Обольщение Евы Фольк - Дэвид Бейкер

Андреас и Линди танцевали линди-хоп, хотя были не меньшими специалистами и в бальбоа. Эта пара смотрелась очень гармонично, что не особо нравилось Гюнтеру. Он уже был помолвлен с Линди, и весной они должны были пожениться. Обычно Гюнтер был благодушен, но в тот вечер он с угрюмым видом сидел в углу с бутылкой шнапса в руках. Как и у Андреаса, и других парней, ему на глаза свисал длинный локон волос.

По правилам марафона каждый час допускался только один пятиминутный перерыв, поэтому, когда ведущий, наконец-то, поднял с пластинки иглу граммофона, по залу пронесся вздох облегчения.

— Круто! Я просто в отпаде от этого музона, — сказал запыхавшийся Андреас.

— Мы это заметили, — рассмеялась Ева.

Линди потянулась за высокой кружкой с пивом.

— Он в натуре улетный спец по свингу, — хихикнула она.

Ева рассмеялась. Этот странный жаргон всегда смешил ее.

— Да, я просто… Как это… A! Тащусь.

Линди и Андреас расхохотались.

— А я во всем этом… Того… Не жарю… — вмешался в разговор Гюнтер. — Или как там правильно? — быстро добавил он, озадаченно почесывая затылок, поскольку по удивленным лицам друзей понял, что сболтнул что-то не то. Его большие уши стали багровыми, как розы.

— Кстати, — сказала Ева, — вы видели, как Анна накрасила ногти?

— Ага. На одной руке — красным, а на другой — желтым, — сказал Андреас. — А косметикой намазалась — просто завал!

В этот момент к ним подошла Анна.

— Что, меня обсуждаете, да?

— Не дрейфь, детка, — ответил Андреас, отбросив с потного лба волосы. — Ты выглядишь просто отпадно.

Анна, засмеявшись, взяла его за руку.

— Не заговаривай зубы, редиска.

Еве не понравилось, как Анна взяла Андреаса за руку. Отведя взгляд в сторону, она посмотрела на фигуры, смутно вырисовывающиеся в тусклом свете лампочек сквозь пелену дыма. Разодетые девушки кокетливо нависали над ссутулившимися за столами парнями. Почти вся молодежь в зале или курила, или пила пиво.

Парень за граммофоном приготовился поставить очередную пластинку.

— Внимание, внимание! — крикнул он. Обернувшись, все засмеялись, увидев, что он приклеил себе бутафорские усы Гитлера. — Всем строиться! — взвизгнул парень, пародируя голос Фюрера.

Хихикая и толкаясь, пары выстроились в ряд. Парни, развеселившись, принялись насмешливо выкрикивать: «Хайль Гитлер!» Сложив руки на груди, ведущий обвел пьяную аудиторию деланно яростным взглядом.

— Все это — музыка евреев и негров! Вы согласны сжечь эти пластинки, чтобы спасти родину?

— Нет! — в один голос ответила смеющаяся молодежь.

— Хм… Ну хорошо. Тогда продолжаем. Врубаю музон!

Под одобрительный гул голосов ведущий опустил иглу на пластинку с записью Жозефины Бейкер, и Андреас под руку с Линди ринулся на танцплощадку. Ева была рада, что этот девятнадцатилетний трудяга, наконец-то, нашел для себя отдушину. Единственное, что ее беспокоило, — это то, что завсегдатаями подобных танцевальных вечеров были пьяные неряшливые парни с сутулыми плечами и фривольные, несдержанные девицы. Пожалуй, национал-социалисты вовремя взялись за спасение Германии.

Ева посмотрела на Линди, которая в ответ на какое-то замечание Андреаса шумно расхохоталась. Она была рада за подругу. Несмотря на некоторую развязность и неумеренность в ее поведении, Ева считала, что Линди достаточно настрадалась для того, чтобы иметь право чуть ли не на любое сумасбродство. Гюнтер, конечно же, ходил за ней просто безмолвной тенью. Он был уверен, что гедонизм[1] — не для таких парней с фермы, как он. В отличие от него, Анна в последнее время сильно изменилась. Стремительно взлетев по карьерной лестнице, ее отец занял пост в правительстве, над которым эти развязные любители свинга тайно насмехались. После этого Анна стала вести себя очень вызывающе, чего Ева за ней раньше никогда не замечала.

Танцы продолжались до рассвета Андреас и Линди, сойдя с дистанции задолго до конца марафона, устроились на ночлег вместе с Евой и Гюнтером у теплой печи винодельни. Когда в комнату заглянули первые лучи солнца, Андреас, проснувшись, потер свои налитые кровью глаза.

— Пьяные идиоты, — проворчал он, увидев, как компания из Коберна, спотыкаясь, направляется к выходу. — Ты только посмотри на них!

Ева, зевнув, повернулась к Андреасу.

— Как ты?

