У нас была Великая Эпоха - Игорь Оськин

— Валя, извини, — сказал Зверев, — я кроме коньяка ничего не пью.

Перезаказал, благо денег было с запасом. Хорошо посидели.

Крупно повезло: утверждение в Москве прошло рекордно быстро – через два месяца. Перешел на научную должность зав. лабораторией, оклад вырос на 55 процентов, а через несколько лет научного стажа – на 80 процентов (400 руб.). Ставки окладов установлены правительством, теперь достаточно было только удерживаться на должности, снятие требует больших усилий от начальства, в исключительных случаях – путем ликвидации лаборатории. Место завлаба оказывалось самым выгодным: при повышении в должности до зав. отделом или даже зав. отделением оклад не меняется.

В народе о защите диссертации говорилось: тридцать минут позора и – обеспеченная старость. Помешали реформы – он получал кандидатскую зарплату 16 лет, до 1990года, то есть, не до старости.

До защиты можно было выбирать – быть кандидатом технических или экономических наук. В те времена второе считалось второсортным, и он выбрал первое. Впоследствии приоритеты поменялись, но это уже не важно: «справедливость» восторжествовала – ученая степень перестала быть кормушкой.

При ЛЭМе создали институт повышения квалификации ЛИМТУ. Существующий в стране порядок обеспечивал хорошую жизнь таким институтам. На всех предприятиях действуют планы повышения квалификации кадров, выделяются средства, а уж желающие поехать, как говорится, на халяву на два-четыре месяца в северную столицу всегда найдутся.

Колесову повезло устроиться преподавателем по совместительству. Помогли Евдокимов (замолвил словечко) и Пальмский (не противился). Правда, условия не из лучших: не на полставки преподавателя, а почасовиком – за тот же объем работы получать в полтора-два раза меньше. Наш отечественный совместитель – это не западный мунлайтер (работающий при луне, то есть только вне основной работы). Он слегка злоупотреблял рабочим временем, не во вред делу.

Преподавательский фольклор: не умеешь работать, учи других, не умеешь учить, учи тех, кто учит.

Он же гордился тем, что он не просто учитель, а сам делает дело и учит этому других. Рассказывает о своей работе, о находках и преодолеваемых трудностях, зарабатывая тем самым уважение слушателей. Сам составил программу курса по информационному обеспечению. Все было внове, принималось в ЛИМТУ спокойно. Было непросто и интересно – поначалу.

В учебной группе около тридцати инженеров и экономистов – работников вычислительных центров, приезжавших сюда со всей страны. Многие из них были инертной массой поспешно привлеченных в новую область: ни интереса, ни творчества и зачастую даже и прилежания не проявлялось. Утешала работа на меньшинство. Еще более утешал дополнительный заработок: 20–30 процентов к основному.

Ученики уважают учителя: он стоит над ними и вещает. Правда, они еще и побаиваются: надо же ему экзамен сдавать.

Но институт заставил и его побаиваться учеников: здесь внедрялись новые формы, проводились анонимные опросы, как ученики оценивают итоги учебы, то есть собирали доносы на преподавателей. Руководство ЛИМТУ считало, что это – реклама для последующих наборов учащихся, для завоевания авторитета института. За их уважение приходилось платить, например, подчиняться требованиям диктовать лекции и разрешать пользоваться конспектами на экзаменах. Или – упрощать требования к курсовым работам, а то и просто выдавать им предыдущие курсовики.

В доносах на него не было отрицательных оценок, то ли эти подачки срабатывали, то ли сумел внушать уважение.

Прекратил преподавать через семь лет, после повышения занятости по основной работе.

Вскоре после защиты новый зав. кафедрой, сменивший Бирштейна, сделал ему лестное предложение: перейти на преподавательскую работу. Было заманчиво – вольная жизнь, хорошая зарплата и безответственность. Потихоньку состряпать докторскую. Другая жизнь, тихая гавань. Он подумал, поблагодарил и отказался. В свои 40 лет уже был вовлечен в творческий процесс, надеялся на успех.

Как говаривал Диденко: «Будем пока еще пригибаться под пулями».

Институтская жизнь. Самым главным достижением следующего пятилетия стал переход на структуру ЭВМ самой мощной в этой сфере американской фирмы ИБМ. Очевидно, вопрос стал настолько ясным и прозрачным, что решение по нему смогли принять административные руководители: надо идти как все, в ногу и по камням, не считаясь более с амбициями собственных ученых и инженеров.

