Секреты - Лесли Пирс

Дверь во вторую спальню, вероятно, была раньше скрыта за матрацем. Адель почти в полной уверенности ожидала, что комната будет пустой и обшарпанной, какой была ее комната в «Пихтах», иначе зачем было загораживать дверь в нее? Но, к ее абсолютному удивлению, комната оказалась по-настоящему милой, с красивыми бело-зелеными обоями, занавесками, деревянной кроватью с резным изголовьем и даже с трюмо и книжным шкафом, полным книг.

Все это совершенно сбило ее с толку. Неужели память обманывала ее?

Она не могла спросить. Бабушка не любила вопросов, несмотря на то что сама разговаривала одними вопросами. Поэтому она просто сказала, что комната очень милая, и больше ничего.

Тайна не раскрылась, пока Адель не услышала, как бабушка разговаривает с почтальоном. Он спросил ее, удачно ли она наклеила обои и не нужно ли ей помочь что-нибудь передвинуть. И тут Адель поняла: эта комната много лет не использовалась, возможно, с тех самых пор, как ее мать уехала отсюда. Всю мебель из комнаты передвинули по какой-то причине в гостиную. Но бабушка привела ее в порядок и вернула мебель на места, пока Адель болела.

Почему она так ничего и не сказала об этом? Это была еще одна неразгаданная тайна.

А сейчас Хонор шила для Адель ночную рубашку. Она откопала какой-то кусок фланелета и шила на своей швейной машине. Даже когда она признавалась в том, что делала, она не говорила этого мягко. Она просто рявкнула: «В любой из моих рубашек ты просто утонешь, они слишком велики».

И комната, и ночная рубашка натолкнули Адель на мысль, что бабушка, возможно, намеревалась оставить ее у себя, но девочка предположила, что вряд ли бабушка сможет отослать ее в другой приют без единой ночной рубашки. Ей хотелось собраться с духом и спросить, когда это произойдет. Но она не осмелилась, как не осмелилась тогда спросить, можно ли зажечь лампу раньше.

Еще одной странностью было то, как бабушка реагировала на все, что Адель рассказывала о Роуз. Иногда она вдруг вставала и выходила в сад, прежде чем Адель успевала рассказать до конца. Единственный раз она дослушала до конца — когда Адель рассказала ей о том, как умерла Памела и как она скучала по ней. Бабушка, как всегда, фыркнула и сказала, что так всегда бывает.

Адель ерзала на стуле. Она скучала, сидя просто так, без дела. Ей было жаль, что у бабушки не было приемника, тогда ей не было бы так одиноко. В последние два дня ей разрешили пару часов после обеда сидеть в саду. Это было просто замечательно, но ее так и тянуло пойти посмотреть на старый разрушенный замок, реки и птиц. И еще она умирала от желания увидеть море.

— Может быть, мне сделать нам по чашке чая? Или мне пора идти спать? — выпалила Адель. По крайней мере она сможет увидеть из окна спальни, как заходит солнце.

Хонор взглянула на девочку и подумала, что сейчас она выглядит намного лучше. Все то время, пока Адель тяжело болела, она выглядела ужасно: кожа на ее лице сходила большими чешуйками, придавая ей какой-то пестрый вид, волосы были как грязная солома, а странные зеленоватые глаза казались просто огромными для такого худого лица. Но хорошая еда, отдых, пара дней на свежем воздухе в саду и тщательное мытье головы сделали чудеса. Ее волосы сейчас отливали золотом, на щеках появился легкий румянец, и глаза при более близком рассмотрении были довольно красивыми. Хонор поняла, что девочке скучно, и это было еще одним признаком того, что она идет на поправку.

— Я скоро сделаю нам немного какао, — сказала она, вынув несколько булавок из рукава ночной рубашки.

В последние несколько дней она расспрашивала Адель о ее жизни в Лондоне и удивлялась тому, какой точной и хорошей рассказчицей была девочка. Без видимых усилий она так ясно рисовала картины своего дома, семьи и соседей, что Хонор казалось, будто она побывала там. Дело не в том, что она хотела себе это представить. Ей было мучительно больно видеть Роуз пьяной ведьмой, замужем за грубым, необразованным человеком, живущей в настоящей дыре. Хонор не понимала, почему Адель, будучи девочкой явно очень умной, не сердилась и не обижалась на мать, которая обращалась с ней с таким презрением.

Но, возможно, ребенок, воспитанный без настоящей любви, не имел представления о том, что это такое?

Сложив вместе все кусочки информации о Роуз, Хонор подумала, что отец Адель, вполне вероятно, был женатым мужчиной и что Роуз встретилась с ним, работая в «Джордже» в Рае.