— Не очень.

— Ну да, можно было и не спрашивать, — Ева, встав, принялась разглаживать мятую юбку.

— Тебе от отца влетит?

— Наверное. Его беспокоит, что я пошла по пути своей матери. Она была членом «Вандерфогель».

— Да… Странные были ребята. Бродили с гитарами по лесам, ночевали в палатках… неженатые!

— Странные? Да ты вокруг оглянись!

В этот момент, взглянув в окно, Андреас заметил, что парни из Коберна собираются сесть в свою машину.

— О нет! Лучше им этого не делать!

Он поспешил к выходу. Схватив свое пальто, Ева вышла вслед за Андреасом в морозное январское утро. Из-за опустившегося накануне тумана земля покрылась ледяной коркой. Внизу, в деревне, звонили церковные колокола.

— Фриц, ты куда за руль лезешь? — окликнул пьяного парня Андреас. — Ты же на ногах еле стоишь, а на дорогах гололед.

— А? — оглянулся Фриц Хубер. Он был настолько пьян, что не мог ровно стоять. Один из его товарищей, наклонившись через крыло машины, блевал.

После нескольких минут споров Андреасу удалось уговорить парней из Коберна доверить ему руль дорогого «Мерседеса» 1929 года выпуска. Это была машина отца Хубера, и, садясь за руль, Андреас заметно нервничал. Раньше ему доводилось водить только ржавые грузовики, а тут — сразу такая машина в гололед, да еще и набитая восемью пьяными парнями.

Взглянув на дорогу через узкую очищенную от льда полоску на лобовом стекле, Андреас включил передачу. Блестящий «Мерседес» резво покатил по спускающейся в деревню дороге.

— Эй, Бауэр, притормози, — буркнул Фриц.

Ничего не ответив, Андреас легонько нажал педаль тормоза. Машину повело в сторону, но скорость она не сбавила.

— Тормози, говорю!

Андреас, вцепившись в руль, еще раз нажал на педаль тормоза. Машину бросило сначала вправо, потом — влево.

— Бауэр!

Они набирали скорость. Андреас по-прежнему пытался затормозить, но с каждой его попыткой машину начинало только сильнее бросать из стороны в сторону, подобно гигантскому маятнику. Пассажиры начали кричать, и Андреас в панике вжал педаль тормоза в пол. Тяжелый автомобиль понесло юзом. Влетев на перекресток, он наскочил на бордюр и, развернувшись на 180 градусов, с тошнотворным скрежетом врезался в угол дома.

— Вы видели? — крикнул Гюнтер, выбегая вместе с Евой и Линди на ведущую к деревне дорогу. К тому времени, когда они достигли места аварии, машину уже обступила толпа. Один из соседей схватил Еву за руку.

— Нет, не ходи туда. Сейчас придет доктор Кребель.

— Доктор Кребель? — удивленно спросила Ева, запыхавшись от быстрого бега. — Кто-то ранен? Андреас?

Высвободив руку, она начала протискиваться сквозь толпу, пока, наконец, не увидела какую-то женщину, стоящую на коленях возле распластавшегося на земле мальчика. Беловолосая голова ребенка лежала в луже крови.

Сердце Евы бешено заколотилось. Наконец, прорвавшись сквозь толпу, она узнала женщину. Это была медсестра, жившая на их улице.

— Фрау Хоффман?

— О моя дорогая! Мне так жаль, — сказала сквозь слезы женщина.

Подойдя на ватных ногах поближе, Ева ахнула. В луже крови лежал ее младший брат Даниэль.

— Он… Он… — колени Евы подкосились. Она опустилась на землю.

Ее мир разбился вдребезги.

Запись в дневнике от 27 января 1935 года:

С момента гибели Даниэля прошла неделя, а я все плачу. Я так по нему тоскую! Его кровь была такой красной на белом снегу (Меня мутит от одного только воспоминания об этом. Помню, я разозлилась на санитаров, которые уносили Даниэля. Я хотела закричать на них, но лишилась дара речи. У меня все плыло перед глазами.

Сегодня утром папа пошел на могилу. Он стал похож на старика. Мама не хочет разговаривать со мной, потому что считает меня виноватой в том, что произошло. Она сказала, что, если бы я не ходила в танцевальный клуб, то Даниэль был бы жив. И на этот раз она права.

Теперь я не могу видеть Андреаса. Каждый раз, когда я смотрю на него, у меня перед глазами лужа крови на снегу. И все — из-за этих дурацких танцев! Теперь я уже никогда не скажу Даниэлю, как сильно его люблю.

Линди говорит, что они с Гюнтером больше не переступят порог клуба. Я рада за нее. Она понимает, что я чувствую. Анна, наверное, переедет во Франкфурт вместе со своим отцом. Пусть катится вместе со всеми своими пластинками и дурацкими нарядами. Меня теперь тошнит от одного их вида.