Мальчик с Антильских островов - Жозеф Зобель

— А что ты ел тогда?

— Ничего, мама.

— А почему ты мне не сказал, что больше не ходишь к мадам Леонс?

Я не ответил больше ни на один вопрос. Да мама Тина и не настаивала. Она не говорила со мной о разбитом кувшине. Но я никогда не видел ее такой расстроенной, такой подавленной.

Она принялась причитать как помешанная:

— Бедное дитя! Оставаться совсем без еды… Глист мог укусить его за сердце. Он мог умереть с голода! Какой стыд! Что бы сказала Делия? Как бы я оправдалась? Никто бы не поверил, что я ничего не знала, что я не виновата. Меня могли бы отдать под суд как бабушку, которая отправляет внука в школу без еды. Господи, слышишь ли ты меня, неужели я пожалела хоть горсть муки этому ребенку?..

Я ничего не понимал. Она даже ни разу не ударила меня — это было поразительно. Ее снисходительность казалась мне неестественной. Ведь мадам Леонс пожаловалась ей, что я разбил кувшин! Разве я не провинился, убежав от мадам Леонс?

Нет, я ничего не понимал.

На другой день мама Тина разговаривала со мной таким грустным, нежным голосом, что у меня сжималось горло.

ФЮЗИЛЕВ ДВОР

В эту неделю мама Тина ходила в городок почти каждый день, что меня ничуть не огорчало, потому что она приносила мне то конфету, то кусочек хлеба, которые я приберегал на сладкое после овощей и соуса.

Однажды она стала снимать все с полок, как во время уборки. Но вместо того чтобы вымыть чашки, стаканы и тарелки и поставить их обратно, она завертывала их и складывала в бамбуковую корзину. Так она собрала все вещи в хижине.

Визит нашей соседки мазель Валерины пролил свет на ее поведение.

— Значит, ты нас покидаешь? — спросила та.

— О да, — ответила мама Тина. — Мазель Шарлотта не любит детей: она не согласится, чтобы Жозе обедал у нее в полдень. Мадам Леонс могла бы оказать мне эту услугу, но… Другого выхода у меня нет: школа открывается на будущей неделе.

— Когда ты переезжаешь? Я хотела бы тебе помочь.

Мама Тина уезжает с Негритянской улицы! Она будет жить в Петибурге!

Я вернусь в школу, а в полдень буду обедать дома у мамы Тины. Я стану городским жителем.

Так и случилось несколько дней спустя.

Все произошло, на мой взгляд, с легкостью, которая лишний раз убедила меня в том, что родители иногда обладают непонятным для детей могуществом.

Все сбылось, как будто бы мама Тина была одна из тех волшебных старушек, о которых мне рассказывал мосье Медуз, — они появлялись и все улаживали каждый раз, когда симпатичный человек оказывался в беде.

Разве мама Тина не исполнила мое заветное желание? Все уладилось непостижимым для меня образом, и я был в восторге.

Мы поселились на Фюзи́левом дворе.

Два длинных барака, крытых черепицей, были разделены на квартиры. Узкий проход между бараками замощен булыжником.

Все это носило имя местного богача — владельца обоих бараков — Фюзиля.

Мать моя, очевидно, прислала денег, потому что мне сшили новый костюм. Я снова начал ходить в школу.

Утро протекало точно так же, как когда мы жили в Петиморне: мама Тина варила себе кофе, разводила слабый кофе с маниоковой мукой для меня, готовила овощи мне на завтрак, укладывала бамбуковую корзину. И, наконец, давала мне последние наставления:

— Не рви одежду, не отрывай пуговицы для игры в шарики, не бегай слишком быстро, а то упадешь и разобьешь коленки, не трогай вещи в комнате. Не балуйся.

Потом она закуривала трубку, ставила корзину на голову и отправлялась в Петиморн. Потому что она продолжала работать на плантациях, как большинство жителей городка.

В полдень я отправлялся домой, обедал, обыскивал комнату и, разыскав банку с сахаром, ловко добывал из нее свое любимое лакомство.

Потом, если оставалось время, я отправлялся бродить в поисках фруктов.

Вечером я задерживался около школы, чтобы поиграть с товарищами, потом возвращался на Фюзилев двор. Иногда я мыл лицо, руки и ноги у колонки. В ожидании мамы Тины я стоял у ворот и разглядывал людей: рабочих, шедших с завода, пассажиров, возвращавшихся из Фор-де-Франса на пароходике по Соленой реке, которая соединяла наш городок с морем.

В этот час остальные жители двора тоже возвращались с работы. Многие, наверное, работали на заводе, недалеко от города, потому что они приходили домой обедать.

Я не всех знал. Мама Тина мало общалась с соседями.

Мазель Дели́с запомнилась мне, оттого что она особенно поразила мое воображение: маленькая старушка, худенькая, со сморщенным личиком, но с такой толщенной ногой, какой я еще никогда не видел.

Из-под ее оборванной юбки виднелась одна нога, как у любой другой старой негритянки, но вторая нога, начиная от колена, была раздута, как огромная черная колбаса, а ступня была похожа на перевернутую тыкву. Непонятно было, как старушка умудряется двигаться.

На Негритянской улице я уже нагляделся на распухшие ноги. Но слоновая болезнь оказалась самой страшной.

К тому же мне рассказали, что тут не обошлось без «сглаза», порчи, которую наслал на мазель Делис отвергнутый воздыхатель.

Я знал также мазель Мезели́, комната которой была рядом с нашей. Эта высокая женщина ходила дома в одной рубашке и посылала меня за ромом, когда к ней приходили гости.

Был там мосье Туссе́н, который, наверное, работал на плантации; поверх штанов он носил фартук из мешковины, как рабочие в Петиморне.

Была там толстая женщина с маленьким ребенком, который плакал весь день, потому что мать уходила на работу и оставляла его одного.

Больше всех мне нравился мосье Асиони́с