных машин.

Ни шагов, ни оркестра.Глухо в сердце моем.Вот — еще одно местоздесь, на шаре земном.

Зеркало

Мне на свете нужнатолько в гору тропа!Даль чиста и нежна.Лоз венгерских толпа.

Пусть она и крута,вьется к небу, кружа, —здесь не норка крота,не пещерка ужа.

Здесь найдется и стол,грубо сложенный дом,виноградарь простойс опаленным лицом.

Без ухода — цветы,без наклейки — вино.Вот такой высотыя заждался давно.

Взоры сельских невестотражать суждено, —в доме зеркало есть,в форме сердца оно.

Видно, правда однав этом доме в цене,что как сердце оназдесь, на белой стене.

Я смотрю на окладв голубых васильках;долго ищет мой взглядседины на висках.

Нет, воронье крыломне на брови легло,и два карих огнявместо глаз у меня!

Чем-то детским моиобновились черты,словно стерты слоивсей былой суеты.

В душу смотрит светлосвет прозрачных глубин,будто знает стекло,что любил, кем любим;

будто знает, что естьчто-то в сердце моем;будто добрая вестьотражается в нем.

Много видел я гор,где бродил, где искал,но таких до сих порне встречалось зеркал!

В форме сердца оно,в душу смотрит оно!Наливай же в стакан,виноградарь, вино!

Режь садовым ножомлук, пахучий до слез.Здесь нашелся и дом,здесь и сердце нашлось.

Даль чиста и нежна.Лоз венгерских толпа.Мне на свете нужнатолько в гору тропа!

ЛЕНИНГРАДСКАЯ ТЕТРАДЬ (1957–1960)

Этот город

Как Петербург глубок!Он Пушкин, он Жуковский.Он Лермонтов, он Блок,он ранний Маяковский.

Он Врубель. Холст егопавлинами заляпан.Он Горький. У негов гостях сидит Шаляпин.

И он же — чуть заря —задумчив и нахмурен.А мысль — «убить царя»сверлит, — и он Халтурин.

Не статуи в садах,не пики, не гробницы.Он человек всегда —он Пирогов в больнице.

Он Алексеев Петр.Его хватают, судят.Он на суде встаетс пророчеством — что будет!

Он — отдаленный гултолп с Выборгской и Охты.Он — прачка на снегу,кровь льется из-под кофты.

И с прищуром на светуже как Ленин глянув,он молодой студентза книгою — Ульянов.

Он трудится на весьрабочий мир огромный —в Большом Казачьем, здесь,в музейном этом доме,

где черновик борьбы,где корректуры правка,где Петербург — и былкак в будущее явка.

А в будущем — не сон,а штурмом взятый Зимний.Красногвардеец он,бессмертный и без имени.

Седой от всех потерьон человек, но вечен.Он Ленинград теперь —строг, прост и человечен.

Ночные улицы

Когда перед звездой,мерцающею скупо,чернеет золотойИсаакиевский купол

и властвуют одникронштейны с фонарями, —я выхожу к Неве,к дворцовой панораме…

Но пушкинской строфойтут все уже воспето:громады темныевдоль Невского проспекта,

тень золотой иглы,секиры на ограде…И что сказать ещео спящем Ленинграде?

На Троицком мостуон виден в небе мглистом,как прошлого корабль,как будущего пристань…

Что город думает?О чем его забота?Как сон? Как дышит грудьБалтийского завода?

О чем задумалисьчетыре исполина,что держат Эрмитажна онемевших спинах?

О белой женщинена набережной сонной,сидящей под ночнойростральною колонной?

Что Невский говорит,кварталы удлиняя?Не снится ли емуДорога Ледяная?

Растаяла?.. Но сонтревожит мостовую —проспекту не забытьподругу фронтовую…

А не болят ли в ночьпод вывеской нарядовзаделанные швыпробоин от снарядов?

Три раза бьют часына каланче старинной.Что чувствуют сейчасзеркальные витрины?

Опять мешки с пескомблокадные им снятся,хотя у кренделейпирожные теснятся…

А булки думаюто том, что были б радыиспечься не теперь,а в голый год блокады.

На набережной — тишь…Не отрывая взора,как набожный, стоюу крейсера «Аврора».

Что снится кораблю?Да тема сна все та же —скучает о своемоктябрьском экипаже.

Пороховым нутром,сердцами пушек старыхгрустит о моряках,о красных комиссарах…

А как мои шаги?Вокруг домов и мимо?И рядом снова нетшагов моей любимой?

Но город будто мне:«Отчаиваться рано.И у меня былаздесь на асфальте рана…»

Светлеешь, Ленинград?Цветы росой намокли.Я здесь не делегат,и не турист с биноклем,

и не знаток стекла,картин или жемчужин.Я просто человек,которому ты нужен.

И ты — как человек,готовым и за полночьвсей красотой своейприйти ко мне на помощь,

великой красотойхлебнувших горя улиц,светлеющих от крыш,где статуи проснулись.

Кариатиды