Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм

- Могу представить себе! – кричит инжмех назад. – Что там не готово?

В следующее мгновение появляется дизельный механик. Совершенно без дыхания рапортует:

- Наверно зубы приводной шестерни сломаны, господин обер-лейтенант.

- Как давно?

- Не могу сказать, господин обер-лейтенант.

- Черт! – шипит инжмех.

Проблемы с дизелями не ослабевают. Собственно ничего необычного. Господин Рудольф Дизель не мог рассчитать такой нагрузки на дизеля. Продолжать движение хотя бы на одном дизелем – тоже годится. Но что, если и с ним произойдет нечто подобное? В ЦП происходит своего рода военный совет.

- Ремонтировать! – решает командир. Это значит опять уйти на глубину и потерять время. Все-таки можно вздохнуть с облегчением: Эти парни здесь не халтурят! Риск держать на минимуме: старое правило.

Приводную шестерню демонтировать – и снова инжмех сыплет проклятиями:

- Сначала пружинная муфта, а теперь еще и это – дерьмо, будь оно трижды проклято! Постоянно что-то новенькое!

Затем исчезает в корму. Сзади он выглядит так, как будто ярость согнула его и приделала горб. Всеобщая раздражительность постоянно требует новых жертв: Ремонт дизеля правого борта продолжается уже вечность, и в центральном посту поднимается ужасный шум. Всегда такой спокойный, централмаат ругается во все горло, потому что при откачке из трюмного пространства под дизелем, в сепаратор помпы попала ветошь из параши:

- Проклятые долбоебы! Если я кого-нибудь поймаю с ветошью, переломаю тому кости!

- Наверное, кто-то подтер ею задницу, – звучит робкий голос.

- В таком случае он должен забить себе в пасть эту обосранную ветошь или еще куда-нибудь. Если еще раз такое повторится... переломаю ему кости! Это я твердо обещаю!

- Может быть какой-нибудь серебряник, – произносит тот же человек, но теперь уже более уверенно.

- И что с того? Ему тоже кости переломаю. Здесь мой центральный пост, всем понятно?

Минимум трое серебрянопогонников должны были это услышать. Но никто из них не возмущается.

- В носовом отсеке один лежит в собственном дерьме! – доносится до меня.

Это сообщение пробуждает во мне картины виденных когда-то грязных коровников, с крупным рогатым скотом, которые носят свое дерьмо на собственных шкурах.

Навоз, однако, мне вдвое менее противен, нежели человеческое говно. Будучи ребенком, я даже преднамеренно вступал в навоз ногой. Я воистину наслаждался тем, как навоз продавливался меж растопыренных пальцев.

Снова идем под шноркелем. Сижу в офицерской кают-компании и рассматриваю, так как не могу сейчас писа;ть, обе мои руки, лежащие передо мной на темно-зеленом линолеуме стола. Я осматриваю их так, словно они принадлежат не мне, а кому-нибудь другому. На средних суставах обоих безымянных и средних пальцев растут короткие, крученые волоски – но их нет на указательных пальцах и мизинцах. Над суставами кожа образует морщинистые овалы – измятые складки. Ничего особенного: пальцы довольно короткие. Ногти маленькие, слабо выраженные. «Руки скульптора» – сказал кто-то однажды. Мои руки: Сгибаю пальцы, и мятые складки тотчас исчезают на сгибах суставов. Сжимаю руки в кулаки, и вижу, как сочленение корня безымянного пальца погрузилось вправо. Это опознавательный знак моей правой руки: Там имелась однажды сложная поломка пясти, которая слегка и уменьшила палец. Произошло это при ходьбе на лыжах в Fichtelberg. Незадолго до экзамена на аттестат зрелости. Недостаточное количество снега, и я свалился через обрез полевой дороги, что-то тут же щелкнуло в руке в кожаной мягкой рукавичке. Могло быть хуже. Мощная гипсовая повязка, конечно, действовала как смягчающее обстоятельство на экзаменах, и нося пиджак как тужурку через левое плечо я имел даже определенный шик: бедовый парень из Крепости города Ратенова .

Я мог бы сделать руками несколько кукольных сцен, осуществляющих определенные странные жестикуляции, но лучше поостеречься. Второй помощник сидит за столом, а инжмех как раз пробирается через люк переборки.

То, что я время от времени испытываю настоящий абсанс, очень беспокоит меня: Я не хочу уйти в никуда и обрести вечный покой. И каждый раз, вытягиваясь на шконке, испытываю страх, что это все же может произойти со мной.

- Там какая-то скотина опять мимо наблевала, – ругается вахтенный центрального поста. – Если бы они хоть раз убрали бы свое свинство! Но благородные господа об этом даже не думают!

- Они ведут себя так, будто находятся в борделе с полным пансионом!

