Вельяминовы. Начало пути. Книга 1 - Нелли Шульман

И весь первый год жизни Марфы провела она в колыбели рядом с родительской постелью.

Для Федора те ночи навсегда остались в памяти еле слышным шевелением ребенка, спущенной с белых плеч сорочкой жены, запахом молока и тем, как сопела дочка, приникнув к груди Феодосии — совсем как насытившийся зверек.

Потом Федосья осторожно возвращала сонную Марфу в колыбель, а Федор, не в силах ждать долее, тянул жену к себе и вдыхал ее запах — сна, дома, любви. Феодосия медленно, нежно целовала мужа, и была вся она — ровно цветок, полный росы на рассвете.

Марфа повернула голову и посмотрела на отца окровавленными, пустыми глазницами.

Федор проснулся от своего крика. Он потер лицо руками, и, спустившись вниз, на двор, велел седлать коня.

— Пусть лучше в городе посидят, — думал он, выезжая на дорогу, ведущую в подмосковную.

«Вона, осень уж на дворе, а мне спокойней, коли Феодосия рядом со мной».

Еле заметный, холодный, предрассветный туман окутывал Красную площадь. Белые стены Кремля будто плыли в нем, на окнах выступили мелкие капли влаги, и тихо было в спящем городе — ни движения.

Марья, скорчившись, рыдала на полу опочивальни. Царь, уже одевшись, подошел к ней и, наклонившись, ударил по щеке. Она подняла к Ивану избитое, распухшее лицо, и, закусив губы, замолчала.

— Поднимись, — сказал Иван и сел в кресло.

Девушка стояла перед ним, дрожа, пытаясь все еще прикрыть руками грудь, сдвинуть ноги, чтобы укрыться от его взгляда, и государь рассмеялся:

— А ну руки опусти!

Марья повиновалась и застыла, опустив голову, стараясь не встречаться с царем глазами.

— Если понесешь, — Иван прервался и помолчал, «пошли грамотцу с Матвеем. До родов отправим тебя в монастырь какой-нибудь. Да чтобы ни слова никому не говорила, а то на колу торчать будешь, поняла?».

Марья кивнула, все еще стоя с опущенной головой. «А как же венчание? — тихо, боязливо спросила она.

Иван хмыкнул. «А это ты уж у своего жениха спросил — по вкусу ли ему объедки государевы?

Все, пошла вон с глаз моих».

— А что же со мной будет, государь? — Марья потянула с пола разодранную сорочку и попыталась ей прикрыться.

— А мне какое дело? — Иван зевнул. «Что девство свое ты не соблюла — то забота родителей твоих, а не моя.

Ежели непраздна будешь после сегодняшнего — родишь, и ребенка отдашь, а сама в монастырь пойдешь. Ежели нет — тоже в монастырь, но это уж твоему батюшке решать.

Матвей! — царь хлопнул в ладоши.

Юноша, будто ожидая этого зова, выступил из-за бархатных занавесей.

— Отвезешь куда надо и вернешься, понял? — сказал ему Иван.

Тот кивнул и накинул Марье на плечи опашень.

Иван отвернулся к окну, и, подождав, пока они выйдут, позвал слуг.

— Приберите тут все, — приказал он, и, выйдя из опочивальни, прошел в палаты царицы.

Марья и не помнила, как ехали они по еще сонной, предрассветной Москве. Спешившись на Рождественке, у ворот усадьбы, Матвей сразу же вскочил обратно в седло.

— Что ж мне теперь делать? — Марья подняла к нему залитое слезами лицо.

— Домой иди, — хмуро ответил ей юноша. «Не будет у нас венчания, не по пути нам с тобой, Марья».

— Матвей, — начала девушка, — ты ж сам меня государю отдал, получается, а теперь бросаешь меня. А ежели понесла я?»

— Коли брюхата будешь, то дело царя Ивана Васильевича, а не мое, — отрезал Матвей. «В монастырь пойдешь, что так, что так — кто теперь тебя возьмет в жены, после этого? Все, недосуг мне с тобой балакать, в Кремль надо вернуться. Прощай, Марья, не поминай меня лихом».

Марья, было, уцепилась за стремя гнедого жеребца, но Матвей хлестнул ее плетью по лицу, пальцы девушки разжались, и она упала в уличную грязь.

Слезы смешивались на ее лице с мелким, холодным, уже осенним дождем. Марья с усилием встала, и побрела, шатаясь, к воротам усадьбы.

Едва возки из подмосковной въехали во двор усадьбы Вельяминовых на Воздвиженке, Федор позвал жену в крестовую палату и запер дверь.

— Молчит Матвей Семенович-то пока, — сказал он, взяв в свои большие руки тонкие пальцы Феодосии.

— Ну, слава Богу, — вздохнула жена.

— Однако же Басманов не унимается. Я его сейчас на ложный след вывел, с недельку он покрутится, но потом опять к Матвею Семеновичу вернется. Я и то боюсь, не спосылал бы окольничий людей в Тверь али Смоленск — поспрашивать, не видали ли там Феодосия?

