Секреты - Лесли Пирс

Ответа не последовало. Адель была вялой, словно тряпичная кукла, она вся горела, и Хонор стало плохо от ужаса, что девочка может умереть. Как она сможет это объяснить? Люди и так уже говорили о ней всякое, она знала, что они подозрительно восприняли исчезновение Роуз. А что, если они подумают, что она убила этого ребенка или просто оставила ее умирать?

— Прохладной воды! — сказала она вслух, стараясь успокоиться. — Нужно ее охладить и напоить.

Когда Хонор раздела девочку догола и обложила ее полотенцами, то увидела явные синяки от пальцев на ее тощих бедрах. И расплакалась от стыда за то, что была полностью поглощена расспрашиванием Адель о ее матери и проигнорировала жалобное объяснение, почему она сбежала из приюта.

«Он делал со мной грязные вещи». Она должна была обратить внимание на эту фразу. Но фраза не запомнилась, потому что она думала только о себе и о том, как защитить свою мирную, уединенную жизнь.

У Адель задрожали веки, когда Хонор промокнула ее лицо холодной водой. Затем Хонор приподняла ей голову и заставила сделать несколько глотков воды.

— Ты должна пить, — умоляла она. — Хоть несколько глотков пока.

Хонор всегда гордилась тем, что умела все делать. Она выходила Роуз от скарлатины, лечила Фрэнка от его душевной травмы и от воспаления легких, которое его в конце концов и убило. Ош могла вылечить птице сломанное крыло, свернуть курице шею и освежевать кролика. Если с крыши отваливалась черепица, она залезала на крышу и чинила ее. Но сейчас, когда она смачивала Адель водой, поила ее и держала перед ней миску, пока ее рвало, она почувствовала себя слабой и беспомощной.

Так продолжалось долго. Она охлаждала девочку, пока та не начинала дрожать, потом укрывала ее, но через несколько минут у Адель снова поднималась температура и все начиналось сначала.

Становилось темно, и она зажгла лампу. Она слушала и успокаивала Адель, когда у той начался бред и она звала свою младшую сестру и какую-то миссис Паттерсон. Ее лихорадило и рвало, пока в желудке не осталось ничего, кроме желчи. И все время Хонор не сводила глаз с багровых синяков от пальцев на ее бедрах и была в ярости оттого, что мужчина мог сделать это с ребенком.

Наступила полночь, время шло, и Хонор уже дважды сменила простыни, потому что они были мокрыми от пота. Ей хотелось открыть окно и впустить свежий воздух, но в тот момент, когда она его открыла, влетели ночные бабочки и забились о лампу, и этот звук раздражал ее. В конце концов она легла рядом с ребенком, но, несмотря на сильную усталость, боялась закрыть глаза даже на минуту. Каждый раз, когда она смотрела девочке в лицо, распухшее и красное от солнечных ожогов, она чувствовала гнев, оттого что Роуз и этот Мэйкпис так плохо обращались с ней.

Было четыре часа утра, когда Адель попросила пить. Хонор, вздрогнув, проснулась, и ей стало стыдно, что она на какое-то время уснула.

Она в одно мгновение выскочила из постели, подняла девочке голову и дала ей воды. В этот раз Адель выпила полстакана, прежде чем ее голова снова упала на подушку. Хонор сидела у кровати с миской, ожидая, что Адель снова вырвет, но минута шла за минутой, и на этот раз все обошлось. Хонор тронула ее лоб. Он по-прежнему пылал, и она приложила влажную тряпку, чтобы охладить его. И все же она инстинктивно поняла, что опасность миновала.

Комнату уже осветили первые утренние лучи, и Хонор задула лампу. Потом она открыла окно и впустила свежий воздух. Небо было розовато-серого цвета, предвещавшего дождь, и она была этим довольна — не только потому, что дождь был нужен для овощей, но и потому, что он охладит воздух и поможет девочке поправиться.

— Ее зовут Адель, — проворчала она себе под нос.

Хонор облокотилась локтями о подоконник, глядя в болота, и думала, почему Роуз дала дочери такое имя. Мог ли ее отец быть французом?

— А имеет ли это значение? — спросила она себя. — В конце концов, ты выставишь ее, как только она поправится.

Глава восьмая

— Ты испортишь себе глаза, если будешь читать при таком свете, — сказала резко Хонор. Был ранний вечер, но шел сильный дождь, и от этого в комнате было темно.

Адель неохотно отложила «Маленьких женщин», она хотела, но не осмеливалась спросить, можно ли зажечь масляную лампу. Она знала, что бабушка никогда не зажигала ее, пока не наступали сумерки, а до этого времени оставалось еще несколько часов.

