Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

«Дайте хоть голову где преклонить, истомился я!»

— А мы вона с боярином Вельяминовым, думаешь, не истомились? — рассмеялся окольничий.

«Тоже домой хотим, к женам да деткам, однако же, служба царская, она, Матвей, важнее.

Пока ты нам все не расскажешь, — без утайки, — не будет тебе отдыха. Да ты встань, встань, чего расселся-то? Постоишь, — так взбодришься».

Башкин поднялся, качаясь, и уронил голову на грудь.

— Да ты не бойся, Марья, — ласково сказал царь. «Чего дичишься-то? Потолковать я с тобой хотел, женой ты моему любимцу будешь, надо ж мне знать, — хорошую ли себе невесту Матвей выбрал, покорна ль ты ему?»

— Да как же государь, мужу своему не покоряться? — дрожащим голосом сказала Марья. «На то он и муж, в семье голова, как он решит, так и будет».

— Это ты хорошо сказала, боярышня, правильно, — Иван отпил из бокала. «А ежели государь тебе твой что прикажет — что делать будешь? Государю покоришься, али мужу своему?»

— так государь, — он завсегда главнее, — более твердо ответила девушка. «Государь — он над всеми нами, а над ним — Господь лишь един есть».

— Разумная ты девица, Марья, как я посмотрю, — улыбнулся царь. «Правильно Матвей выбрал. То есть ежели я тебе что скажу — так ты, то исполнишь? — Иван медленно протянул руку и погладил гостью по гладкой, бархатной щеке.

— И, значит, ты сам и лодку подогнал под стены монастырские? — Федор, только взглянув на Башкина, сразу же отвел глаза — не мог он смотреть в измученное, бледное лицо боярина.

«И греб сам?»

— Все сам, — глухо ответил Матвей Семенович.

Басманов внезапно поднялся и с треском сдернул с плеч Башкина кафтан, обнажив впалую, узкую, в одной грязной сорочке грудь.

— Да тебя на весла посади, ты через пару взмахов загнешься, — тихо, елейно прошептал окольничий. «Не похоже на то, чтобы ты грести-то умел. Кто в лодке-то был, кроме тебя, а, боярин? И куда та лодочка плыла, а? Ты ответь нам, откройся».

— Дак государь, — Марья отодвинулась от ласкающей ее лицо руки и забилась в самый угол кресла, «исполнить-то я исполню, однако же…

— Ну, — усмехнулся Иван, «раз уж сказала, так слова свои теперь обратно не заберешь, Марья Михайловна».

— А что надобно-то от меня? — осмелев, спросила девушка.

— Встань-ка, — приказал ей царь. «Ты забыла, что ли, куда пришла? Перед кем сидишь?»

Марья испуганно поднялась и склонила черноволосую голову. Не смея поднять глаз, она внезапно почувствовала рядом с собой чужое дыхание. Холодная, безжалостная рука взяла ее сзади за шею и пригнула голову еще ниже.

— Больно, — прохныкала Марья, не смея высвободиться из ровно выкованных из железа пальцев царя.

— Это ты еще истинной боли не ведывала, — Иван резко, — девушка только охнула, — дернул ее голову вверх. Марья увидела его жесткое, сухое лицо — ничего не было в желтоватых глазах царя — ни тепла, ни сожаления.

Он взялся обеими руками за парчовый ворот ее опашеня и с треском разорвал его — до пояса, так что показалась кружевная сорочка, едва прикрывавшая грудь.

Матвей, стоявший за бархатной завесой в углу, было, закрыл глаза, но тут же — увидев, как повернулся в его сторону царь, заставил себя распахнуть их широко — так, чтобы видеть все, что творилось сейчас — с его ведома, и согласия.

— Ну, так ежели ты сам на веслах был, боярин, — пока поверим тебе, — куда ты греб-то, а?

Ты прямо стой, прямо! — Басманов обошел Башкина сзади и ударил его сапогом по икрам.

«Что это у тебя ноги подгибаются? Боишься?»

Федор увидел, как Матвей Семенович, сдерживаясь, прокусил губу, — алая струйка крови испачкала его русую, свалявшуюся бороду.

— Это мы с тобой еще просто так говорим, боярин, — свистящим шепотом сказал ему Басманов. «По-дружески говорим, ну, как если бы мы за столом одним сидели».

Башкин облизал окровавленные губы, но смолчал.

Марья задыхалась, прижатая к кровати телом царя. Она пыталась закричать, но платок, который он ей засунул в рот, мешал ей даже дышать.

— А ну тихо, — Иван чуть приподнялся и с размаха ударил ее по лицу — так, что в голове у Марьи загудело, и глаза наполнились слезами. Царь внимательно — как будто изучая, — посмотрел на нее, и ударил еще раз — посильнее.