Вахтенный ЦП получает поддержку от кока.

– В корме есть один такой, так он, хоть режь его, хоть стреляй, не хочет ссать в яму под дизелем. Салаги, а ведут себя, как говорится «Руки фертом под бочок, /А душа вся с пятачок!»

Раньше всегда особо отмечалось: Морфлот живет в чистоте, а не в грязи, как пехота. Так нам говорилось, во всяком случае, снова и снова вдалбливалось в наши головы. Теперь все выглядит, к сожалению, совершенно иначе.

И опять мы сбавляем ход для перехода на электромоторы. Раздается команда вахтенного инженера:

- Заполнить цистерну быстрого погружения!

Цистерна быстрого погружения? Но, можно ли ее заполнять водой на перископной глубине? Своим дополнительным весом она должна помочь идущей подлодке быстро исчезнуть с поверхности при погружении по тревоге – выражаясь точнее: в один миг помочь лодке преодолеть поверхностное натяжение. Поскольку ее пять тонн воды утяжеляют лодку, то эта цистерна затем должна быть снова продута и как можно быстрее. Но, мы же, уже были под водой?

Надо бы при случае выведать это у инжмеха и действовать надо хитрее.

Потащусь-ка я, лучше на свою шконку и подожду, как будут развиваться дела в животе. Итак, назад в жилой отсек, забраться на койку и затем, устроившись в ее узости, растопырить руки-ноги и лежать пластом. И занять голову чем-нибудь иным, нежели постоянными мыслями о говне, моче и блевотине – даже если кишки снова будут выкручивать меня в диких судорогах. Упорядочить мысли по возможности...

Легче сказать, чем сделать. В голове полный хаос: Мысли вьются как снежинки на быстро меняющем направление ветру. Затем в голове снова вращается маяк, проецирующий картины внутрь моего черепа. И там, в самом деле, появляется Симона, и картинки с ее образом становятся даже ярче вдвойне: Симона верхом к лошади, Симона в чудесном белом платье и красном бархате как фрейлина замка: Кер Биби, вечер моего возвращения, праздник для избранного общества Флота. Внезапно картины пускаются в быструю круговерть: Любитель красного вина, офицер-дознаватель, чины SD в Бресте, офицер с минного прорывателя – нужно срочно широко открыть глаза, чтобы не было головокружения.

Испытываю такое состояние, словно весь состою из одних лишь кишок: до самой небной занавески ощущаю себя доверху заполненным причудливо изогнутыми кишками. И тут как наяву вижу Стеклянного человека из Дрезденского музея гигиены . Это прозрачное чудо в натуральную величину стояло там с поднятыми руками – словно сдаваясь. Когда я в первый раз увидел этого стеклянного приятеля, то был совершенно изумлен видом того количества кишок, который был у него в животе. Фиолетовая груда выглядела как дополнительная и сверх того еще и небрежная мешанина.

Должно быть, это было в 1933 году. Музей был на площади Lingnerplatz, названной по имени фабриканта Карла Лингнера .

Год 1933 – как же давно это было! Дрезден тоже далеко. Колесные пароходы перед террасой Бюхнера, Эльбские Песчаниковые горы: Камень страхов, Камень короля и Пребиштор .

Точно: Одна из пещер этих гор называлась «Коровник». Господин барон Окс фон Лерхенау увековечил себя там, на стене песчаника, красной краской. А ниже кто-то приписал белой краской: «Я это слышал и читал: Как бык в коровнике упал.»

Хотя мои кишки еще бунтуют, мой мозг, кажется, снова пребывает в нормальном рабочем состоянии. Очевидно, отрава из живота не добралась до него и не сделала неспособным к выполненю своих функций, а потому он и снабжает меня красивыми, четкими картинами.

А собственно говоря, каким образом функционируют в моей голове мыслительные процессы? Как получается, что некоторые образы возникают во мне непреднамеренно, а иные только тогда, когда я их востребую?

Когда я снова занимаюсь гимнастикой, слезая со всей осторожностью с койки, моя правая нога подламывается: Затекла. Приходится невольно ждать какое-то время, до тех пор, пока пройдет зуд. Также и это могу себе научно объяснять – почему моя затекшая нога зудит: там же снова движется кровь, определенно. Но почему кровь зудит? Почему у меня такое чувство, будто в затекшей ноге имею сразу 1000 муравьев?

Размышляя, вспоминаю, какие приятные чувства появляются при опорожнении мочевого пузыря – когда выссышься до последней капли. Опорожнение кишечника не то. Вероятно потому, что часто сопряжено с потугами и стонами? Или зависит от того, что оно связано с определенной беспомощностью? Или со страхом, что при опорожнении кишечника я сижу распластанный и представляю этим крайне неутешительный вид со стороны?