Чуть раньше днем бабушка сказала, что завтра будет две недели с тех пор, как Адель появилась здесь. Адель не показалось, что прошло много времени, она была слишком больна, чтобы замечать, как текут дни.

Ей было очень странно проснуться и обнаружить себя в бабушкиной постели, с бабушкой рядом, и узнать, что она целых три дня не приходила в себя. Последнее, что она хорошо помнила, — это что бабушка дала ей кусок пирога и чашку чая и ушла. У чая был какой-то странный вкус, а пирог был сухим и отвратительным, а потом вдруг она почувствовала себя совсем плохо и попыталась выйти в туалет. Что случилось дальше, она совершенно не помнила.

Она поняла, что ей, вероятно, было очень плохо, по тому, как обращалась с ней бабушка. Хонор пришлось отнести ее на руках на горшок, она вымыла ее, причесала волосы и накормила с ложки, как маленького ребенка.

Как только Адель перестала все время хотеть спать, бабушка обложила ее подушками и позволила ей читать. Это по-настоящему удивило ее, потому что мать вела себя совершенно отвратительно, когда она болела и не могла ходить в школу. Она выхватывала у нее любую игрушку или книгу, заявляя, что если она достаточно хорошо себя чувствует, чтобы читать или играть, то могла бы встать и сделать что-нибудь полезное. Кроме того, мать никогда не готовила особенной еды, которую было бы легко есть. Бабушка приготовила ей нечто, что она назвала сладким пирогом. Это было похоже на скользкое бланманже, довольно вкусное, как только она привыкла ко вкусу. Потом еще были яйца в мешочек, рисовый пудинг и много куриного супа.

Но больше всего Адель оценила книжки. Она забыла о том, что ей очень плохо, читая «Ребекку с фермы «Солнечный ручей» и «Что сделала Кэти». Она даже не вспоминала о матери, об умершей Памеле и о том, что происходило в «Пихтах». На самом деле она даже не хотела поправляться, было так чудесно просто погрузиться в чью-то жизнь и приключения. Она не хотела думать, что с ней будет, когда она выздоровеет.

А сейчас она шла на поправку, ей разрешили сидеть на стуле, и Адель смогла понять, как живет бабушка. Куры и кролики в саду, которых она смутно помнила, были ее доходом. Она продавала куриные яйца и кроличьи мясо и шкурки. Кроме этого, она консервировала все, что могла, и выращивала фрукты и овощи.

Ей приходилось тяжело работать с раннего утра до самых сумерек, и Адель чувствовала, что бабушка будет очень рада отдать ее кому-нибудь, потому что у нее хватало дел и без непрошеных гостей.

Адель не думала о том, хотела ли она остаться здесь навсегда. В этом не было смысла, так как она знала, что взрослые не принимают во внимание желания детей. Но она видела, что ее бабушка была самым необычным и непостижимым человеком, которого она когда-либо встречала.

То, что она ухаживала за Адель, когда та сильно болела, было доказательством ее доброты и мягкости. Но теперь она все время была резкой, и ее высокопарная манера выражаться не вязалась с ее мужской одеждой и вообще всем образом жизни.

Она была не очень разговорчивой, а когда разговаривала, выпаливала вопросы. В основном ответы на них ее злили. Адель хотелось бы сказать что-нибудь такое, что заставило бы бабушку рассмеяться или хотя бы улыбнуться.

И еще, когда бабушка делала что-то по-настоящему доброе и хорошее, она делала вид, что ничего особенного не сделала.

И история со второй спальней — тому подтверждение. Адель даже не знала, что была еще одна комната, пока бабушка не сказала, что перенесла туда матрац и в будущем Адель будет спать там.

Все время, пока она находилась на бабушкиной кровати, перед глазами Адель стояла гостиная, какой она впервые увидела ее. Она так хорошо помнила ее захламленной, что для нее было огромным удивлением, когда однажды бабушка помогла ей в первый раз встать и пойти туда, потому что теперь там все было совершенно по-другому.

Там уже не было никаких коробок, это была обычная комната. Хотя слово «обычная» не вполне подходило к ней, поскольку Адель никогда не видела таких необычных вещей, которые были у ее бабушки, но, по крайней мере, они располагались в комнате в порядке. Птица под стеклянным колпаком сидела на буфете. Медведь-вешалка стоял у входной двери, а стол и стулья — посреди комнаты, которую они заняли почти целиком, и на столе стояла ваза с полевыми цветами. На стенах висели картины в ярких красках, полки с книгами и безделушками, а на полу лежал чудесный ковер — такие ковры бывают у богатых людей в их домах.