— Господь что нам велит, — сказал он наставительно, срывая с Марьи сорочку, — она пыталась сопротивляться, но Иван так выкрутил ей руки, что девушка могла только тихо стонать от боли. «Господь нам велит — ударят тебя по одной щеке, так ты другую подставь. Так что терпи, Марья, ибо это есть воля господня».

— Нет! — девушка изловчилась и вонзила зубы в царское запястье. «Оставь меня, сие грех великий!»

Иван зашипел от неожиданного укуса и с размаха ударил Марью кулаком в лицо. Из треснувшей губы закапала кровь на белоснежную кожу, на шелковые простыни.

— Крови возжаждала? — тихо спросил ее Иван. «Не хочешь по-хорошему, так будет по-плохому!»

— На усадьбу греб, — тихо, еле слышно сказал Башкин.

— Твоя ж усадьба в тридцати верстах вниз по реке. Не сходится у тебя, Матвей Семенович, — с нарочитой грустью сказал Басманов. «Не обойтись тебе было без помощника».

— Может, он не к себе на усадьбу-то монаха вез, — небрежно сказал Федор. «Мало ли у него дружков с владениями приречными — там и спрятал Феодосия».

— Вот молодец ты, боярин, — обрадовался Басманов. «И, правда, же, куда как легче верст за пять, скажем, убечь. Ну что ж, Матвей Семенович, благодари боярина Вельяминова — он умом остер, за что тебе сейчас выйдет передышка, пока мы друзей-то твоих и поспрошаем — у кого из них усадьбы на реке».

Федор вышел из душного подвала на прохладную, ночную улицу и привалился лицом к стене. «Пущай ищет Басманов», — подумал он. «Вдоль реки Москвы поместий много — хоша по течению, хоша и против него. А Матвей Семенович хоть мучиться не будет, пусть и недолгое время».

Даже в самых страшных снах не могло привидеться Марье такое. Мать, хоть и говорила с ней о делах брачных, хоть и перешептывалась девица с молодыми замужними подружками, но представлялось ей совсем иное — мужья с женами были ласковы, терпеливы, не принуждали их к тому, что творилось сейчас на огромной царской кровати, под высокими сводами опочивальни, что казалась Марье пыточным подвалом.

Ее тело все было испещрено синяками и ссадинами, голова невыносимо болела после того, как царь, разгневавшись, бил ее чем под руку попадется, разбитые, искусанные губы еле шевелились. Она забилась в угол кровати, сжавшись вся в комок, оставляя за собой потеки крови на простынях.

Иван намотал ее волосы на руку и больно дернул, так, что у нее брызнули слезы из глаз. Он стащил ее с кровати, и, связав руки поясом, пригнул к столу. Марья почувствовала горящей, распухшей от пощечин щекой холодную скатерть и подумала, что лучше бы ей и умереть сейчас — хуже уже не будет.

— Я, Марья, тебя учу, чтобы ты покорна была, — сказал ей царь, наклонившись к самому ее уху.

— Так покорна я, — она сглотнула слезы и тут же опять расплакалась.

— Нет, Марья, — царь, примериваясь, легко пощекотал ее кончиком плетки по спине, и девушка вся сжалась в ожидании новой боли. «Ты ж меня уже боишься, прав я?»

— Боюсь, — прошептала девушка.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал царь. «А надо, чтобы любила», — и, чуть отступив, он ударил ее плетью — со всей силы.

Едва поднявшись в свою опочивальню на Воздвиженке, Федор, — как есть, не раздеваясь, рухнул на постель и провалился в тяжелый, душный сон.

Басманов, он, и царь Иван почему-то сидели за одним столом.

— Не любишь ты меня, Федор, — укоризненно покачал головой царь. «Боишься, а не любишь.

Как бы так сделать, Алексей Данилович, чтобы полюбил меня боярин Федор?»

— Так, государь, как ты нас и учишь, самое дорогое у него забрать, — ответил ласковым голосом окольничий.

Тут только Федор заметил, что в углу комнаты стоит Матвей — с мертвенным, синим, лицом.

Он с ужасом увидел, как из-под одежды сына поползли трупные, жирные черви, повеяло запахом могильной земли. Матвей улыбнулся оскаленными зубами и протянул к отцу руку — будто приглашал подойти.

— Это у него не дорогое, — протянул царь. «Это он отдаст без сожаления, мое это уже. Другое есть у него…»

Дверь очень медленно отворилась и в комнату вошла Феодосия — босая, в одной сорочке, с распущенными волосами. Держала она на руках Марфу, будто кормила грудью, только дочка.

— Федор заметил, была не трехлетняя, а маленькая совсем, будто новорожденная.

Он залюбовался женой и вспомнил, как родилась Марфа. Ни разу он не видел до этого, как детей кормят — Аграфена после родов всегда лежала в болезнях, детей растили мамки, но Феодосия настояла, чтобы кормила она сама.

— Что тут сложного, Федор, — недоуменно пожала жена плечами. «Зачем я какой-то неизвестной бабе буду дитя свое отдавать, когда у меня свое молоко есть?».