Роуз было жаль покидать Танбридж-Уэлс и всех друзей, которые у нее там были. Она была мрачной и трудно управляемой первое время, но казалось, что она понемногу адаптировалась. И только спустя четыре года, когда Роуз исполнилось пятнадцать лет и она получила работу в гостинице, она стала проявлять первые признаки стыда за то, где и как ей приходилось жить.

Отель «Джордж» был для богатых людей, и единственной темой разговоров Роуз вдруг стало, что носят гости отеля, что они едят и как они выглядят. Когда Фрэнка привезли домой из Франции, Роуз часто оставалась на ночь в отеле, когда там проходил особенный ужин или вечеринка. Хонор не упрекала ее за это и даже не спрашивала, платили ли ей дополнительно за сверхурочные, потому что она бОльшую часть времени была слишком занята выхаживанием Фрэнка, чтобы думать о чем-либо еще. И все же она вспомнила сейчас, как время от времени думала, не влюблена ли в кого-нибудь Роуз, потому что она казалась рассеянной, пугливой и была слишком озабочена своей внешностью.

Если бы этот кто-то был неженатым, ординарным мужчиной, она наверняка рассказала бы о нем или даже попросила бы разрешения привести его домой.

Хонор сомневалась, узнает ли когда-нибудь правду о том, что случилось с Роуз после того, как она сбежала. Возможно, ей было лучше не знать, почему она кончила в трущобах с мужчиной, с которым не имела ничего общего. Но какова бы ни была причина, Хонор не могла понять, почему эта причина мешала ей любить собственного ребенка. Женщины везде и всюду выходили замуж за мужчин, которых не любили, из-за денег, положения и по многим другим причинам, и все же они слепо любили своих детей. И Роуз, по всему было ясно, любила Памелу, дочь Джима.

Слушая, как Адель с несчастным видом пересказывает события, которые довели мать до больницы, Хонор вдруг поняла, что уже не имеет значения, как Роуз поступила с ней и с Фрэнком. Это стало таким несущественным после того, как она поступила с Адель. Она не только не смогла любить, заботиться и защищать свою дочь, она взвалила тяжелое бремя вины за смерть Памелы на ее детские плечи.

Хонор поняла, что она должна снять этот груз с Адель, но как это сделать? Хонор никогда не умела разговаривать; она могла упорядочить все мысли в своей голове, знала, что нужно сказать, но слова всегда вырывались у нее как-то неправильно. Даже когда она была молодой, ее часто обвиняли в резкости, бездушности и даже черствости. Она себя такой не считала, просто она не умела выражать свои собственные чувства. Чем старше она становилась и чем больше времени проводила одна, тем хуже она становилась. Но ей очень хотелось, чтобы это было не так.

Фрэнк был единственным человеком, который знал, что она прячет свою мягкость под жесткой ракушкой, чтобы защититься. Но они были настолько близки, что могли почти читать мысли друг друга, и им часто хватало одного слова там, где другим потребовалась бы дюжина. Если бы Фрэнк был здесь сейчас, он бы точно знал, как помочь Адель. У него хватало терпения ждать нужного момента, он читал чужие мысли и обладал особым талантом заставлять людей быть с ним откровенными.

Но Фрэнка с ней не было, и Хонор знала, что ей придется справляться с этим самой. Хотя ей и хотелось поступить с этим так, как она поступала со всем, что беспокоило ее или мешало ей, — упаковать в коробку, как лишнее постельное белье или посуду, но в этот раз она не могла так поступить.

В первую очередь нужно было выяснить, что произошло с Адель в «Пихтах». Если мужчина, которому передавали детей под опеку, приставал к ним, его нужно было остановить.

— Я сама могла бы сделать какао, — сказала вдруг Адель, прерывая размышления Хонор. — Вы весь день на ногах и, должно быть, устали.

У Хонор стал комок в горле, потому что чувствительность девочки была еще одним доказательством того, что она провела свое детство, пытаясь угодить людям. Когда Хонор было двенадцать, ей даже не пришло бы в голову, что взрослая женщина может быть уставшей.

— Не сейчас, мы сделаем это потом. Я хочу, чтобы ты мне рассказала, почему сбежала из «Пихт», — сказала она прямо.

— Мне там не нравилось, — сказала Адель, вдруг уходя от темы.

— Нет, была еще одна причина, и ты это знаешь, — настаивала Хонор. — Давай ты просто мне расскажешь, и мы с этим покончим.

— Я не могу.

Хонор увидела, как у девочки опустилась голова.