— А может? — жена встала, и обняла Федора, сидевшего на лавке, сзади, прижавшись к нему всем телом.

— Может, — угрюмо сказал Вельяминов. «Самому ему в голову это не придет, а вот царь — тот далеко не дурак, рано или поздно подумает — куда бечь-то с Москвы? На север, али на запад — более некуда».

В дверь чуть постучали.

— Тятенька, — донеслось до Федора, — ты по’мотри, как Черныш выро’!

Федор кивнул, и жена отворила дверь. Марфа втащила в комнату толстого черного котенка, с голубой ленточкой и золотым бубенчиком на шее. Котенок страдальчески свесил голову на сторону и вытянул лапы.

— Ну, ты его, Марфуша, откормила, как он теперь ловить мышей-то будет? — Федор пощекотал кота между ушами.

— Он ленивый, — рассмеялась Марфа, — в подмо’сковной мышка и пробежит по двору, а Черныш даже глаза не приоткроет.

— Вот все бы так, — пробормотал Федор и почувствовал, как жена тихо сжимает ему руку.

С улицы донесся стук конских копыт и крики.

— Что еще там? — нахмурился Федор, выглядывая на крыльцо.

Степан Воронцов, на своем белом жеребце, поднимая пыль, крутился во дворе.

— Федор Васильевич, поезжайте, ради Бога к нам, и пусть Федосья Никитична травы свои прихватит! Только быстрее! — крикнул он.

— Что случилось-то? — Федор сделал жене знак, и она тут же взбежала в свою рабочую горницу — собираться.

— С Марьей у нас беда, — донеслось до Вельяминова уже из-за ворот усадьбы.

— Федор, ну отойди же ты! — раздраженно сказала Феодосия. «Весь свет загородил. И не толпитесь вы здесь, не толпитесь — вона идите в крестовую палату, а мы с Прасковьей к вам потом сойдем».

Мужчины нехотя вышли, а Степан так и остался стоять на коленях у ложа сестры, приложив к щеке ее бессильно свисающую руку, закрыв глаза.

— Степа, — ласково обняла его мать. «Ты возьми Петрушу с Марфой, да и свози их погулять — на реку, али еще куда. А то детки-то без присмотра, нехорошо это».

Степан, молча, посмотрел на Прасковью набухшими от слез глазами, и, поцеловав сестру в лоб, вышел из светлицы.

— Что у нее горло-то ободрано? — спросила Феодосия, мягко отирая с лица девушки засохшую кровь.

— Вешалась она, — Прасковья, как не крепилась, — тихо зарыдала. «Я и то думала, Федосья, — заспалась девка. Пришла ее будить, — а она на полу лежит без памяти. Пояс к окну прикрепила, на сундук встала, и прыгнула. Пояс-то не выдержал, оборвался, а она головой ударилась. С тех пор вот и лежит без движения, ни слова не выговорила».

— Сердце бьется у нее, — сказала Феодосия, положив пальцы на запястье девушки. «И дышит.

Как очнется, может, и не вспомнит, что с ней было. И кости вроде все целы, — она быстро прощупала ребра Марьи.

Прасковья осторожно перевернула дочь на бок и спустила с плеч сорочку. «Ты сюда глянь».

— Плетью ее били, — вздохнула Феодосия. «Опашень и рубашка глянь-ка, как изодраны.

Исцарапана вся. Прасковья, — женщина взглянула в заплаканные глаза боярыни, — ты окно завесь, и засов на дверь наложи».

Боярыня побледнела — в синеву. «Думаешь, матушка Феодосия?»

Та тщательно вымыла руки в тазу с горячей водой и вздохнула. «Ты не смотри, все ж мать ты, если что, я тебя позову».

Прасковья отвернулась и, прикусив губу, посмотрела в красный угол. «Богородице Дево, — прошептала она, — чтобы хоть живая осталась, молю тебя. Твое же дитя тоже страдало, так мое не оставь своей защитой!»

— Скажи, чтобы воды еще вскипятили, — прервала ее шепот Феодосия, перебиравшая в руках сухие травы. «Надо мне отвар сделать. Царапины да ссадины, синяки — это не страшно, мазью помажу, примочки сделаю, и все пройдет, а вот тут надо бы чем быстрее, тем лучше».

Прасковья повернулась и увидела, как осунулось — за мгновение, — лицо Феодосии. «Разве поможет….» — начала она неуверенно.

— Ежели понесла она — не поможет, — спокойно сказала Феодосия. «И от дурной болезни поможет вряд ли».

Прасковья перекрестилась дрожащей рукой.

— Однако так это все равно нельзя оставлять. Сама-то посмотри, — Федосья подняла простыню.

Воронцова кинула один взгляд и отшатнулась от кровати.

— Так вот я и говорю, что надо промыть. Снаружи я потом мазь наложу, а внутри — вот как раз этот отвар и пригодится.

— Феодосия, — стиснув виски рукам, спросила Прасковья, — а помстилось мне, али ожог я видела?»

— Не помстилось, — женщина стала готовить примочку. «Свечой ее палили».