На машинах единой серии (ЕС ЭВМ) воспроизвели структуру американских машин и благодаря этому бесплатно заимствовали (а проще говоря, украли, слямзили, сбондили) все западное программное обеспечение. В планах НИИ значились разработки операционных систем, трансляторов и т. п., а на самом деле делался перевод с английского на русский в документации и в текстах программ. Позже, для соблюдения приличий ввели понятие «адаптация программного обеспечения». На Западе такое дело называется пиратством, но русских это не волновало. Почему-то Запад не предъявил никаких претензий, может быть, руководствуясь высокомерной оценкой – все равно «отстали навсегда».

Первая отечественная ЭВМ из этой серии ЕС-1022 имела память прямого доступа на дисках и хотя бы отдаленно приближалась к простейшему современному персональному компьютеру.

Появление новых ЭВМ стало большим подарком для разработчиков АСУ: у них появился еще один вид работ – переделка старых систем, перевод их на новые машины.

Что касается количества компьютерных систем, то предыдущее потрясение оказалось достаточно отрезвляющим. В новом пятилетнем плане такой показатель попросту отсутствовал. Осталось общее указание не сбавлять темпов, планировать на уровне предыдущего периода.

Зато экономисты отыгрались на экономической эффективности. Здесь случилась следующая история. Большие средства, выделяемые в эту сферу, привлекли внимание искателей денег из других отраслей. Они объявили о гораздо меньших сроках окупаемости: у нас 1 год, а у компьютерщиков 2–3 года, поэтому отдайте деньги нам. В министерстве систем управления началась паника. Немедленно были разосланы указания во все институты: обеспечить срок окупаемости меньше 1 года, а лучше полгода.

Руководство института спустило план по эффективности в отделы.

— Леня, что будем делать с этой фантастикой? — спросил он Пальмского.

— Чего делать? Будем выполнять. Ты же знаешь, методика позволяет. Там есть такой хороший коэффициент альфа – процент внутрипроизводственных потерь. Чуть-чуть сократи, на доли процента и получаешь нужный срок окупаемости, хоть год, хоть квартал.

Да, это он знал: при расчете эффективности можно получать любую цифру. И это не вина авторов методики, вина всеобщая – в пренебрежении проблемой неопределенности: будущая эффективность объективно неопределима.

Системщики и постарались. Задача была решена, но теперь сама величина экономической эффективности выходила на фантастический уровень, сравнимый с годовым объемом производства. Была заложена мина, которую экономисты взорвали в следующей пятилетке.

Примечательным событием стало создание в Калинине (Твери) на базе отделения ЛЭМа централизованного фонда программ Центрпрограммсистем.

Западный опыт указывал направление развития. Разработка индивидуальных проектов признавалась бесперспективной. Предлагалось создавать типовые проекты в виде пакетов прикладных программ. Пакеты передаются в фонды типа Центрпрограммсистем, которые продают их потребителям – заводам, фабрикам, другим предприятиям, затем помогают им ввести их в действие.

Такая схема работы была провозглашена новой идеологией в области АСУ. Глашатаем ее выступал Бунаков. Обсуждался вопрос о назначении его генеральным директором «Центрпрограммсистем». Однако Бунаков ушел на более престижное место – руководителем советско-болгарского института Интерпрограмма в Софии. На этот институт возлагалась задача открытого пиратства – перевода на наши ЭВМ западных пакетов программ, при этом предполагались более широкие возможности Болгарии в получении (воровстве, умыкании) западных программ. Вопрос официальной закупки программ, получения лицензий даже не обсуждался, такие затраты русские считали излишними.

Надо признать, что идеология пакетов программ хорошо ложилась в рамки плановой экономики. Нужно было лишь слегка изменить направление денежных потоков: за счет уменьшения средств на индивидуальные проекты выделить деньги напрямую системщикам на создание пакетов.

Как только эта схема заработала, наиболее проворные из системщиков включились в борьбу за бюджетные деньги.

ЛЭМ среди прочих тоже получил немалые средства. С бюджетных денег еще в прошлом периоде началось создание системы Рейнера СМО-Проблема, которая на долгие годы стала ярким символом научных достижений ЛЭМа, предметом дискуссий и споров.